Я долго смотрел на северо-запад и продрог при этом до костей, но страстное желание, которое завладело мной, не охладили порывы холодного северного ветра.
Морозило, дул ветер, все вокруг засыпало снегом. Это были последние причуды зимы. Через несколько дней потеплело, южный ветер за одну ночь слизал снег с полей, запели птицы, возвещая приход весны.
За две недели до пасхи почтальон принес мне письмо от дочери. Я нетерпеливо вскрыл его и стал читать. А прочитав, понял, что теперь наконец я смогу осуществить свое заветное желание.
Перевод И. Богдановой.
КОГДА СОЗРЕЛИ ЧЕРЕШНИ
В конце мая, в пору созревания первых черешен, Штевица вернулся в село.
Прежде всего было удивительно, что он с больными ногами смог одолеть такое расстояние, но как бы то ни было, а около одиннадцати утра он вынырнул откуда ни возьмись и, еле волоча ноги, заковылял по травянистой тропинке. Упорно, подобно улитке, тащил он свое обессилевшее, но все еще большое и грузное тело, иногда останавливался отдохнуть, держась за изгородь, потом снова делал несколько шагов по направлению к похилившейся деревянной калитке, которая висела на одном болте и в ветреные ночи своим громыханьем мешала людям спокойно спать.
Два года назад в это же время, в разгар весны, «скорая помощь» увезла Штевицу в больницу, а оттуда он попал в дом для престарелых в Новой Виеске. С той поры никто из села его не видел, но люди поговаривали, что Штевица превратился в беспомощного инвалида и сестры в приюте возят его в коляске.
От Новой Виески до села никак не меньше двенадцати километров, а это колоссальное расстояние для старого человека, тем более инвалида. Вряд ли Штевица мог пройти его своим ходом.
Загадку растолковал железнодорожник Капуста. По его словам, Штевица приехал первым утренним поездом и со станции пошел прямиком через поля. Этим он намного сократил себе путь, и все же ему потребовалось полдня, чтобы преодолеть полтора километра и дотащиться до села.
В тот момент, когда Штевица нежданно-негаданно возник в поселке, Яно Решетар и тракторист Дежо сгружали на Решетаровом дворе песок из прицепа. За песком они отправились рано утром, пока солнце не начало припекать. Решетар собирался в ближайшие дни заменить потрескавшуюся и облупившуюся штукатурку.
В заброшенном карьере недалеко от главного шоссе они обнаружили еще порядочные залежи мелкого сухого песка. Вскоре тележка наполнилась доверху, и они повернули домой к поселку. Но на обратном пути мотор отказал, и пришлось потратить больше часа, чтобы устранить неисправность.
Пока торопливо сбрасывали песок, тракторист был как на иголках. Он уже представлял, как разъяренный бригадир станет его прорабатывать. Ведь ему разрешили поехать за песком только при условии, что к девяти он вернется. После этого предстояло зачем-то ехать в областной центр.
Они кончили работать лопатами, Яно вымел остатки песка, поднял бортик, закрепил и уже собирался крикнуть Дежо «готово», как взгляд его упал на противоположную сторону улицы, где вдоль забора едва-едва тащился какой-то старик.
Тут и тракторист заметил его. Некоторое время он разглядывал прохожего, потом изумленно прошептал:
— Яно, сдается, это Штевица…
— Он самый, — подтвердил Решетар и сделал несколько шагов вперед.
Тракторист двинулся за ним.
— Еле ноги волочит, пойти разве помочь, — сказал Дежо и посмотрел на Яна.
Но Яно только пожал плечами.
— Добрый день, пан Штевица, — закричал тракторист и направился наискосок через дорогу к старику.
Штевица испуганно вздрогнул, быстро преодолел те несколько шагов, которые отделяли его от калитки, и пробрался в свой двор. Там он всем телом навалился на калитку и поверх нее подозрительно поглядывал на тракториста.
Дежо в нерешительности остановился, отказался от намерения помочь старику и вернулся к трактору.
— Ишь ты, зубы оскалил, как встарь. Я ведь помочь ему хотел, — сказал тракторист с досадой.
— Похоже, удрал из приюта. В таком состоянии его бы не отпустили, — заметил Решетар.
— Думаешь, удрал? — спросил Дежо.
— Вот посмотришь, скоро приедут за ним.
— Гм. — Тракторист почесал в затылке. Потом живо повернулся со словами: — Я поехал, бригадир меня съест, — вскочил на подножку, вскарабкался в кабину и в мгновенье ока вывел трактор на улицу.
Яно Решетар запер ворота, собрал лопаты и метлу, отнес в сторону, вернулся к куче песка и поверх ворот стал наблюдать за домом напротив.
Штевица уже был в глубине двора. Он крадучись пробирался вдоль стены дома на противоположную сторону, к веранде и входным дверям.
За те два года, пока в доме никто не жил, большой двор весь зарос густой зеленью. Росшие вдоль забора акации пустили во все стороны множество побегов и образовали вокруг сада сплошную колючую изгородь. Запущенный, необрезанный виноград загородил окна зеленой завесой, сквозь которую едва ли мог пробиться солнечный луч. В комнатах должно быть сумеречно даже в самый ясный день.
Немного погодя Штевица добрался до ниши и скрылся из виду.
Яно еще постоял во дворе, потом направился в кухню.
Отца там не было.
Задними дверями он вышел в сад, но и там не обнаружил отца.
Обогнул грядки с зеленью и вдоль дощатого забора пошел на загуменье.
Выйдя на открытое место, он в самом конце участка заметил белую рубаху отца.
Отец топтался в кукурузе, которая едва доходила ему до щиколоток, то нагибался к земле, то выпрямлялся, мелькал в посадках то тут, то там.
Сын подошел к нему.
— Дождя бы надо, без этого какой рост, — заговорил старый Решетар, заметив подошедшего сына. — В последние годы все как-то шиворот-навыворот. Весной, когда влага нужна, стоит адская жара, а в конце лета, когда надо больше солнца, чтобы зерно созревало, льет и льет. Черт знает, в чем тут дело, свет перевернулся или что, лето никудышное, а зимы еще хуже, — ворчал старик, водя глазами вокруг. — Привезли песок? — спросил он.
— Да, — ответил Яно. — Надо будет отгрести его чуток в сторону и обложить досками, чтобы куры не растащили по двору. Я уже не успею, сейчас поем и надо идти на автобус, — прибавил он в оправдание.
— А сколько времени?
— Двенадцать скоро.
— Уже? Ладно, сам сделаю, — сказал отец.
Сын помолчал немного, потом сообщил новость:
— Штевица вернулся… Ноги у него совсем не ходят, еле двигается. Сдается мне, сбежал он от них, посмотрим, надолго ли.
— Вернулся, стало быть, все-таки опять вернулся… — сказал старый Решетар и задумался.
Штевица не принадлежал к исконным колонистам, он обосновался на юге только после второй мировой войны, явился, так сказать, на готовенькое. Наверное, и поэтому большинство старожилов чуралось его. Не то чтоб явно или вызывающе — пожалуй, лишь холодной сдержанностью или красноречивым молчанием они проявляли свое отношение. Только с самого начала между пришельцем и ними возникло скрытое напряжение, в любую минуту грозящее перейти в конфликт.
Уже в первом его появлении в здешних краях было что-то непомерно кичливое, сомнительное, сразу заронившее искру недоверия, которое и впоследствии заставляло их держаться настороже.
Они возвращались сюда тихо и скромно. Почти все возвращались на юг в первых же числах апреля, едва лишь фронт перевалил за Понитрье. Полные тревожных предчувствий, догадываясь и все же в глубине души сопротивляясь своим догадкам о нанесенном ущербе всему тому, что они оставили тут шесть лет назад. Добирались на велосипедах и пешком, иногда их подвозили за табак, сливовицу или даром солдаты тыловых войск, кое-где подсаживали к себе редкие возчики, которые, презрев опасность, пробирались кружными дорогами по своим неотложным делам.
Шли в одиночку и группами вдоль реки по течению, шли, ничего не соображая, пока не пришли к развалинам моста, который в последнюю минуту взорвали отступающие немецкие войска. Там, на берегу реки, слишком глубокой и широкой, чтобы ее можно было перейти вброд или переплыть, почти рукой подать до своих усадеб, они остановились. По мере того как убывал день, к развалинам моста прибывали все новые изгнанники. Путь им преградила речная стихия — холодная, мутная вода, неприветная, бурливая, полная решимости не пропустить их.
Давние знакомые, не видевшие друг друга шесть с лишнем лет, поздоровались просто, без долгих слов и тотчас включились в работу, помогая саперам сооружать временный мост.
День угасал, когда они переправились по мосту на другой берег. В тот вечер дальше не пошли. Вблизи воинских палаток разложили костры, вытащили из котомок хлеб, сало, головки лука и немного самогону, у кого что осталось, поели и немного вздремнули, чтобы, едва развиднеется, быстренько погасить огонь и отправиться в путь.
Когда они в спешке уходили из этих мест, прихватив только мешки с первыми попавшимися под руку вещами, здесь оставались хозяйства, которые после нескольких лет каторжного труда и нещадного самоотречения начали воздавать за вложенные в них жертвы. Они шли обратно, вполне понимая, что, если захватчик не может удержать занятую территорию, он сделает все, чтобы разорить ее дотла. Что еще ожидали они увидеть, как не разграбленные дома, искореженный сельскохозяйственный инвентарь, засыпанные колодцы, вырубленные фруктовые сады. И все-таки, когда увидели это своими глазами, им стоило большого труда сохранить хладнокровие и подавить в себе зверя, взывающего к отмщению. К отмщению, которое вряд ли могло настигнуть истинных виновников.
Душевное равновесие им вернула земля. Да, она осталась тут. Обезображенная, неухоженная, изрытая снарядами и тем не менее та же самая, какой они покинули ее, ничуть не хуже и даже еще более желанная, чем прежде, она воскрешала в людях надежду и неизменное стремление начать все сызнова.
В начале лета вернулись и мораване. Без предварительного уведомления все три семьи вернулись в один и тот же день. Их привезли на грузовых развалюхах-фордах какие-то частные предприниматели из Брно.