В лугах, поодаль от дороги, еще до осени появилась усадьба Речного — дом с постройками.
Лицом к роще стоял милый белый домик, справа от него, напротив шоссе, замыкая просторный двор, — амбар, хлев и конюшня.
В последующие годы Речный разбил возле дома сад и все огородил забором из деревянных планок.
Весной, когда они еще только начали строиться, Речный подумал, что не худо было бы завести пчел. Жалость-то какая — сколько меду пропадает зря, думал он всякий раз, вдыхая одуряющий запах цветущих акаций.
На третий год жизни на новом месте он осуществил намерение и пчеловодство настолько его захватило, что он ежегодно увеличивал свою пасеку. Не раз даже задумывался — а не распроститься ли с тяжким крестьянским трудом, не заняться ли исключительно пчеловодством? У него не хватало духу вслух высказать эти еретические думы, но жена как-то догадалась сама, что не дает ему покоя, и предостерегала от подобного шага.
— Не блажи, Ондрей, земля она и есть земля, что бы ни случилось — ты будешь стоять на ней обеими ногами, и уж что-нибудь да уродится на ней. А на пчел полагаться никак нельзя, они не улетят — так погибнут, а случится весна холодная либо лето дождливое, вместо того чтобы медом торговать, ты еще сам будешь их подкармливать, — увещевала его жена, и он в конце концов раздумал, хотя окончательное решение долго откладывал.
Однако пчел не забросил, правда, пасеку, устроенную в конце поля под самой рощей, больше не расширял. Его ульи, выкрашенные красным, зеленым и желтым, издалека светились свежими красками, привлекая взгляды путников, даже тех, что ехали по шоссе.
Речный строил дом сам, своими руками, но на некоторые работы ему нужны были и помощники, и он нанимал местных старожилов. Чаще других ходил к нему сосед Имро. Привыкнув к нему, Речный других помощников уже и не звал.
В конце зимы Имрих Бенё женился, а поскольку ни он, ни жена достатком похвастать не могли, каждая крона, заработанная Имрихом у Речного, была молодоженам очень кстати.
Мария выросла в поселке над рекой, на берегу ее главного русла. Когда-то это был рыбацкий поселок, но в пору Марииного детства рыба стала лишь дополнительным подспорьем в хозяйстве. Кроме двух-трех чудаков, которые упрямо занимались рыболовством, терпя все большую нужду, остальные жители с ранней весны нанимались на полевые работы к богатым мужикам, в имения, к еврею, а то и отправлялись искать счастья по белу свету. К зиме они возвращались домой, чтобы, перебиваясь с хлеба на воду, вместе с семьями дожидаться весны.
В Леле престольный праздник издавна приходился на последнее августовское воскресенье. От поселка до Леля напрямик вдоль мертвого рукава реки было недалеко, всего два километра. Мария ходила сюда с подружками на гулянье — поглазеть на карусель, на тир, на шатры торговцев медовыми пряниками. А вечером, когда в саду у Рундеса начинала играть музыка и пары танцевали, заглядывала через забор, смеялась вместе с остальными девчонками, замирая от сладостного ожидания, и вот однажды заметила на себе взгляд какого-то парня.
Так она познакомилась с Имрихом. Они поженились после двухлетнего знакомства. Марии было девятнадцать, Имриху двадцать три.
7
Собрание в Эрхлеровой корчме наконец закончилось, участники его вывалили во двор и выстроились перед корчмой.
В первое мгновенье ночная прохлада освежила их, но затем осенний холод стал проникать под одежду, и стоявших охватила дрожь. Застегиваясь плотнее, они поворачивались спиной к резким порывам западного ветра, который задул вчера из прибрежных лощин.
Но безжалостный ветер пронизывал холодом и спины. А при виде зябко мерцающих и дрожащих звезд, отдаленных, казалось, сегодня гораздо больше обычного, становилось еще холоднее.
Первым отъехал автомобиль. Его красноватые задние огоньки какое-то время светились на шоссе, а потом исчезли в темноте. Следом укатили брички и громыхающие крестьянские телеги, а затем разошлись и прибывшие пешком — по двое, по трое и по одному разбрелись во все стороны, спеша в свои глинобитные хаты либо в батрацкие лачуги, чтобы успокоить жен, с нетерпеливым любопытством дожидающихся их. Но мужья, переступив порог дома, мало что рассказывали о собрании, так — в двух-трех словах, да и то намеками, оставляя главное для себя или на потом, чтобы в удобный момент ошарашить жену, дочь или мать невероятно щедрыми посулами, которые раздавали им в тот памятный вечер.
Имрих возвращался домой по шоссе вместе с шурином. Вдали затих стук колес последней телеги, и тишину нарушал только легкий шорох листьев кукурузы, что еще стояла в поле по левую сторону от дороги.
Собираясь на сходку, Имрих оделся легко, не предполагая, что за несколько часов так похолодает. Ветер продувал его одежку насквозь, и он мрачно подумал, что ему не хватало еще простыть.
На повороте шоссе Штефан Бокрош остановился, достал из кармана сигареты, предложил Имриху, затем они двинулись дальше.
— Теперь начнется заваруха, держи ухо востро. И так они чего-то долго собирались. С чехами нечего цацкаться, а проволочники[4], эти бесомыги вонючие, сами уберутся, — сказал Бокрош.
Имрих не ответил.
— Я уже приглядел себе хозяйство. Возле вас, в колонии, — продолжал шурин.
— Которое?
— Швеглы.
— Ты в себе? Это ведь добрых тридцать гектаров пашни, да еще и луга в придачу. Навряд ли у тебя с этим что выйдет, — усомнился Имрих.
— Посмотрим, — коротко бросил Бокрош.
— Мало ли чего болтают, а ты что — вправду веришь, будто мы получим и землю, и дома…
— А сам ты только что как будто не слыхал об этом? — сердито выкрикнул Бокрош.
— Слыхать-то слыхал, да мало ли чего…
— Ты вот не сиди сложа руки, — недовольно пробурчал Бокрош. — Если хочешь чего заиметь — заслужи, — поучительно добавил он. — Подбери себе какую усадьбу и гляди не прозевай.
— Подобрать-то проще простого, — ответил Имрих. — Да что проку?
— Я стану вести хозяйство с размахом. Займусь кукурузой, буду свиней откармливать, увидишь, как подымусь. Дело это беспроигрышное, мясо и жир всегда найдут сбыт.
— Швеглово хозяйство — великоватый кусок для тебя, смотри не поперхнись, — покачал головой Имрих.
— Да ты пораскинь умом, — разозлился Бокрош. — У меня заслуги, к тому же семеро детей, я имею на него право!
— Другие тоже стараются, выслуживаются.
— Само ничего в рот не свалится, хорошенько запомни. А пан Элемир мне уже обещался, — вытащил Бокрош свой козырь.
Имрих умолк, размышляя о надежности слова пана Элемира.
У криницы они остановились. Высоко над рощей плыл в небе кроваво-багровый месяц. Ветер немного стих, а может, их просто укрывал с запада высокий берег.
Бокрош уже переселился тогда в имение, и путь его лежал дальше прямо по шоссе, Имриха же — вдоль рощи.
На прощанье они еще раз закурили.
И тут Штефан без видимой связи, как-то резко, даже со злостью выпалил:
— Зачем только ты женился на ней?.. С красивой бабой греха не оберешься!
— Ты что несешь?..
— На кой ляд ты женился на Гильде?
— Спятил ты, что ли, тебе-то какое дело? — взорвался Имрих. И добавил тише: — Ты это к чему?
— Да так… — пожал плечами Бокрош.
— Нет, договаривай, коли начал.
Бокрош лишь махнул рукой и не спеша двинулся по дороге к имению.
— Постой, договаривай, — крикнул вслед ему Имрих.
— Дуролом ты, Имро. Дуролом, и больше ничего, — бросил Бокрош через плечо и зашагал быстрей.
Имрих ошарашенно продолжал стоять на обочине. Когда сигарета, догорев, обожгла ему пальцы, он очнулся и побрел домой.
Что за несуразицу болтал Штефан, недоумевал он. Хлебнул на грош, а несет невесть что. Он еще некоторое время с тревогой думал об этом, но постепенно мысли его перешли на другое. И в самый раз — он проходил мимо хутора Речного.
8
С первого же дня совместной жизни на бывшей водяной мельнице обе женщины — сестра Иолана и жена Имриха Мария раздражали друг друга. Старшая упрекала младшую — зачем та не осталась в родительском доме, а перебралась после свадьбы сюда, где обе каморки и без того были набиты донельзя. К тому же она завидовала ее молодости, нежной коже, стройной фигуре, крепкой груди. Еще совсем недавно и она была такой же, а сейчас? После четвертого ребенка не узнать стало прежнюю Иоланку, какой была она пять-шесть лет назад. Однако больше всего распаляло ее то, что и Штефан явно отдавал преимущество молодой женщине, появившейся в доме. Муж не раз дольше, чем хотелось бы Иолане, задерживал взгляд на Марии, а то и заигрывал, дрянь такая, и тогда уж Иоланка выходила из себя.
Поначалу Мария смиренно сносила ворчню Иоланки, которая ей не нравилась. Даже взялась было объяснять, что у них дома, в поселке над рекой, места и того меньше, чем тут, на хуторе. Отец с матерью, четверо братьев да малые ребята, больная бабушка, которую душил кашель, им с Имро негде было б и постель постелить, тут-то куда лучше.
Но злая на язык Иолана не намерена была сглаживать острые углы, скорее наоборот. Прошло немного времени, и нервы Марии не выдержали, она не стала спускать Иолане ежедневные придирки, и тут началось такое, что только держись!
Положение обострилось, выхода не было видно. Размолвка между женщинами ухудшила и отношения Имриха со Штефаном, они ограничили общение до самого необходимого и вскоре настолько привыкли быть друг с другом сдержанно-холодными, что, бывая вместе на людях, почти не разговаривали, и окружающие не без оснований полагали, что они, как и жены их, меж собой в ссоре.
Год спустя после начала такой вот совместной жизни, немного не дотянув до 75-ти, умер старый Бенё.
Освободилась кровать в углу и его место за столом, тем не менее никто не спешил их занять. Траур немного образумил и женщин. Они по-прежнему не очень-то ладили, но по крайней мере больше помалкивали и не нападали одна на другую, будто осы.