держал за нормальных. Да и вообще, куда податься человеку вечерами, если не хочешь дремать у экрана телевизора? Трактир был тем местом, где человек мог высказаться, излить свою душу, получить отпущение грехов, узнать новости, набраться сил для противодействия будущим обидам, развлечься, а иногда и забыться, потому что забвение тоже необходимо для продолжения жизни.
Да, пусть говорят, что хотят, а трактир — это не просто корчма, куда люди ходят, чтобы нажраться, подраться, побить посуду или поругать правительство.
Йозеф напивался редко, обычно он знал, когда остановиться, и вовремя обуздывал желание пропустить еще стаканчик. Если иной раз и случалось ему хватить лишнего, об этом мало кто догадывался: пьяный он был еще более тихим, чем трезвый, и незаметно убирался из трактира, а дома заваливался спать.
Раньше он наведывался в трактир раза два-три в неделю. А вот теперь, с похорон матери, кончалась третья неделя, а он не заходил сюда ни разу.
От парней, сидевших с ним за одним столом, он много чего слышал. Не раз и сам становился мишенью их грубых шуток. Например, когда с ним порвала Ирма. Никудышный, мол, парень, не сумел ублажить ее как следует, иначе она не стала бы пробовать с другим, задирали они его. Йозеф скрипел зубами, но никогда не защищал свою мужскую доблесть за счет Ирмы. Хотя насмешки задевали его за живое, провоцировали на защиту, он никогда не опускался до того, чтобы трепать по ветру свою любовь. Да и было о чем говорить!
Он принимал уколы, записывал их в своей памяти, но не сердился на ребят. Он знал их и знал, как они к нему относятся, за внешней резкостью слов умел разглядеть человеческое тепло. Уж лучше насмешки, чем холодное равнодушие.
Эдо на работе постоянно донимал его, ты чего, мол, перестал ходить на пиво. Он отговаривался домашними делами, но это не была полная правда. Просто он боялся шумной веселой компании, скорбь и горе еще слишком крепко держали его, он хотел в тишине и покое обдумать прошлое, рассчитаться с настоящим, наметить путь в будущее.
Когда наконец он не устоял перед уговорами Эдо и завернул в трактир, он мысленно говорил себе, что посидит там немножко, выпьет пару кружек пива и пойдет домой.
Однако намерение осталось невыполненным.
— Выпей чего-нибудь покрепче, а? — сказал Эдо, когда Йозеф кончил первую кружку пива. И тут же встал, пошел к стойке заказывать.
Йозеф заколебался, но потом выпил водку залпом.
Снова заказал пиво и пил потихоньку, а внутри разливалось приятное тепло.
Он курил, слушал, что говорят люди вокруг, и постепенно в нем крепло решение не уходить домой, а в уютной атмосфере трактира забыть обо всем, что терзает и мучит.
Внезапно он поднялся, подошел к трактирщику, что-то заказал и вернулся назад.
Тут же на столе появилась литровая бутыль можжевеловой водки; собутыльники удивленно смотрели на Йозефа, ожидая объяснения.
— Давайте выпьем, — произнес он почти беззвучно. — Еще ни разу мы вместе не пили, с тех пор как я один. Помянем ее. — Он быстро разлил водку и, не ожидая других, проглотил свою.
Они пили целый вечер, молчаливо и хмуро, благодатное настроение, о котором мечтал Йозеф, не приходило.
Когда бутыль опустела, кто-то заказал новую. Стемнело, а они все сидели за облитым водкой столом и не могли подняться, хоть и худо им было.
Они разошлись, когда давно пора было закрывать.
Йозеф отделился от остальных у школы и пошел, спотыкаясь, по тропинке, что вела низом, за садами, к своему участку.
Он вошел во двор через заднюю калитку, пес почуял его уже издали, стал ласкаться. Йозеф отогнал его и пошел спать.
Утром его разбудил настойчивый стук во входную дверь. Он нащупал на тумбочке наручные часы и, увидев, что они показывают семь часов, вскочил с постели и стал быстро одеваться. Тут до него дошло, что сегодня суббота и на работу не нужно. Он вздохнул с облегчением и изумленно слушал продолжающийся грохот в дверь.
Он открыл дверь, вышел во двор и очутился лицом к лицу с соседкой Йозефой и ее мужем.
— Что такое, что случилось?
Они смотрели на него ошарашенно, потом сосед сглотнул слюну и сказал:
— Ничего не случилось, а что должно случиться? Я подумал, может, у тебя что не так, — объяснил он.
— А что у меня может быть не так? — не понял Йозеф.
— Ну мало ли чего, откуда мне знать? — сказал сосед. — Ты что, не слышишь, с ума можно сойти от крику. Креста на тебе нет, так мучить живую тварь. Либо ты их изведи, либо ходи за ними как положено. И поспать не дадут человеку; ты как хочешь, а чтоб этого больше не было, — закончил сосед и, страшно недовольный, пошел через двор к калитке.
Только тут Йозеф понял, что забыл про скотину и птицу. Свинья и впрямь верещала невыносимо, пронзительно, требовательно.
— Они уже вчера вечером начали, да еще псина твоя завывала всю ночь как бешеная. Йожко, так нельзя, — сказала соседка.
— У меня не сто рук, — оправдывался он, — не знаешь, за что хвататься. Забыл я, забыл, черт бы все это побрал! Рехнуться можно, — он схватился за голову, потом, озаренный внезапной идеей, воскликнул: — Соседка, послушайте, давайте я вам все это продам скопом — уток, кроликов, поросенка, если хотите, то и кур. Забирайте их отсюда, я вам почти даром отдам, в самом деле, я не шучу, забирайте, у меня на них и времени нет, ну просто нету!
— Ты с ума сошел? — отвечала соседка, качая головой.
— Нет, я серьезно. Не купите вы, продам другим, — уговаривал он.
— Да ну тебя! — одернула она его. — Жена небось позаботится о хозяйстве. Зачем продавать, лучше скорей справляй свадьбу и дело с концом.
— Свадьбу? Какую?
— Слушай, Йожко, меня ты не проведешь. — Она усмехнулась, с минуту молчала, потом шепотом добавила: — Мама твоя доверилась мне, рассказала о твоей невесте, ты не бойся, я никому не говорила, я как могила.
— Да о какой невесте?
— У тебя их много, что ли? О той, которая в Горняках. — Соседка начинала сердиться, что он ей не доверяет.
— Да не знаю я ничего! И никакой невесты у меня нет, поверьте! А от этой вопящей братии мне надо избавляться, — сказал он резко. — Так купите или как? — спросил он соседку так сурово, что та испугалась его голоса и отступила назад.
— Ничего я не куплю, делай дураков из своих ровесников. Только я тебе говорю — блюди свое хозяйство; если такая ночь повторится, я приму свои меры! — пригрозила соседка и удалилась с оскорбленным видом.
Все утро он, стиснув зубы, кормил и поил свое живое имущество.
Потом пообедал на скорую руку, вывел из пристройки велосипед и поехал в Бриежки к Фердишке. Она жила чем придется, но более всего перепродажей — на базарах ближних и дальних городов торговала фруктами, птицей, домашним салом и колбасой.
Йозеф застал ее дома и, ознакомив со своим решением, предложил выгодную сделку.
У торговки заблестели глаза, но сначала она сделала вид, что отказывается от предложения.
— А сколько там всего? — спросила она наконец.
— Откуда я знаю, уток штук двадцать, а кур еще больше. Боровок потянет килограммов на сто двадцать, А кроликов я считал: одиннадцать молодых, семь постарше, да еще старая крольчиха, мать остальных, — перечислил он все, что идет на продажу, и Фердишка всплеснула руками.
— Да что я с ними буду делать, да мне же и поместить все это некуда, — сказала она.
— Вы да чтобы ничего не придумали?!
— А в чем я их переправлю? — спросила она.
— Не знаю, право…
— Что-нибудь такое… — Торговка ходила взад и вперед по двору. — Да что-нибудь такое… — Она что-то прикидывала в уме, потом сказала: — Ну ладно, мой наскоро посбивает какие-нибудь ящики, а я схожу к Бугару в Ветерный, может, он со мной съездит.
— Когда приедете? — в нетерпении бросил Йозеф.
— Завтра утром, только рано, сразу как рассветет, — предупредила она, потом снова стала молча ходить.
— Ладно, буду вас ждать, — сказал Йозеф и сел на велосипед.
— И деньги завтра принесу, чтобы все честь по чести, из рук в руки, — кричала ему вслед перекупщица. — Не люблю оставаться в долгу.
Обратно он ехал по шоссе. Съезжая вниз по покатому склону, он увидел вправо от дороги разбросанные на обширном пространстве среди деревьев первые строения Ветерного; Ирмин дом не был виден; он стоял на другом конце поселка, у железнодорожной линии, но стоило свернуть с шоссе под своды акаций, и зеленый проселок за несколько минут привел бы его к ней в усадьбу. Он испытывал сильное искушение повернуть велосипед в этом направлении, больше всего его бесила сплетня, которую соседка Йозефа наверняка разнесла по всей округе. Я вам дам невест из Горняков, все в нем кипело, не суйте нос в мои дела!
Он замедлил ход и уже было решился на визит, к которому готовился три недели. Но в последнюю минуту передумал: лучше погодить, а то вдруг она рассердится. Лучше сначала написать ей письмо.
Свое намерение он выполнил в тот же вечер. Еще раз поблагодарил Ирму за то, что она пришла на кладбище, написал несколько слов о нейтральных вещах, потом помянул прошлое и предложил встретиться. В будущую субботу, в три часа дня, на дорожке у железнодорожной линии.
Дни после похорон тянулись для Ирмы нескончаемо. Хотя она по-прежнему с утра и до вечера возилась дома по хозяйству или в саду, время уже не бежало, как раньше, и даже работа не помогала восстановить утраченное равновесие.
Она все время обращалась мыслями к тем минутам на кладбище. Тысячу раз она говорила себе: не думай об этом, успокойся, но не могла отогнать воспоминания. Они упорно возвращались, а по ночам преследовали ее беспокойными снами, полными неясных тревог. Она по нескольку раз на ночь просыпалась от кошмаров.
Иногда ей снился отец. Он всегда стоял где-то в глубине, молчаливый, серьезный, хмуро смотрел на нее, не говоря ни слова. Когда она пыталась что-то ему объяснить он быстро отступал, пока не исчезал совсем, и она напрасно звала его, он не возвращался.
Да, время тянулось еле-еле, а она все ждала, когда же Йозеф даст о себе знать. Она ждала его первого шага, уже тогда, на кладбище, внутренний голос подсказал ей: слова, которые он говорит, — не просто дань вежливости, он думает именно то, что говорит.