Прошла неделя, другая, но Йозеф молчал. Она начала сомневаться в верности своих предчувствий и упрекала себя за то, что так поддалась иллюзиям.
С тоской думала она, что все останется как прежде и она будет угасать и вянуть в разлуке и одиночестве, только теперь уже не в равновесии и примиренности с этой жизнью, а, наоборот, выведенная из апатии, взбудораженная нежданной надеждой, задыхающаяся в горькой печали.
Прошла еще неделя, и в понедельник утром она увидела на дорожке празднично одетых детей. Они спешили на поезд, который отвозил их в школу.
Уже сентябрь, не успеешь оглянуться, и осень на дворе, начнутся дожди, туманы, подумала она в эту минуту. Она смотрела вслед детям, пока они не дошли до линии, и ей вспомнились ее школьные годы. Тогда на станцию отправлялась целая стайка детворы, не то что сейчас — она насчитала их всего пять. Дети из Ветерного по традиции ходили в школу в Стриеборной. На поезде они ехали всего несколько минут, выходили на второй остановке. В Ветерном не было даже начальной школы, первоклассники тоже вот так топали на станцию в семь часов утра.
Дети возвращались двенадцатичасовым поездом. Она ждала их, стоя перед домом, с улыбкой отвечала на их приветствия. Это напоминало ей о чем-то хорошем, и она была даже рада, что начался учебный год.
Во вторник она опять проводила детей в школу, и опять ее настроение было лучше в течение всего дня. Даже такое маленькое, скромное развлечение помогало ей обрести равновесие, забыть свои несбывшиеся и, видимо, несбыточные, пустые надежды.
В среду Ирма встала пораньше, поскорее разделалась с утренней работой и вместе со школьниками пошла на поезд, чтобы съездить в город за покупками.
Палушка была очень занята, Ирма поздоровалась, купила обратный билет и, не желая ее отвлекать, вышла наружу.
На станции собралось необычно много пассажиров. Может, их и не было особенно много, но ребятишки из окрестных сел с портфелями за плечами или в руках создавали впечатление необычайной многолюдности.
Ирма стала под старым каштаном, смотрела на резвящихся ребят и ждала поезда.
Рядом с деревом на скамейке сидели две пожилые женщины.
Ирма не была с ними знакома, знала только, что они из поселка колонистов.
Женщины тоже, по-видимому, не узнали Ирму. Сначала она хотела с ними поздороваться, но, увидев, что они смотрят мимо нее, предпочла промолчать и повернулась в другую сторону.
Сначала она не прислушивалась к разговору, который женщины вели между собой. Только когда слух ее внезапно воспринял имя «Паулина», она насторожилась и выслушала до конца все, что они говорили.
— Очень уж она его холила да лелеяла, я ей не раз говорила: Паулина, ты своего парня худо готовишь к жизни, а она мне: ну что вы, — сказала одна.
— Что ты хочешь, единственный ведь сыночек. Их всех так воспитывают, — философски заметила другая.
— Одно дите — это плохо, сплошной страх. А чем больше за него родитель боится, тем больше ему позволяет. И вот тебе результат. Паулина ничего слушать не хотела.
— А говорят, она ездила смотреть ему невесту, ты не слыхала? — спросила одна из женщин.
— Истинная правда, и она должна была приехать к ним в ту субботу, когда Паулину похоронили. Она сама хвалилась. Превозносила ее до небес, уж и красивая-то она, и проворная, богатая, ладная. Только кто тому теперь поверит, жалко, что не приехала, мы бы поглядели, какова она, небось какая-нибудь иссохшая старая дева…
— А откуда она?
— Из Горняков, где Маргита живет, она небось все и сладила. Точно она, она всегда умела обделывать такие делишки, вот и себе нашла тихоню, который сидит, держится за ее юбку и копит деньги.
— Из Горняков, ишь ты. Нашенские ему, стало быть, не угодили.
— Будто у нас не было в достатке молодых женщин, что пошли бы за него? Выбирал-выбирал, вот и довыбирался.
— Говоришь, она должна была приехать в ту субботу, когда Паулину похоронили?
— Ну да, продержись Паулина еще немного, был бы теперь Йожо женатый. А теперь все отложилось; только думаю, не надолго это.
— В самом деле?
— Точно! Сразу ему жениться нельзя, надо какое-то время соблюдать траур. Да ничего, год он его блюсти не будет!
— Конечно, дом-то ведь пустой, чего ж ему одному в нем жить. Жена нужна.
— Ты бы на него поглядела! Он долго не заживется в родительском доме. Можешь быть уверена, у него другие планы. — Женщина захихикала.
— Откуда ты знаешь?
— Смотрю да прикидываю, душа моя. Ты знаешь ли, что он делает? Потихоньку все распродает. Это хитрюга, будь покойна.
— Да что ты говоришь?
— Ну да, продает все направо и налево; голову даю на отсечение, что он подается примаком в Горняки.
— Да что он продает-то?
— Слушай, — сказала первая женщина, понизив голос — В воскресенье спозаранку приехала к нему Фердишка из Бриежков, перекупщица, что в городе на рынке торгует. Привез ее старый Бугар на своем драндулете. Погрузили в него все и увезли.
— Да что все, что все?
— Всю живность, окромя собаки. Уток, курей, кроликов, поросенка! Никак не могли запихать их в ящики, вся Эта орава вопила добрых четверть часа, пока их погрузили.
Женщины продолжали разговор, но Ирма их больше не слушала. Она отошла в сторонку и чуть не плакала. Дурочка ты, дурочка, говорила она себе. Размечталась о глупостях, как шестнадцатилетняя девчонка.
Подошел поезд, она поднялась в вагон, забилась в угол и всю дорогу ни на кого не глядела.
Купить что надо было делом одной минуты. Она легко успела бы на поезд, уходивший около десяти, но ей не хотелось ехать назад.
Она два раза прошла торговым центром города, поглядела витрины.
Потом направилась к мосту.
Там, где река образует рукав, она постояла, облокотившись на перила, посмотрела на движение в порту.
Подъемные краны скрипели и вздыхали, большими челюстями захватывали грузы в утробах кораблей и переносили в железнодорожные вагоны на суше, другие, наоборот, освобождали от ноши вагоны и отягощали ею суда.
Неподалеку от моста трое молодых парней-пограничников что-то ремонтировали на зеленом патрульном катере.
Совсем позади, там, где загибалась старица реки, сиял застекленный купол производственных цехов верфей.
Ирма спустилась на берег главного русла и с минуту глядела на другую сторону, за границу. Картина была все та же: длинные железнодорожные составы, ожидающие отправки.
Она вернулась в город, снова прошла по самой оживленной улице города, зашла в буфет, чтобы утолить жажду, а потом потихоньку побрела — наискосок через парк — на станцию, чтобы прийти вовремя на двенадцатичасовой поезд.
Села у окна, слева по ходу поезда.
Размышляла о том, почему женщины на станции так обстоятельно перетряхивали личную жизнь Йожо. Может, они болтали только потому, что узнали ее и, припомнив старые дни, хотели ее помучить? Нет, вовсе нет, — разговор велся слишком непосредственно, она не уловила ни тени фальши. Женщины вряд ли даже заметили, кто стоит с ними рядом, они не сумели бы разыграть сцену столь достоверно и убедительно.
Поезд тронулся, Ирма все время выглядывала в окно, нетерпеливо ожидая, когда же возле полотна дороги появится станционное здание Стриеборной.
Наконец-то! Поезд только еще тормозил на стрелках, а Ирма уже высовывалась из окна, чтобы увидеть, в который вагон сядут дети, среди них и Марика, внучка старого Бугара.
Ребята сели в первый вагон. Ирма взяла свою сумку и пошла по составу вперед.
Подсела к девочке и спросила ее:
— Тебе нравится ходить в школу?
— Нравится.
— А в какой класс ты ходишь, Марика?
— Уже в четвертый, — гордо отвечала девочка.
— Смотри-ка, да ты уже совсем большая, — ахнула Ирма. Она минутку помолчала, потом слегка наклонилась к девочке и спросила: — Марика, ты не знаешь случайно, дедушка никуда не ездил утром в воскресенье? Никому ничего не возил?
— Возил, — сказала девочка.
— А откуда ты знаешь?
— Бабушка его ругала, говорила, в воскресенье это негоже.
— А куда он ездил?
— Он тете Фердишке перевозил живность от какого-то сумасшедшего, — болтала девочка.
— От сумасшедшего?
— Дедушка так сказал, говорит, этот парень совсем с ума сошел.
— А ты не знаешь, как зовут этого… — Она замолкла, но потом все-таки закончила свой вопрос, — …этого сумасшедшего?
— Не знаю, — сказала девочка. — А дедушка приехал веселый. Ему хорошо заплатили. Бабушка сказала, что он наверняка даже выпил у тети Фердишки.
— Молодец, Марика, — сказала Ирма. — На́ тебе конфетку. — И она протянула девочке карамельку.
Потом встала и медленно направилась к двери вагона.
Она пропустила детей вперед и, когда они убежали, одна пошла со станции домой.
«Это правда, — говорила она себе, — значит, это все-таки правда».
Отворяя калитку, она увидела, что в щель за доской всунут конверт. Почтальон побоялся идти дальше. Она улыбнулась, взяла письмо и пошла к дому.
Отперла дверь, вошла в кухню, достала нож, вскрыла конверт.
Начала читать.
«От Йожо», — прошептала она. Читала дальше. Пробежав глазами последнюю фразу, присела к столу и сидела, неподвижно глядя перед собой.
В субботу в три часа дня, на дорожке у железнодорожной линии, повторила она заключительное предложение письма, и ею овладело негодование. Неужели он настолько низок, что, прежде чем уехать навсегда из этого края, рассчитывает на коротенькую интрижку, последнее приключение перед вступлением в законный брак? Да, он на такое способен… Она и не подумает идти на это свидание, пусть поищет себе более сговорчивую, если такая найдется, никуда она не пойдет! Она бросила письмо и пошла переодеваться в домашнее платье.
Но в течение дня она снова и снова возвращалась к письму Йожо, и ее негодование начало постепенно угасать. В конце концов, говорила она себе, у нее нет никаких доказательств, подтверждающих то, что болтали женщины на станции. Если он что-то распродает, это вовсе не обязательно означает, что он собирается отсюда уехать, что он перее