Они начали встречаться весной, с того самого майского вечера, когда познакомились на вечеринке в Лучном. Сперва, почитай, и не разговаривали вовсе, объяснялись жестами или улыбкой. Иначе не могли: она не умела по-венгерски, а он на своем невразумительном словацком, как правило, путал все побольше, чем она.
Однако несколько недель спустя они создали свой собственный словарь, составленный из мадьярских и словацких слов, и легко договаривались меж собой. Впрочем, в ту пору они обходились минимумом слов, — больше, чем словами, объяснялись касаниями пальцев или ладоней, глазами, жестами, губами.
Свидания назначали за гумном, за стогами свежей соломы. Каждый раз вечером, с перерывом в день или два, она незаметно исчезала из кухни, проскальзывала через заднюю калитку во двор и огородами пробиралась на место свидания.
Домашние вскоре подметили, что с Катариной творится неладное, но еще не догадывались, кто ухаживает за ней.
Снисходительно отворачивались, делая вид, будто некогда им обращать внимание на ее внезапные и поспешные исчезновения и на поздние возвращения в потемках, на помятое платье и небрежную прическу, рассеянный взгляд и путаные, сбивчивые ответы на их вопросы.
Но однажды на влюбленных наткнулся ее старший брат Вендел. Он ходил проведать, как зреет кукуруза за каналом, и, сокращая себе путь, возвращался через поле. Нет, определенно он не преследовал их, не задавался такой целью, Ката всегда была убеждена, что брат возник рядом совсем нечаянно и неожиданно.
Вендел первым увидел их. Они же смотрели только друг на друга и вообще не заметили, что к ним кто-то приближается, хотя брат шел по открытому полю и даже насвистывал по привычке.
Было еще светло, и неудивительно, что он разглядел их на куче соломы. Он хотел было обойти влюбленных, ему и не стукнуло, что он наткнется на младшую сестренку. Но в глаза бросился пестрый рисунок ситцевого платья. Рисунок показался ему знакомым; он был убежден, что где-то видел такой же в точности. И стал припоминать, где бы это он мог его видеть.
Припомнив наконец, кто носит такое платье, он не сдержался и, подойдя ближе, крикнул:
— Катка, ты что тут делаешь?
Влюбленные оглянулись, и тут Вендел понял, что с его сестрой стоит Петер Голло, тот самый Петер Голло, с кем он имел честь познакомиться на одной вечеринке в Лучном несколько необычным образом.
Опираясь на тяжелую суковатую палку, Вендел как-то непроизвольно поднял ее, а Петер расценил это по-своему; инстинктивно отскочив в сторону, в мгновенье ока он вынул нож и, пригнувшись, изготовился отразить атаку.
Брат Катарины, тоже долго не раздумывая, вдарил со всего маху Петеру по плечу и выбил нож у него из рук. Надежности ради Вендел еще раза два огрел Петера своей дубиной, а убедившись, что противник, отирая кровь, ручьем бьющую из рассеченного лба, занят только своей головой, сгреб сестру в охапку и силком потащил домой.
Дома он тут же рассказал о случившемся.
— На вечеринке меня так отделали, что я целый месяц не мог подняться с постели. Помните небось, меня оттуда на носилках несли… Навалились безо всякой причины, ни с того, ни с сего. А теперь — нате вам, он у нас за гумном на соломе с моей сестрой валяется! Я ему покажу! — пригрозил Вендел.
Отец сперва молчал. Долго молчал и хмуро. Потом поднялся с лавки и, повернувшись к дочери спиной, бросил:
— Ката, отправляйся спать! Сюда, в каморку, — указал он, увидев, что дочь идет в комнату.
Дверь каморки захлопнулась, и отец снова уселся на свое место.
— Запри ее под замок, старуха, чтоб не натворила чего похуже, запри под замок от греха подальше, — проворчал он.
В следующую ночь Ката с большим трудом выбралась из каморки через малюсенькое оконце и, выскочив в сад в чем была, налегке, убежала к милому. Это случилось в конце сентября. Последующие недели были исполнены волнующих происшествий, обманов, предательств, лицемерия и вражды.
В такой атмосфере Петер и Катарина переживали самые сладостные минуты своей жизни, а вскоре родилось их первое дитя, дочь Зузанна. Она появилась на свет следующей весной.
Жил Петер с вдовой матерью. Старшая его сестра улетела из родного гнезда уже несколько лет тому назад. Вдова, старая и болезненная, родила сына Петера чуть ли не в сорок лет. Катарине казалось, что старуха, собственно, не вполне понимает, кого это сын привел к ней в дом. Едва дыша, сидела она в уголке за печкой, зябко кутаясь в шерстяной платок, и безучастно наблюдала за тем, что делается вокруг нее; в жизнь молодых она не вмешивалась, не проявляя о них ни малейшей заботы.
Обвенчались они на скорую руку, свадьба обошлась без пиршества, без гостей и подарков. Ката стала замужней женщиной, хозяйкой дома, и карусель ежедневных будничных хлопот закрутила ее, помогла забыть о тех горьких обидах, что преследовали ее на каждом шагу в первые дни после бегства из дома.
Как-то утром в конце ноября пришла к Кате ее мать. Распахнула двери, кинулась дочери на шею и глухо, безутешно заплакала. Чуть успокоившись, проговорила:
— Катка, выгоняют нас отсюда, должны мы уехать.
— Выгоняют?
— Выгоняют, завтра уже едем. Пойдем с нами, а не то останешься одна-одинешенька.
— Да как же мне ехать, ведь у меня муж здесь, — воспротивилась дочь.
— Не можешь, — поникла мать и словно бы сделалась меньше, съежилась вся, отступила от Катарины, покачивая головой.
— На самом деле не могу, мама. Я ребенка жду, а можно ли ребенка без отца оставить?
— Нет, нельзя ребенка оставить без отца, — проговорила мать, отойдя к дверям.
Дочь молча двинулась следом за ней. Заглянув в кусты, росшие возле хаты, мать вытащила оттуда огромный тюк и положила его под навес у ног дочери.
— Ну, коли не можешь уехать с нами, возьми хоть это, я тут припасла самое необходимое. Это твои вещи, перина с подушкой, штука полотна, еще кое-чего по мелочам… — Она снова расплакалась, обняла дочь и, всхлипывая, продолжала:
— Будь моя воля, принесла бы и больше, да отец не захотел запрягать повозку. Мне больше не унести…
— Мамочка, мама, — вскрикнула Катарина.
— Оставайся с богом, доченька, — проговорила напоследок мать и торопливо ушла.
— Мама, мамочка! — пронзительно запричитала Катарина, бросилась за уходящей матерью, да вдруг остановилась, обхватила ствол ближайшего дерева, повисла на нем и плакала, пока не выбилась из сил.
Жила Катарина на хуторе, километрах в двух от ближайшего поселка.
Ее счастье, что не видела она страшных сцен, разыгравшихся в поселках колонистов, на заболоченных дорогах, по которым тянулись толпы понуро молчащих, преданных и униженных людей.
Чувство ее к мужу не ослабевало, Катарина любила его по-прежнему, если не больше, не сильнее прежнего. Ведь на всем белом свете рядом с ней не было человека роднее и ближе.
Когда Катарина пришла в магазин, Пишты там не было видно, покупателей обслуживала его жена Клара.
— А муж ваш где? — спросила Катарина у Клары, отпускавшей нужный ей товар.
— На маневрах, тетка, на маневрах. Месяц целый буду тут одна, если не спячу с ума, дети на руках, дом, магазин, все одна, — отвечала Клара, и было заметно, как она расстроена. — Он ходил в воинское управление, да не дали ему отсрочку, черт бы их всех побрал! Как раз теперь, когда жатва. В магазине будет полно с утра до вечера, ума не приложу, как со всем справиться. — Она стихла на мгновение, после чего добавила: — Только такого солдата, как мой муж, наверное, армии и недоставало. А ведь здесь он на месте, тут был бы полезнее.
— На маневрах, — Катарина задумчиво повторяет трудное слово. — И далеко?
— На Мораве, — отвечает Клара, подсчитывая, сколько всего платить Катарине.
— Далеко, — вздыхает Катарина.
— Ровно сорок пять крон.
— Пожалуйста. — Катарина протягивает деньги. — Мне бы хотелось позвонить дочери в город, — неожиданно вырывается у нее.
— Зузке?
— Ей.
— Звоните, чего там, — соглашается Клара. — Номер помните? — спрашивает она у Катарины, потому что та словно не в себе.
— Пишта всегда мне сам набирал.
— Где служит дочь?
— Сперва нужно набрать номер торгового центра и спросить бухгалтерию.
— Ладно, подождите. — Продавщица перелистывает список телефонов, некоторое время ищет номер требуемой телефонной станции, переписывает его на листок и кладет телефонную книгу на место.
— Заходите в кабинку, — говорит она Катарине, а сама на аппарате, параллельном тому, что находится в будке, набирает код города и номер абонента. — Снимайте трубку, говорите, — приказывает она Катарине.
Катарина, подняв трубку, слушает. В трубке раздаются гудки, потом слышен голос коммутатора торгового дома, и, прежде чем Катарина выдавливает из себя словечко, в разговор вступает Клара:
— Бухгалтерию, пожалуйста.
— Бухгалтерия слушает. — Немного погодя к телефону подходит кто-то незнакомый.
В трубке раздается треск, это Клара положила свою трубку и пошла обслуживать следующего клиента.
— Зузка пусть подойдет, — осмеливается наконец произнести Катарина.
— Зузка? Пани Голлова, это вы?
— Я, да, и зову дочь к телефону.
— Она уже идет, вот пожалуйста.
— Мама? Что новенького?
— Зузка, это ты?
— Я, мам.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, а как у вас?
— Да ты ведь знаешь, как у нас.
— Отец дурит?
— Приезжай за клубникой, погниет, жалко.
— Мама, мы получили коляску, передай отцу, что она у нас, нужно только еще подправить маленько.
— Правда? Слава богу!
— Доставим ее в субботу, тогда и клубнику заберем.
— А как же вы ее довезете?
— Золо попросит машину для доставки, не бойся, как-нибудь все устроим.
— Он тоже приедет?
— Скорее всего, ведь ему придется быть за рулем.
— Ладно.
— А еще что новенького? Бетка письма не прислала?
— Как будто нет.
— И мне ничего не пишет.
— Мне бы к ней заглянуть, да где там, я ни на шаг не могу отойти от отца, сама знаешь, каков он.