Имрих вышел в кухню, делал, что приказывала повитуха, и боялся заглядывать в комнату.
Через полчаса баба выскочила на кухню, сама не своя, и в смятении объяснила:
— Это хуже, чем я думала, одна я не справлюсь. Беги за телегой, ее надо везти в больницу.
— Может, лучше сюда привезти доктора?
— Это долго будет, надо скорее в больницу, — воскликнула она настойчиво. — Ступай, ступай!
Он снова побежал в поселок. Снегу прибывало, он валил все плотнее, местами ноги Имриха увязали по щиколотку. Еще и ветер поднялся.
Он направился прямиком к Фаркашке, у нее одной во всем поселке была пара лошадей, и забарабанил а дверь. За дверью раздалось шлепанье ног, замигал огонек фонаря и послышался голос старенького Белы, спокон веку служившего у вдовы.
— Кто там?
— Я, Имро Бенё, — закричал он.
Двери отворились, и Имрих объяснил, зачем пришел.
Бела пожал плечами, указывая на соседние двери. Но Фаркашка уже стояла на пороге и сонно смотрела — что за непогода на дворе.
— Мне нужны лошади, жена кровью исходит, — повторил он.
— Не могу, лошади устали, — сказала женщина.
— Я заплачу. — Он вытащил из кармана деньги.
— Говорю же, не дам — кони до позднего вечера возили дрова из рощи.
Он уперся в косяк, боясь, что Фаркашка захлопнет двери перед его носом, и упрямо повторил:
— Бабка послала меня за телегой, через полчаса может быть поздно. Я хорошо заплачу, у меня есть деньги, и Беле заплачу за беспокойство. Дай лошадей, хозяйка…
— Говорят тебе — не могу. Ступай еще куда, не нужны мне твои деньги. Погляди, что творится на дворе, я еще не спятила давать лошадей в этакое ненастье. Оставь меня в покое!
Имрих отступил от дверей, и они с треском захлопнулись.
Что делать, что делать, лихорадочно соображал он. Бежать в имение к шурину? Разбудить управляющего, он поможет… Нет, пока он туда доберется, еще полчаса пройдет, не меньше, нету у него столько времени. Попробую у колонистов… должны же они мне помочь, решил он и направился назад к кринице.
У Речных еще горел свет. Он вошел во двор и, не останавливаясь в дверях, ворвался прямо на кухню.
Речный сидел за столом, чинил хомут.
Он поднял взгляд на Имро и сразу понял, что дело плохо.
— Рудо, вставай, — окликнул он старшего сына, спавшего в комнате за стенкой. — Иди запрягай, поедешь с Имро в больницу.
Марию довезли живой. Ребенок был уже мертв. Девочка.
— Она потеряла много крови, если б вы привезли ее раньше, может, и удалось бы спасти, — упрекнул его доктор.
Мария умерла под утро.
Восемь лет прожил Имрих один как пустынник. И тут его околдовала Гильда, разбитная девка из деревни. О Гильде говорили всякое, и все же он женился на ней, хотя многие удерживали его от этого шага.
10
Не зажигая лампы, Имро на ощупь раздевается в потемках на кухне. Одежду складывает на лавку; подойдя к дверям, осторожно открывает их и на цыпочках входит в комнату.
Потихоньку ложится. Жену ему не видно, он не слышит ее дыхания, но знает — она тут, рядом. Он ощущает запах ее молодого тела. Этот запах пробивается даже из-под перины, в которую закуталась жена.
Гильда не спит, выскользнув из перины, прижимается к мужу, впивается в его губы, и он с нетерпением обнимает ее. Начинается обычная игра, которая им еще не докучила, а возбуждает, захватывает, сжигает обоих.
Вот уже два года длится счастье Имриха, точнее — два года и несколько недель. Да, надо присчитать и эти недели, надо присчитать и все дни. Ведь каждый из них кончается вечером, и по вечерам белая постель заставляет забыть повседневные хлопоты.
Позапрошлое лето выдалось удивительно удачным. Кукуруза созрела раньше обычного, а поскольку весной выпало достаточно дождей и поздних заморозков вообще не было, урожай кукурузы обещал быть на редкость богатым.
Еще не пришла пора уборки, а управляющий уже стал набирать работников на жатву. Помещик опасался затяжных дождей — размокли бы поля и он лишился бы части рекордного урожая.
Штефан по-прежнему жил тогда еще в имении, он попросил управляющего дать заработать Иолане и шурину Бенё. Желающих было хоть отбавляй, но управляющий в первую очередь заботился, чтоб обеспечить своих батраков. Взял он поэтому и Имро.
Целый месяц Имро работал на кукурузе. Дождей так и не было, наступила прекрасная пора бабьего лета, южного, пахучего, цвели луга, будто по весне, и на земле, казалось, царил рай.
На полях, под безбрежным голубым небом, среди визжащих девок и баб, не устававших цепляться то к одному, то к другому мужику, понемногу оживал и Имрих, приходил в себя.
Работа шла с раннего утра, управляющий подгонял людей, торопясь поскорее спрятать урожай под крышу.
Наломанные початки не сразу увозили на телегах в имение. Выгадывая время, возчикам велели складывать ее пока что в старой риге при шоссе. Здесь кукурузе ничто не угрожало, а если б даже зарядили дожди, по мощеной дороге нетрудно было бы перевезти ее в сушилки.
Имрих обратил внимание на Гильду в первый же день. Собственно, не было мужика, который не обращал бы внимания на ее выразительные, вызывающе пышные формы, не было ни одного, кто скользнул бы по ней равнодушным взглядом.
Но скоро стало ясно, что Гильда, насытившись короткими, необязательными связями, настроилась на серьезный лад.
Имриха она видела и раньше и слыхала о нем от деревенских. Она украдкой разглядывала его, и он казался ей непохожим на прежнего Имро: помолодел, стал красивее, не беда, что ему до сорока ближе, чем до тридцати; набрался ума, настоящий мужчина, не сопляк, говорила она себе и изредка удостаивала более ласковым взглядом, чем остальных. Ей все больше нравилась его сдержанность в словах, мечтательная улыбка. Сравнивая его с другими, она отмечала, что к ней он внимательнее, чем другие, и не ищет случая втихую, неожиданно шлепнуть по заду, не допускает грубых шуток, не проезжается насчет нее при других. И хотя вообще-то она не очень ценила подобные качества у мужчин, теперь ей это нравилось, было непривычно, ново; до сих пор никто не смотрел на нее так, как сейчас смотрел Имро.
Обламывая початки, они продвигались по рядам близко друг от друга, тихо переговаривались или просто молчали, предчувствуя, что скоро между ними произойдет неизбежное, и этого нельзя загасить, подавить!
Однажды в полдень, когда работники, сидя в холодке, доедали скромный обед, на поле пришел управляющий и предложил:
— Если кому из вас охота заработать побольше, такая возможность есть. После окончания работы на поле желающие могут по вечерам лущить кукурузу. Много света для такого дела не понадобится, хватит фонаря либо костра. Кто надумает — сообщите Гаргашу, он в риге возле шоссе. Начнем сегодня же вечером.
Почти все изъявили желание, лишь несколько замужних женщин, у кого дома остались маленькие дети, не воспользовались редкостным случаем заработать лишний грош. Этих и дома ждало немало обязанностей — сварить детишкам похлебку, оставить на обед, простирнуть, зашить, привести в порядок дом.
Одни, послабее здоровьем, лущили кукурузу в риге, но большинство предпочли свежий воздух и сидели под звездным небом, вокруг гор початков; неподалеку горел низким пламенем костерок, огонь поддерживали, подбрасывая кукурузные стебли или верхние листья, какие посуше.
За работой пели, рассказывали страшные истории, шутили. Заканчивали работу лишь к полуночи. На третий-четвертый день кое-кто решил, что ходить ночевать домой — пустая трата времени. Принесли из дома чем накрыться, еды на день-два и ложились спать прямо под открытым небом, постелив постель в кукурузных листьях, а утром вставали отдохнувшие, посвежевшие и бодрые.
Вечерами Гильда сидела уже возле Имро. И в ту ночь, когда многие не пошли домой, остались ночевать в поле и Гильда с Имро. Они потихоньку дошли до последней груды листьев на краю поля и там сполна утолили свою жажду.
Поженились они еще до прихода дождей, как только закончили уборку кукурузы…
Гильда знает толк в любовной игре, умеет отдалить ее высшую ступень и продлить тот неуловимый миг, когда все существо человека погружается в космические глуби.
Сейчас они лежат расслабленные, и проходит порядочно времени, прежде чем Гильда произносит:
— О чем же там говорили?.. А наш депутат тоже был на сходке?
— Был, — отвечает Имро. Ему не до разговоров.
— И что же он сказал?
— Знаешь, все говорят об одном и том же. Сдается мне, скоро мы уже не будем жить в Чехословацкой республике.
— Жалко тебе, что ли? — говорит Гильда удивленно. — Где положено, там и будем жить.
— Где положено, — со вздохом повторяет Имро.
— Чудной ты, и жуть какой непостоянный. Шел на сходку — горел от восторга, а сейчас — как есть размазня, — упрекнула она его.
— Устал я, — попытался он оправдаться.
Они молчат, потом он продолжает:
— Представляешь, Штефан сказал, что уже присмотрел себе хозяйство.
— Которое же? — живо откликнулась Гильда.
— Угадай.
— Почем я знаю! Скажи сам.
— Представь себе — Швеглы. Ну не дурак? Как будто какого поменьше ему не хватило бы.
— Швеглы? — изумленно ахнула Гильда.
— Не знаю, может, хвастался только, но будто бы ему это приобещал и пан Элемир, — сказал Имро.
— Вот видишь! Штефан мужик не промах, — завистливо протянула она и накинулась на Имро. — А тебе что пан Элемир обещал?!
— Ничего. Я с ним и не говорил.
— А чего ж ты тогда ходил туда?
— Все шли, и я пошел…
— Ну нет! Пора тебе стать мужчиной — и все! Не позволяй, чтоб тебя отпихивали в сторонку, не то смотри у меня! — пригрозила Гильда.
— Не бойся, — успокоил он ее.
— Я уж поняла, какой ты. Будешь делать, что я скажу, потому что, если на тебя положиться, мы до самой смерти из этой гнилой дыры не выберемся!
— На собрании говорили, что всем чего-нибудь достанется…
— А чего ждать, пока дадут, — сами присмотрим какое хозяйство, мы не глупей твоего шурина.