Тарека подхватили под руки так, что кисти рук, зафиксированные наручниками, едва не переломились. Ясем невольно вскрикнул от боли и тут же получил прикладом по почкам.
– Аллах всемогущий! – пробормотал он со стоном. – Я уже слишком стар для таких вещей.
– Ну и не надо было лезть в ХАМАС! – злорадно над ухом заметил расаб.
Ясема вели по коридорам. Он это определил по гулкости шагов. Затем спустились по нескольким ступеням, и дохнуло уличным жаром – вышли наружу. Подъехала машина. Тарека впихнули в нее. Поскольку ему пришлось карабкаться, он догадался, что это либо микроавтобус, либо джип.
Его бросили на пол между кресел и сверху придавили ногой. «Микроавтобус», – утвердился в этой мысли Тарек, как будто сейчас это было самым важным для него. Но рассуждая, он пытался держать себя в руках и не впадать в панику, которая уже стояла на пороге его сознания. Хотелось крикнуть и попросить прекратить это сумасшествие. Но это только для него было безумием. Люди, которые везли его, выполняли работу, им понятную и обыденную для них. Они спокойно переговаривались на иврите, и Тарек бы голову дал на отсечение, что они обсуждали не его, а футбольный матч или предстоящую воскресную рыбалку.
Тарека пнули несколько раз, просто так. Он не шевелился, не сопротивлялся… Умом понимал, что его пытаются сломить психологически загодя, готовя к дальнейшим допросам и вероятному сотрудничеству. Удобно получить своего человека, находящегося поблизости и в доверительных отношениях с Джанахом. Хапи, очевидно, преуменьшал перед Тареком свое руководящее положение в ХАМАС. Теперь за свою доверчивость придется расплачиваться собственной шкурой.
Везли около часа, из чего Ясем заключил, что они где-то около Ашкелона или Сдерота, в районе пустыни Негев – направление Тарек определить не смог. И чем дальше они удалялись от «Эреза», тем более тусклой и призрачной становилась надежда на Руби.
Когда машина остановилась и Ясема выволокли наружу, ему показалось, что они все-таки в пустынной местности. И жар здесь от земли исходил особенный. Тареку и без того удавалось с трудом дышать через пыльную мешковину, а тут он и вовсе едва не задохнулся, пока его не завели в помещение, где стало полегче.
Его приволокли в комнату без окон. В этом он убедился, когда с него сдернули мешок. Щурясь, он обнаружил стоящего перед собой высокого худощавого доктора в салатового цвета хирургическом костюме – куртке с короткими рукавами и широких брюках. Почему-то не возникало сомнений, что он именно хирург. Врач другой специализации здесь вряд ли кому-то понадобится.
Щелкнув противно резиновыми перчатками, он принялся осматривать Тарека. Заинтересовался окровавленным плечом, разбитым прикладом автомата. Велел солдату на иврите снять с Тарека наручники.
Ясем долго тер посиневшие запястья. Доктор брызнул ему на ссадину какой-то спрей, по-видимому, антисептический. Послушал сердце. С задержанным не разговаривал, из чего Тарек заключил, что он либо не знает арабского, либо не имеет права вступать в разговор.
Когда Тареку не надели снова наручники – это его нисколько не порадовало. Значит, он находится в том месте, откуда не сбежать. Для перехода в другое помещение ему на голову снова надели мешок.
Ясем догадывался, куда его привезли. Подобное заведение, принадлежащее ведомству Шин-бет, находилось и в западном Иерусалиме – центр дознания, прозванный «скотобойней» за методы допросов, процветающие там. Ему рассказывали о нем палестинцы, чьим родственникам с Западного берега Иордана довелось там побывать.
А самое неприятное, что Тарек знал эту кухню изнутри. Он понимал, зачем осматривал доктор, – чтобы знать какой уровень допроса задержанный потянет. Его будут мордовать и ломать физически и психологически, ничего не предлагая и не спрашивая.
Липкий страх сделал тело безвольным. Ясем слишком хорошо осознавал свое ближайшее будущее.
Они стали спускаться по лестнице. Потянуло холодом по ногам, как из склепа. И воняло снизу, как из склепа.
С Тарека у доктора сняли часы и ремень. Гутру и уккал он потерял еще у КПП, когда прятался за бетонным блоком. «Хорошо хоть не раздели», – порадовался Тарек тому малому, что у него осталось. В Ираке он со своими подчиненными практиковал и раздевание, чтобы как можно быстрее начать разложение человеческой личности – с унижения. А для араба быть обнаженным особенное унижение.
Камера, в которую привели Тарека, тоже была без окон. Матрас на полу и рваное одеяло, словно его кто-то пытался порвать на лоскуты, чтобы на них повеситься. Ясем осмотрел узкую пеналообразную камеру и понял, что тут и повеситься не на чем. Шероховатые сырые стены, унитаз и дверь – вот и все достопримечательности.
Больше всего сейчас тревожила мысль, что будет, если израильтяне раскопают его настоящее прошлое, не Басира Азара, за которого он себя выдает, а Ясема Тарека.
Они забрали и цепочку с жетоном, принадлежавшую Наджибу. Есть ли у них базы данных иракских солдат и офицеров, личные идентификационные номера? Его не удивило бы, что во время вторжения эту информацию никто и не подумал уничтожать, чтобы она не досталась врагам. А если она попала в лапы США, то и Израиль, вполне возможно, имел доступ к этим базам данных. Не составит труда понять, что по возрасту он не может являться Наджибом Тареком. Начнут искать связь…
Если осознают, что к ним попал человек, бывший в близком окружении ненавистного им Саддама Хусейна, один Аллах знает, какие кровожадные планы могут взбрести им в головы.
Показательный суд, выдача его иракскому правосудию, американцам, еще к тому же его очевидная родственная связь с ХАМАС. В Ираке на нем, помимо прошлого, ненавистного нынешним шиитским властям, висит и террористическое настоящее – созданная им группа сопротивления, пусть не слишком эффективно, но все же действующая против руководства страны.
«Надо же так вляпаться на пустом месте, – Тарек прошел два шага до двери и обратно. – Чего им приспичило именно сейчас нападать на палестинцев?»
Через полчаса за ним явились. Последовал все тот же мешок на голову. Пинками погнали куда-то, уже не поднимаясь по лестнице и оставаясь на том же, как посчитал Ясем, подземном уровне. Ему снова натянули на руки пластиковые наручники и, когда привели в какое-то помещение, начали бить, не снимая мешка с головы.
Он готовил себя к такому развитию событий, но одно дело понимать это умозрительно и совсем другое, когда чьи-то крепкие кулаки соприкасаются с твоей головой, ребрами, животом. Они не слишком усердствовали, только так, чтобы понял, куда попал и что с ними шутки плохи, чтобы побитое тело посылало импульсы мозгу – не трепыхаться и соглашаться на все условия. Тело имеет особенность руководить мозгом и поступками.
Били двое, гоняли ударами Тарека от стены к стене, периодически перебрасывались фразами на иврите и смеялись. Он молчал, старался не кричать и не стонать, чтобы не подзадоривать своих мучителей. Он подумал, что так же мордовали Саддама, когда его схватили, и это придало Тареку сил. Судя по тому, что Хусейн сказал перед казнью, им не удалось его сломить. «Бог велик. Исламская община победит, и Палестина – арабская территория. Пусть будут прокляты американцы и персы!»
Тарек помнил эти слова наизусть и сейчас машинально повторял их про себя. Он не был фанатиком, но все, что происходило за последние двадцать – тридцать лет на Ближнем Востоке, приобрело для Тарека зримый образ, когда Саддам с переломанной шеей повис в петле. Это арабский мир подвесили вот так – в петле искусственных революций, гражданских войн, борьбе за ресурсы, а табуретку выбил радикальный ислам – терроризм и банды.
«Бог велик… Бог велик», – твердил Тарек. И вдруг засмеялся. Он-то думал, что хуже и быть не может после гибели детей и жены…
Его неуместный смех заставил избивавших его людей остановиться. Тарека увели в камеру и оставили в покое. Он повалился на матрас и обнаружил в углу пластиковую тарелку с едой. Кусок хлеба, три маслины, горсть риса и пластиковый стаканчик с водой. Тарек поел, не собираясь растрачивать силы на демонстративные бессмысленные голодовки. Видел он тех, кто в тюрьме Мухабарата в Ираке пытались отказываться от еды. Они сдавались на допросах быстрее остальных.
Вкуса еды он не почувствовал, все забивал привкус крови, сосредоточившийся во рту.
Тарек был разбит и физически, и морально, испытывал сонливость и опустошенность. Он плохо понимал, сколько времени прошло с момента его задержания на КПП, но догадывался, что время к вечеру.
Он прилег на матрас, вонючий и сырой. Нашел положение, чтобы не испытывать боль. Но спать ему не дали. Каждые десять минут в дверь оглушительно стучали. Солдат по ту сторону ходил по коридору и лупил в двери камер. Через два часа такой стукотерапии сон как рукой сняло. Осталась тяжесть в голове. Прикинув, как часто солдат устраивает побудку, Ясем начал считать время. На третьем часу сбился. И только в нервном напряжении ждал, когда снова загрохочет. Еще через какое-то время в камере стало очень холодно. Из решетки под потолком нагнетался кондиционированный воздух.
Ясем не растерялся. Руками надорвал ткань на матрасе. Забрался внутрь. Набитый ватой матрас неплохо согревал. Его маневр не остался незамеченным. Через короткое время пришел охранник и забрал матрас, оставив Тарека на голом полу.
Он осознавал смысл тактики своих мучителей, Тарек много раз и сам применял подобные методы воздействия на задержанных. И они всегда приносили неизменный успех. Ясем не желал делать статистику стопроцентной и вообще становиться составляющей статистики.
Ясем стучал зубами, сидя на полу, обняв себя за колени, и терпел боль и холод. Он старался найти во всем этом положительные моменты. Холод уменьшал боль.
Непрошенные, явились воспоминания. Они, как инфекция, таившаяся в подсознании, оккупировали мозг и сковали тело, и без того ослабленное холодом, изможденное побоями.
«Неужели все же снаряд попадает в одну воронку дважды? – Тарек поерзал на твердом полу. – Меня спасло тогда чудо…»