– В качестве хамасовца. Из сектора Газа, – Руби белозубо заулыбался.
– Не понял. Эй! Куда ты?
Руби побежал в воду, доплыл до волнорезов довольно быстро и вернулся, отжимая рукой мокрые волосы. Он бесцеремонно выдернул из-под Тарека полотенце и стал вытираться.
– Кто он? – раздраженно спросил Ясем, поднимаясь и отряхиваясь от песка. – Где ты его откопал?
– Даже слепой цыпленок иногда находит зернышко, – серьезно изрек Руби. – Он журналист из «Хаарец» [«Хаарец» – ежедневная израильская газета, учрежденная в 1919 году]. Оппозиционный товарищ. Во всяком случае, политику Израиля в отношении палестинцев он считает просто-таки преступной. По счастью, он сейчас в Ашкелоне. За последнюю статью об израильских летчиках к нему полиция приставила охрану.
– Что он такое написал? – удивился Тарек.
Они уже шли к машине.
– Мне запомнилось… – Руби задумался и процитировал: – «Как ты спишь ночью, летчик? Ты видел картины смерти и разрушений, которые ты нанес, по телевизору, а не только через прицел? Видел ли ты изуродованные трупы, кровоточащие раны, испуганные лица детей, ужас в глазах женщин, страшные разрушения, нанесенные из твоего супер-модного самолета? Это все результат твоих рук, наш прекрасный летчик». И дальше в таком же духе.
– А, – протянул Тарек. – Странно, что он еще жив. И какое отношение он имеет к нашим сугубо интимным делам?
– Как ты понимаешь, я вышел на него не в качестве сотрудника Моссада, а как человек, плотно связанный с ХАМАС. Наши с ним переговоры сводились к тому, чтобы совершить обмен информацией – баш на баш.
– Стоп! Какой информацией?
Сюда Руби приехал на такси и теперь сел за руль красного форда. Тарек все еще не садился, заглядывая в салон и докуривая.
– Ты ему ситуацию в секторе изнутри обрисуешь. Так сказать, по свежим следам. Только выбрался оттуда. Арабского он не знает. Я буду переводить и корректировать.
– Допустим, – с сомнением согласился Ясем, усаживаясь в накалившийся на солнце форд. – А что он нам даст?
– По моим сведениям, Гидеон проводил журналистское расследование именно по интересующей нас теме. Он вышел на кого-то, кто имеет непосредственное отношение к связям ЦАХАЛ с ИГИЛ. После этого ему дали по рукам из Шин-бет.
– Его не удовлетворит анонимное интервью, – засомневался Тарек. – А как ты считаешь, ему стоит рассказать, кто я на самом деле?
– Не горячись, – урезонил Руби. – Английский забудь. Мне не нужно, чтобы вы общались напрямую. Не порть мне игру. Сиди важно и надувай щеки.
– Это я умею. А ничего, что у меня рожа разбита?
– Скажем, что тебя избили при переходе КПП.
– Кто бы меня пропустил, если учесть, что я хамасовец? А как ты объяснил журналисту свою просьбу? Он не испугался?
– Ну он не из пугливых. Я пояснил, что руководство ХАМАС обеспокоено усилением ИГИЛ и опасается утечки молодежи в ряды черного халифата. И было бы отличным козырем для профилактических бесед имамов с молодежью подтверждение связи израильских военных с командирами ИГИЛ. Охладило бы многие умы.
Тарек считал затею пустой и безрассудной. Гнаться за эфемерной надеждой в расчете, что журналист даст имя-фамилию осведомленного офицера. Надо еще на него выйти, да и как заставить говорить. В общем, только последний пункт не вызывал у Тарека сомнения – заставить пооткровенничать можно любого, лишь бы этот «любой» знал, о чем его спрашивают. Методы расспросов Тарека могли заставить говорить собеседника о том, чего он вовсе и не знает, и говорить красноречиво и взахлеб. Вот поэтому Ясему хотелось быть убежденным, что материал, с которым придется работать, не пустышка. А журналистам он вовсе не доверял.
Однако дожидавшийся их в рыбном ресторане на набережной Гидеон произвел на Ясема приятное впечатление. Открытый взгляд, добродушное и сочувствующее выражение лица. Он пожал руку Тареку, пытаясь проникновенно заглянуть арабу в глаза…
Ресторан над морем, на обрыве, с претензией на шикарность был выбран Руби, очевидно, из-за малочисленности посетителей. Тарек заглянул в меню и понял, почему зал пуст в обеденное время. Местные в такие места не ходят.
Официант посадил их в тени, но на открытой веранде с видом на море. На флагштоке трепетал израильский бело-голубой флаг со звездой Давида.
За соседним столиком сидели двое в гражданском. Тарек догадался, что это охранники, делегированные от полиции. Они покосились на араба. Их он явно заинтересовал, они наверняка не отказались бы проверить у него документы, если бы находились при исполнении.
Через Руби начали беседовать, отвлекаясь только на кебаб и пятидесятиградусный арак. Пили Руби и журналист. Тарек бы и сам был не против, но Руби замогильным голосом велел:
– Не смей! Он считает тебя радикальным мусульманином. А я выпью. Ты сядешь за руль.
Гидеон расспрашивал о бомбежках и жертвах последних дней, очевидцем которых был Тарек. Записывал в блокнот, особенно рассказы о погибших детях, вытащенных из-под обломков домов.
– Я уже не раз об этом писал, – задумчиво сказал Гидеон через Руби, когда Ясем иссяк в своих воспоминаниях. – Израиль – агрессивная и опасная страна. Ее ничто не сдерживает, ни мораль, ни резолюции Совбеза ООН. Не обращают внимания на международные законы. Мне порой бывает мучительно стыдно… – Он опустил голову, комкая салфетку. – Я знаю, что творят наши, и язык не поворачивается кричать патриотичное «ура».
– Мне кажется, редкость для израильтянина придерживаться такой точки зрения, – покачал головой Тарек. – Она редкая и опасная.
– Что делать? – Гидеон развел руками. – Профессия журналиста в принципе опасная. А если журналист еще и правдив, старается быть объективным… Сами понимаете. Я в своих книгах и статьях ратую за то, чтобы Израиль отвел войска к границам 1967 года и уничтожил незаконные еврейские поселения. Израиль – оккупант, и никак по-другому это не назовешь. В этом корень зла и палестино-израильской проблемы.
Он продолжал говорить, но Руби только слушал, не спеша переводить, и выглядел то ли удивленным, то ли расстроенным.
– О чем он? – дождавшись паузы в монологе Гидеона, спросил Ясем.
– Он назвал человека из ЦАХАЛ. Погоди…
Журналист еще что-то сказал. Затем встал, улыбнулся Ясему, пожал ему руку и ушел.
Полицейские, загрохотав стульями из ротанга, бросились за ним следом.
– У тебя такая физиономия, будто ты клопа съел, – заметил Тарек. – Что за человека он тебе назвал? Ты с ним знаком?
Руби закашлялся смущенно, словно не знал, что ответить.
– Мне надо время, чтобы проверить, – наконец выдавил он. – И организовать нашу встречу так, чтобы не было свидетелей, а у нас, в большей степени у меня, чтобы имелось алиби на момент общения с цахаловцем. Ты поезжай домой, а я возьму такси. Попробую предпринять кое-что сегодня же.
С каменной ограды свисала какая-то лиана с мелкими розовыми цветами. Желтый каменный домик с оранжевой черепичной крышей выглядел сдержанно и богато. Тарек несколько раз проехал по улице мимо него, не рискуя останавливаться, дабы не попасть в объектив камер слежения. А их было четыре по периметру дома. Это те, которые он заметил, разворачиваясь на кругу со странной скульптурой в центре, напоминающей дельфина.
Сейчас жажда разобраться с Тахиром перебивала стремление выполнить задание Центра. Ясем заметил, проезжая, что на одном из окон дернулась штора – то ли от сквозняка, то ли отведенная чьей-то рукой. В любом случае у Тарека создалось ощущение, что в доме есть люди.
Проехав до конца улицы, Тарек остановил машину и в задумчивости сидел, поглаживая руль. Он боролся с желанием ворваться в дом, пользуясь внезапностью, эффектом неожиданности. Тарек ощупал кобуру на поясе под рубашкой навыпуск.
Но сколько людей в доме – состав и количество охраны (а в ее существовании Ясем не сомневался)? Тахир должен бояться ежечасно, ежеминутно. Он предатель, а они нигде и никогда не имеют покоя. Им, может, удается найти общий язык со своей совестью, но со страхом навряд ли.
Находясь совсем рядом с логовом ненавистного ему человека, Тарек даже подумал, а не оставить ли все как есть. Пусть живет и трясется от страха за свою жалкую жизнь. Но Ясем хотел с ним расправиться, видеть, как из него утекает эта самая жизнь, по каплям. В Тареке сейчас возобладала необузданная арабская кровь, что-то от деда-бедуина, который перешел к оседлой жизни только в начале прошлого века.
Смущало, что внезапность в случае с Тахиром, вероятно, вовсе невозможна. Тот ждет, не может не ждать… Если нет охраны, то есть сигнализация, и сам Тахир наверняка вооружен. Тарек на его месте был бы вооружен до зубов.
«Но я не на его месте! И никогда не стану предателем, – подумал он и тут же вспомнил о подписанном согласии на сотрудничество работать с российской разведкой. Покачал головой: – Мой Ирак продали и предали задолго до меня…»
Он тронулся с места по улице с разделительной полосой, засаженной невысокими пальмами, отстоящими друг от друга на одинаковом расстоянии. Раздраженный донельзя, Тарек выдыхал дым сигареты в открытое окно. Злился он на себя и свою самонадеянность.
В чужой стране, без знания языка, как он планировал разузнать о распорядке дня Тахира и, вообще, хоть что-то о нем? В этом элитном районе Ашкелона, в Афридаре, не пойдешь расспрашивать соседей, квартирку по соседству не снимешь, следить затруднительно – чужая машина заметна.
Когда Тарек ехал по кругу, вокруг очередной футуристической скульптуры Афридара, затренькал сотовый, которым его снабдил Руби. Он и звонил.
– Куда запропастился? Я тебя дома жду.
– Ты как преданная жена, – проворчал Тарек. – Буду через двадцать минут. Я плохо ориентируюсь в этом чертовом городе.
В большой гостиной в центре стоял буквой «П» черный диван со светло-серыми подушками и квадратный журнальный столик. На нем лежал такой же, как у Тарека, «Иерихон» и стояли две чашки с дымившимся кофе. Руби сидел в расстегнутой рубашке и выглядел озадаченным, словно вел какие-то математические расчеты.