— Нужно тех позвать, кто Некрута знает, — посоветовала Услада, — пусть расскажут, каким гадом он был.
— Да, — согласился Павша, — Некрут врагов заимел, когда тиуном назначили его, в этом я уверен, найти только надо.
За занавесью завозились и засмеялись дочери, Лапа прикрикнул:
— А ну! Спать давайте, не то розгу возьму!
Смех утих. Колот, глянув в сторону дочерей, сказал о наболевшем:
— Девки, как парни. Слышь, мать, — обратился к Усладе, — сына хочу. Воина!
— Успеешь ли воспитать? Стар становишься: ворчишь и ворчишь всё! — ответила жена.
Павша оглянулся по сторонам, будто что-то ища, спросил:
— Где бабуля? Чего-то не видал её сегодня.
— У соседки вдовой осталась на ночлег, — ответил Колот, — с нами совсем ей тяжко.
Лапа старался не встречаться взглядом с женой: Зимава совсем стала ум терять, блажила почасту, изводя Усладу и даже обеих внучек. Сегодня мать со снохой разругались вдрызг, и Зимава ушла к соседке. Такое было уже не впервые. Колот заметил, как тень пробежала по челу жены: тоже вспомнила сегодняшнюю ссору, — и он вернул разговор снова про Павшу:
— Я в Древичи поеду к старосте, да и знакомцы старые есть, помогут, чем смогут. Ты, сыновец, обиженных поищи.
Павша согласился.
В полях начинали убирать хлеб. Лето было ровное — без засухи и затопляющих ливней, потому зерно налилось, обещая сытую зиму, что ещё оказалось положительной вехой в пользу нового князя. Сошёл гнус, и на улице было, как никогда, хорошо. Князь сидел на переносном раскладном кожаном кресле; рядом на вынесенных скамьях разместились бояре: обязательный Добрыня, не оставляющий племянника, остальные — кто и как хочет. На этот раз пришли Турин, Кальв, Хлёд Метатель Копий и несколько молодых русских бояр. Молва быстро разнесла, что сегодня должен быть поединок, и на суд собралось много вятших и просто любопытных, которые не все влезли в княжеский двор.
Владимир быстро разобрал две купеческие тяжбы: одни товар не поделили, второму задолжал некогда заёмное серебро сын Мины Слудова и никак не мог отдать. Мина, стыдясь, до княжеского решения сам предложил купцу вернуть долг. По взгляду, которым он наградил промотавшего серебро сына, многим стало ясно, что суд для боярчонка ещё впереди.
Павша, понимая, что настал его час, заметно волновался. На успокаивающие слова Колота отрёк:
— Кабы сразу в бой, а то при всём миру судилище-рядилище…
Люди перед ним расступились неожиданно. Друзья-дружина были тоже здесь, Павша успел мельком узреть задиру Пестряя и Хлыста, что в один голос пожелали удачи. Павша предстал пред князем, земно поклонился:
— Здрав будь, светлый князь, и вы, вятшие бояре! Пришёл я требовать суда над Некрутом, тиуном княжеским, которого хочу обвинить в убийстве матери моей, Милавы!
Владимир согласно кивнул головой:
— Говори.
Павша, чувствуя на себе взгляды собравшихся и стараясь ни на кого не смотреть, поведал о том, как Некрут приехал во двор к Зимаве и признался в убийстве. К чему было убивать? Да, жили они плохо, бил он её, глаз выбил, и послухи в этом есть.
— Кто слышал о том, что сказал тебе Некрут во дворе у вдовы? — спросил князь.
— Мыслю, что никто не слышал. Тихо было сказано, — ответил Павша.
Просили говорить вдовую боярыню Зарёну, которую уговорил прийти Колот. Боярыня, помня свой испуг и возмущение того вечера, без обиняков согласилась.
— Вёл себя тиун по-хозяйски: давай, мол, мне парня, и всё тут! Во двор вошёл не спросясь, как княжий человек к холопу. Я вдова князь-Святослава мужа и терпела это! Что там тиун Павше шепнул, я не слышала, но поверю, что такой гад мог и про убийство сказать.
— Почто ты, Некрут, к Зимаве во двор пожаловал? — спросил Владимир.
— Поговорить с пасынком, — честно глядя в княжеские глаза, ответствовал Некрут. — У нас с ним ссора вышла, набросился на меня, когда в полоне сидел, так за то и пороли плетьми его. Не я наказание назначал, вот и приехал сказать, чтобы не держал зла на меня.
— Ой, врёшь! — воскликнула Зарёна. — Свести со двора да забить в канаве хотел ты парня!
Владимир поднял ладонь вверх, унимая готовую разгореться ссору, — он правит суд, и по его велению здесь слово молвят.
Выслушали двух ратников, что были во дворе с Некрутом. Те пожали плечами, не сказали ни в ту, ни в другую сторону:
— Некрут нам с ним ехать велел, а что он там сделать хотел, то нам неведомо.
— Чего ж с тобой парень не поехал? — вставил вопрос Турин.
— Испугался, наверное, — предположил Некрут, ловя на себе злой взгляд Павши. Некрут был спокоен и уверен и рассчитывал на то, что рано или поздно выведет этим Павшу: тот набезобразит, и Некрут победит в суде. При этом главного Некрут ещё не сказал.
Турин, чтобы понять, за кого просит, порасспрашивал о Павше, припомнив ту порку, на которой Павша молчал до потери сознания, не сомневаясь, возразил:
— Здесь ты точно врёшь. Мне точно от кметей известно, что такой воин, как Павша, тебя бы просто так не забоялся.
Стали слушать послухов о жизни Милавы и Некрута, стараясь понять, мог ли он пойти на убийство. С Павшей пришла, почитай, половина печища и кое-кто из Древичей. Колот рассказал о ссоре Некрута с Милавой и как он ей выбил глаз, потом Лапа ходил и бил его за это. Кто-то из сторонников Некрута создал в толпе глядельщиков ропот, выкрикнув:
— Где это видано, чтобы родичи жены мужатой в её жизнь вмешивались? Она для своего рода мертва есть!
— Чего ж теперь, бабу совсем не трогать пальцем?
— Трогай не пальцем!
Глядельщики со смешками начали обсуждать. Князь снова поднял руку к тишине, Добрыня прикрикнул:
— Молчите, люди!
Один из Некрутова рода выступил в защиту родича:
— Понасилена Милава была печенегами. Вот он сам видел, — показал защитник на Колота, — оттого и блудить пошла. Некрут жалел её, потому и взял к себе, но сломанную ветвь уже не срастишь, вот и не получалось у них. Может, и нетерпим был Некрут, но не мог убить он жену свою.
Павша готов был провалиться сквозь землю. Он так и думал, что вспомнят, как мать степняки изнасиловали, как гуляла она потом. И вина в том, что так недобро разворошили память о покойной, была даже не на Некруте, а на нём, её сыне. Всё происходящее было, как тяжёлый сон. Колот едва сдерживал себя, чтобы не выйти и не попросить князя прекратить суд, наблюдая, как племянник смотрит себе под ноги, не осмеливаясь поднять глаза. Владимир, поняв, что сейчас сторонники того и другого начнут промывать кости Милаве, а может, и пожалев парня, приказал выслушать других послухов.
За время, отведённое для суда, Павша нашёл двух человек, сильно обиженных Некрутом уже в недавнее время. То был сельский староста, готовый рассказать, как Некрут сёк смердов до тех пор, пока они не отдали всё сбережённое добро и вдовую бабу из печища с названием не то Беждичи, не то Бжедичи. Староста, видимо, побоялся явиться — наговоришь, а там незнамо, как повернёт, — вернётся тиун, и будет ещё хуже. Зато баба средних лет бойко говорила:
— Мужа моего, кормильца, тур на охоте зимой боднул, да так и не встал на ноги, по ранней весне умер. Дома у меня девки одни, так этот гад остатнюю корову увёл!
Прежде чем Некрут что-то ответил, выступил вне очереди старый тиун по имени Вышко, служивший праведно и верно ещё Ольге, потому его не обрывали:
— Тут ты, жёнка, неправильно рассудила — винить надо старосту, что не подсказал тиуну. После того, как корову свели, опять же к старосте или волостелю идти надоть. Если ничего не делают, то на суд их, к боярину! А то так тиуну дани ни в жизнь не собрать!
И так и эдак выходило, что Некрут оправдался, а Павшу в лучшем случае не призовут на суд за навет. Владимир не спешил, не совсем ещё веря в невиновность Некрута, но и судное поле разрешить без причины он не мог. Жаль парня, но в этот раз он проиграл. Да ещё торопил Добрыня, наклонившись и тихо говоря:
— Не тяни, княже, слушать более некого.
Перед князем предстал седой муж, непростой по одёже: в красных сапогах, синем шёлковом коче, наброшенном на рубаху алого шёлка, с уверенно гордым взглядом голубых глаз. Некрут улыбнулся мужу, почтительно отступил в сторону, будто давая ему место для пляса. Павша угрюмо посторонился: в мужике узнал того, что встретил во дворе Некрута, когда приезжал грозить ему, и этот муж тогда очень хотел с Павшей поговорить.
— Дозволь слово молвить, свет Владимир-князь! — попросил он. Владимир окинул его безразличным взглядом: что ты скажешь за свой род? Но из уважения к сединам и из-за того, что хотелось потянуть с решением, кивнул.
— Родители мои назвали меня Гунастром, люди же зовут Гостилой, и я старший в своём роду.
Голос Гостилы был глубок, таким голосом под гусли сказания бы петь. Ворчащая толпа глядельщиков любопытно затихла. Гостила продолжил:
— Я с детства знаю Некрута. И я скажу вам, люди, и тебе, княже, что Некрут мог убить свою жену!
Гостила осмотрелся вокруг, посмотрел на князя: мало кто поверил своим ушам. Владимир, подавшись вперёд, не мигая смотрел на руса. Некрут отошёл на несколько шагов, будто пытаясь рассмотреть родича: не подменили случаем?
— Ты чего это? — вырвалось у Некрута.
Гостила вдруг взъярился:
— Мне стоит рассказать, как ты, вьюношей ещё, во хмелю, топором зарубил парня ни за что, только потому, что тебе голову задурило? Или девку понасиловал с другом своим, потом утопилась она от бесчестья? Старше стал, так думали, что остепенился, ан нет: только колода да холм могильный тебя исправят! Я не хочу кровной войны из-за такого, как ты!
— Княже! — обратился Гостила к Владимиру. — Коли Некрут не сознаётся, так пусть поле будет им высшим судьёй!
Толпа глядельщиков ещё до окончательного решения Владимира разразилась бодрыми криками, предвкушая забаву. Некрут скривился лицом, улыбнулся, но как-то нехорошо, будто полоумный в час безумия. Колот, у которого с души упал камень, заволновался от недоброго предчувствия. Павша уже стоял подле него — потерянный и как будто постаревший — и говорил что-то, едва слышное, в громком гудении зевак, что-то про бронь и оружие. Лапа удивился, что не слышал, как князь объявил решение, но в таком шуме услышать его было непросто. Зато ясно пронёсся голос Гостилы: