А Виктор Иванович Ларин в это время грустил, что отпраздновать день рождения дома, в кругу семьи не удастся — фельдшер, который по графику ещё вчера должен был сменить его, не пришёл. Пурга на Севере — это не снежок в Ленинграде. Пурга здесь — уважительная причина и опоздания, и невыхода на работу. Вот и дежурит главный уже третьи сутки вместе с медсестрой, санитаркой и поваром.
«Главный» в их условиях звучит, конечно, смешно, так как других врачей в больнице нет. Правда, по штатному расписанию полагается ещё два врача и каждую осень прибывают по направлению институтов молодые специалисты, но с весенними паводками их уносило обратно в большие города. Чему-чему, а как сбежать с Крайнего Севера на законных основаниях — замужество, престарелые родители, слабое здоровье, да мало ли ещё можно найти причин, — некоторые научились. Свои права усвоили куда лучше, чем обязанности. На Виктора Ивановича из-за таких первое время тоже смотрели искоса, прикидывали, надолго ли задержится. Полагали, что если не сам, то жена уж наверняка утащит обратно в Ленинград. И только когда минуло два года, окончательно признали своим.
Дверь в кабинет приоткрылась.
— Кажется, стихает, Виктор Иванович, — сказала вошедшая медсестра. Ларин прислушался. Действительно завывание ветра стало тише, но в глазок, проделанный дыханием в заиндевевшем стекле, видна сплошная снежная круговерть.
— Не очень-то стихает, Наташенька.
— Нет, сила ветра уже не та, не волнуйтесь. Скоро нас сменят.
Виктор Иванович улыбнулся. Эта девочка, недавно прибывшая из Красноярского медучилища, вскоре стала его правой рукой. Вот и сейчас беспокоится не о себе, а о нём, понимая, как в такой день его ждут дома. Сквозь вой пурги послышался какой-то посторонний звук. Виктор Иванович и Наташа настороженно прислушались. Да, сомнений нет — снаружи кто-то стучал в занесенную снегом дверь.
— Вот вам и смена, — сказала Наташа. — Не иначе Анатольевич пробился.
Когда с помощью всего наличного штата больницы и ходячих больных удалось наконец справиться с заваленной сугробом дверью, в неё действительно в клубах снега ввалился фельдшер Фёдор Анатольевич Новиков. Коренной северянин, он один из всех сотрудников мог решиться в такую пургу одолеть полтора километра пути, отделявшие его дом от больницы. Стряхнув снег с заячьего треуха, оборвав льдинки, наросшие на бровях и усах, старый фельдшер уважительно обратился к главврачу:
— Честно говоря, Иваныч, с полпути чуть не повернул обратно. На одной злости дошёл. А вчера, ты уж извини, никак было. Сейчас легче, не так метёт. Через час-другой и вовсе распогодится.
Заметив недоверчивую усмешку на лице Ларина, добавил:
— Сам увидишь. А сейчас бери мои лыжи — и домой. Тебе близко. А ты, стрекоза, — обернулся он к Наташе, — ложись поспи. Пока тебя не сменят, один управлюсь.
Когда фельдшер отогрелся, Виктор Иванович обошёл с ним палаты, сделал необходимые назначения и, взяв лыжи, вышел на улицу. Пурга словно поджидала его: закружилась вокруг, завихрилась, забросала лицо хлопьями колючего снега. С трудом забравшись на сугроб, Ларин надел лыжи и направился напрямик к дому на соседнюю улицу — заборы не помеха, снега навалило выше их, по самые крыши присевших домов. У крыльца дома Виктор Иванович нашёл деревянную лопату и принялся разгребать снег. Это не составило большого труда — снег был пушистый и поддавался легко. Скоро дверь полностью освободилась. Она, как всегда, оказалась незапертой. Этот порядок он установил с первого дня: заходи каждый кому нужно. На то он и врач. И он же раз и навсегда запретил лгать, что нет, мол, дома, даже если только-только прилёг после ночного дежурства. Тихо открыл дверь в сени. Хорошо смазанные петли даже не скрипнули. Из комнаты полыхнуло теплом, уютом, слышался голос жены Ольги:
— Ну, скажи: ма-ма, ма-ма.
В ответ звучал заливистый детский смех. Сын. Петька. Сибиряк растёт.
— Хоть и пурга, а ждали тебя, ждали, — после первых объятий и поцелуев сказала Оля. — Ну, с днём рождения! Есть будешь?
— Быка съем!
Ведь может быть такая радостная минута — с сыном на коленях, за праздничным столом. Рядом счастливая, любящая жена. Скажи кому-нибудь, что это главный врач больницы, — не поверят. В тренировочном костюме, сбросив с себя все дела и заботы, Виктор Иванович был похож на большого мальчишку. Жена так и звала его с сыном: «Мои мальчишки».
За окном посветлело. Пурга, бесновавшаяся почти трое суток, внезапно стихла.
— Наконец-то, — облегченно вздохнула жена. — Думала, и конца не будет. Трудно даже представить, что в средней полосе весна в разгаре, сирень цветёт. На юге урожай убирают, а у нас пурга, морозы..
— Ничего. Скоро и у нас зацветёт. Люблю Север. Здесь вся жизнь полной чашей. Зима так зима, не то что в Питере: на Новый год дождь может пойти, а Первого мая на демонстрации попадёшь под мокрый снег. Здесь весна хоть и короткая, зато бурная, без раскачки.
Дверь без стука раскрылась, и в проеме предстала собственной персоной баба Маня, чем-то похожая на фельдшера Новикова, только чином пониже, санитарка. И Виктор Иванович, и Ольга сразу поняли — эта не «здравствуйте» пришла сказать. Конец празднику, который и начаться-то не успел.
— Анатольич кличут, — и не думая здороваться, сказала баба Маня. — Велели быстро собираться, — строго, уже явно от себя добавила она, увидев главного в сугубо домашнем виде.
— Что случилось? — отодвигая тарелку с супом и передавая сына жене, спросил Виктор Иванович. Перехватив огорчённый взгляд жены, попытался успокоить:
— Спасибо за обед, Оленька. Наелся, как удав, на неделю хватит.
— Ну так что? — снова спросил санитарку.
— Нанаец приехал.
— Что с ним?
— Не знаю. Анатольич скажут.
Понимая, что больше от бабы Мани ничего не добьешься, Ларин стал одеваться.
— Надолго? — спросила жена, и сама улыбнулась бессмысленности вопроса.
На улице оглушила тишина. Такая бывает только после долгой пурги. Снег лежит голубоватой пеленой. В небе сполохи северного сияния. И ни дуновения ветерка, ни звука.
Около больницы стояли широкие нанайские лыжи, подбитые оленьей шкурой. Это не чета городским, которые в сравнении с нанайскими кажутся игрушечными, для катания ребят с горки. Нанаец сидел в коридоре больницы. Как только открылась дверь, он встрепенулся было, но, скользнув по молодому врачу безразличным взглядом, снова уставился на входную дверь.
— Пришёл, пришёл, иди, — затормошил нанайца тут же появившийся фельдшер, указывая на дверь кабинета, за которой скрылся Ларин. Уловив недоверие в глазах посетителя, Новиков заговорил с ним по-нанайски:
— Не смотри, что молодой. С дипломом, с головой и руки золотые. В самом Ленинграде, где Ленин революцию делал, учился. Потому у нас и самый главный доктор. А я только его помощник. Иди скорей, чего еле ногами двигаешь, человека ждать заставляешь.
Нанаец вслед за фельдшером вошел в кабинет и остановился в дверях. Белый халат, который Ларин успел надеть, заметно возвысил его авторитет в глазах посетителя. Этот немудрёный атрибут, хочешь не хочешь, вызывает уважение, а порой и страх. На приветствие врача нанаец только наклонил голову. Виктор Иванович сразу перешел к делу:
— Что болит?
— Однако, жена больно болеет.
— Где она?
— Дома.
— Почему не привезли?
— Не дойдет. Болит больно. Спать не может, есть не может, лежать, однако, не может.
— Где вы живете?
— Там, — махнул нанаец рукой.
Ответы ничего не прояснили, и Ларин выразительно посмотрел на фельдшера, понимая, что тот, прежде чем вызвать его после трехсуточного дежурства, досконально всё выяснил. Новиков не заставил себя просить.
— Это Ходжер. У него трое детей. Я в своё время всех принимал. Жена всегда была здоровая. Что приключилось, не пойму — говорит, болит живот. Со вчерашнего дня. Может, пищевое отравление, а может, аппендицит. Его разве поймёшь.
— Чего же сразу, как заболела жена, не пришёл? — раздражённо спросил врач и осёкся. Вспомнил недавнюю пургу.
— С утра идёт. Если бы пурга не сломалась, до сих пор еще шёл бы.
— А где они живут?
— На том берегу залива. В колхозе имени Ильича. Он охотник знатный. А дом его километрах в десяти отсюда.
Виктор Иванович знал эти места. До колхоза, если напрямую, по льду залива, километров пятнадцать будет, а если берегом, то и того больше. Но ничего не поделаешь — надо идти. Санитарный вертолёт не вызвать. Ларин на всякий случай снял телефонную трубку и тут же положил обратно. И леспромхозовской рацией не воспользуешься — слабосильная, обслуживает только свои участки. Лошадь, олени, собаки по такому рыхлому снегу не потянут.
— Сумку, — сказал он фельдшеру. Тот, показав нанайцу большой палец, вышел из кабинета и сейчас же вернулся с медицинской сумкой.
— Сумку ты понесёшь, — не замечая, что подражает голосу главного врача, сказал он нанайцу. Ларин не возражал — неизвестно ещё, что предстоит, поэтому надо поберечь силы.
До берега добрались быстро, но на заливе пробитая нанайцем лыжня сразу пропала. Незаметный в поселке ветерок на открытом месте гнал сильную позёмку, заметал следы. Ходжер шёл первым. Шёл без палок, с медицинской сумкой в правой руке. Со стороны его движения выглядели неторопливыми, но Виктор Иванович с трудом поспевал за широким шагом нанайца. Если бы не усталость после трёхсуточного дежурства, лыжный поход даже в такую погоду был бы в удовольствие. Не так часто сейчас удаётся вставать на лыжи. Смешно, но факт: и в детстве, и позже, в студенческие годы, Виктор Ларин с лыжами, аккуратно зачехлёнными брезентом, садился с ребятами в электричку — и ехали куда-нибудь на Карельский перешеек искать снег. А здесь, где можно кататься чуть ли не выйдя из дома, всё как-то не получается. Даже не вспомнить, когда последний раз надевал лыжи не по делу, а просто так — покататься.
Часа через полтора показалось наконец долгожданная деревня — с десяток труб, дымящих прямо из снежных холмов.