- Нет, - ответил он спокойно. - Там трещина, да?
Это было преуменьшением года…
И внезапно Мара поняла, что он еще не видел своего отражения. Не имея возможности коснуться лица, он понятия не имел, какие серьезные раны на нем. Вероятно, никто даже не упомянул их, учитывая его намного более тяжелые проблемы.
Взволнованная и тронутая этим фактом она не могла решить, что ответить… Тогда она очень уверенно наклонилась… и нежно поцеловала его.
Его губы были теплыми и мягкими, и только жесткий шрам грубо надавил на ее уста, когда он ответил на поцелуй, слегка поворачивая голову. Они долго оставались в этом положении, охотно потерявшись в остановившемся мгновении, в безоговорочном выражении облегчения, освобождения.
Это ощущалось настолько правильно, настолько абсолютно и хорошо для Мары… и заставляло недоумевать, как его сердечный ритм на мониторе не пропустил ни одного удара - потому что ее-то сердце, конечно, пропустило, продолжая сумасшедше биться и распространяя теплый жар по телу. Когда она наконец отодвинулась, он внимательно смотрел на нее в течение долгих секунд, сразу недоверчиво и непринужденно - и удивительно хладнокровно.
Когда он заговорил, в надорванном, полном сомнений голосе, по-прежнему звучащим чуть громче хриплого шепота, послышался непритязательный юмор:
- Так что... мы этим обычно тут занимаемся?
Она улыбнулась, дразня его зелеными глазами:
- А ты не помнишь?
Он уже начинал проваливаться в сон, истощение еще слишком быстро настигало его.
- Послушай, это несправедливо, - пробормотал он, закрывая глаза.
Мара покачала головой, наблюдая, как он уже спит и прекрасно зная, что, когда он проснется, этот момент будет забыт - потерян во сне.
- Да, - прошептала она с сожалением, - это несправедливо.
Глава 6 (часть 1)
Люк медленно открыл глаза, мир плыл перед ним; с правой стороны его по-прежнему застилала темная пелена и Люку пришлось чуть повернуть голову, чтобы сфокусировать зрение на Мастере, и опять даже это небольшое движение отозвалось глубокой резкой болью в ключице, заставляя замереть и не дышать. Время все еще состояло из коротких отрезков прихода в сознание, безо всякого представления длины интервалов между ними – и это оставляло неприятно-тревожное чувство, что люди вокруг появлялись и исчезали за одно мигание век.
Его Мастер заговорил, не обращая никакого внимания на дезориентацию Люка.
- У меня для тебя новости, друг мой. Мой агент, работающий на главной базе Восстания, прислал доказательства, которые я давно ждал - подтверждение, что покушение на твою жизнь было спланировано и организовано там.
Палпатин ненадолго замолк, борясь с нежеланием предать наконец огласке эту изобличающую информацию. Прошло много времени с тех пор, как он начал упорно работать, чтобы достигнуть данного результата: форсировать действия мятежников, не выдавая свою заинтересованность в них.
- Приказ об убийстве был санкционирован и подписан "благородными" лидерами мятежного Альянса; теми, что были так исполнены благочестием и убеждением в правоте своей морали… Пока она не перестала быть удобной для них. Они - твои агрессоры, друг мой. Те, на чьей стороне ты боролся; те, кого ты ни разу не тронул и не обвинил. И как быстро они осудили тебя... но разве я не всегда предупреждал тебя об их предательстве?
Он затих, смотря пронзающим желтым взглядом на своего джедая, ища некую реакцию, взрыв ярости, который ощутил бы он сам, преподнеси ему такие новости - продолжение того гнева, что вспыхнул только несколько дней назад, когда стала известна истинная цель нападения. Странно, но мальчишка только неуклюже отвернул голову, с полным отсутствием эмоций на лице. Палпатин тонко протянулся к нему в Силе, но смог лишь на мгновение ощутить опустившийся на него пресс, давящий, тяжелый. Разочарование вместо возмущения, потерю вместо гнева. Но принятие. Окончательный разрыв старых связей; даже тех, что лежали слишком глубоко - настолько, что Палпатин сам, вероятно, никогда бы не смог порвать их. Такой серьезный внутренний разрыв мог быть вызван только теми, кому доверял джедай.
Палпатин почти немедленно был отодвинут обратно, щиты поднялись и скрыли истинные эмоции, но он успел бросить взгляд на правду, и этого было достаточно. Достаточно, чтобы губы старика тронула тень скрытой удовлетворенной улыбки.
Горе нахлынуло на Люка волнами, и все же он ощущал себя странно спокойным, отворачиваясь и закрывая свои эмоции, которые успел ощутить его Мастер; погружаясь внутрь себя – слыша только звук своего рваного дыхания и медленный стук сердца. Если бы он мог остановить и то, и другое, он сделал бы это без колебаний. Просто закрыл бы свои глаза и исчез...
В голове закружились воспоминания, мгновения - те, что так долго поддерживали его; воспоминания о духе доверия и товарищества, которые помогали ему посреди нескончаемого шторма, удерживая в штилевом центре.
Была ли там Лея, когда они принимали это решение? А Мон? Женщина, которая пожимала его руку и говорила, что горда принятым им обязательством и долгом, что они нуждались в таких, как он. Был ли там Риекан, человек, обещавший ему постоянную защиту Альянса в тот день, когда он возглавил список преступников, разыскиваемых Империей. Были ли там Мадин и Акбар? Был ли там Хан?
Спустя длительное время он понял, что его Мастер по-прежнему говорит, напыщенно и важно, словно справляет мессу - рассказывает о каких-то деталях и официальном обвинении. Люк хотел сказать ему, чтобы он остановился - что это сражение выиграно им, что Люк понял это окончательное предательство и принял его значение и последствия.
Но все, что он мог сделать - только лежать и наблюдать за двигающимися в самодовольном обвинении бескровными губами и слушать глубокую тишину между ударами своего раздавленного сердца.
Он снова проснулся поздним вечером, ощущая знакомое присутствие, царапающее подсознание. Вейдер стоял чуть поодаль, в тенях; и хотя Люк едва ли скучал по нему, шипение респиратора, громко раздающееся в тишине и казавшееся когда-то резким и грубым, было теперь настолько знакомым, что... успокаивало его.
Люк знал, помнил сквозь туман своего изломанного восприятия, отмечающего долгие дни, количество которых он не мог сосчитать, помнил присутствие отца в комнате, его чувство тревоги и беспокойства, даже заботы. Он не доверял своему отцу, конечно, понимая, что его чувства могли быть связаны всего лишь с корыстными интересами - но сейчас, в своем состоянии, у Люка не было ни сил, ни желания удерживать обычную дистанцию между ними.
Возможно, Вейдер ощутил это, потому что его слова, наполненные редкостным сочувствием, заставили Люка повернуть к нему голову:
- Не живи слишком долго под этим. Это было неизбежно - слишком большие силы находились в игре.
Он знал, что его отец хотел сказать больше, что он хотел сказать все, что сказал Император, что он хотел сказать: "Я предупреждал тебя. Я говорил тебе. Я знал, а ты не слушал". Если бы Люк мог, он вытер бы свои глаза, но его руки были все еще бесполезны, и он смог только покачать головой, испытывая очередной шок от боли в груди и плечах. В конце концов он коротко и горько рассмеялся, обретя голос в своем гневе на себя.
- Давай. Скажи это, - чуть слышно прохрипел он, горло до сих пор было слишком травмировано для большего.
Вейдер промолчал - ему нечего было добавить к своим словам. Он довольно хорошо успел узнать своего сына, чтобы понимать, что самодовольное напоминание о своей правоте ничего не даст, и, не зная, что еще он может сделать, он учился держать это мнение при себе. Долгое время они молчали в тишине, и Вейдер, видя, что его сын впадает все глубже в циничную меланхолию, в попытке остановить это, в конце концов, произнес:
- Ты не ошибался. Они не понимали тебя - они не могли.
- А ты понимаешь? - крохотная нотка вызова в тихом голосе.
- Нет, - ответил Вейдер серьезно. - Нисколько.
Не выдерживая, Люк безрадостно засмеялся – чувствуя, как смех обжигает горло; тогда он отвел взгляд, а затем вновь задумчиво взглянул на отца:
- Я никогда не слышал, чтобы ты смеялся.
- Я смеюсь, - ответил отец, удивляя Люка сдержанным, чуть саркастичным дополнением: - Просто не вслух.
- Над чем? - с сомнением спросил Люк, но в хриплом голосе послышались нотки юмора.
Вейдер не ответил, внезапно ощутив себя неудобно, и Люк, почувствовав это, отвел взгляд. Оба знали, что они очертили новую территорию в их отношениях - и оба боялись ступить слишком далеко со знакомого и безопасного пути, застланного укоренившимися обидами и обвинениями.
Люк долго и пристально смотрел в потолок, пока Вейдер рассматривал своего сына. Серьезную зарубцевавшуюся рану, пронзившую его горло, и уродливый шрам, распахавший правую сторону лица – оставленный неубранным и ярко заметным, так же, как и темно-красное пятно в его до сих пор безжизненном глазу - хотя хрусталик в нем восстановился и врачи заверили, что он не потеряет зрение.
Сын на мгновение взглянул на него, и, несмотря на все раны, его глаза показались такими похожими на глаза Вейдера… Прошло много времени с тех пор, как он смотрел на свое отражение, однако было невозможно не заметить, как мальчик похож на него - те же глаза, те же волосы, та же линия подбородка. Сухощавый и мускулистый, как Энакин в юности, но невысокий и аккуратно сложенный, как его мать. Соединение их обоих, его самого и…
Что бы она подумала, увидев своего сына таким? Размышление о ее горе позволило Вейдеру признать частично и свое собственное; признать, что тяжесть, находившаяся в нем словно огромный холодный камень с момента, как он узнал, что случилось, была... страхом. Не за свои планы и намерения, не за потенциальную выгоду, не за то, что мог достигнуть и воплотить мальчик ... Он лишь боялся потерять своего сына. Ничего больше.
Он не хотел терять то единственное в жизни, что представляло настоящую ценность для него.