Стонет. Не мертвец, другой. Нешто я? Просыпаюсь.
Поднимаюсь тяжело на постели, стараясь не потревожить ушибов. Падение обошлось недешево. Вся эта вылазка вышла слишком дорогой. Восемь человек потеряли.
Приходят теперь.
Мне и раньше приходилось терять соратников и убивать врагов. Но никогда, никогда я не терял никого из-за собственной трусости и глупости.
Кое-как накинул халат поверх пижамы.
Спустился вниз, в гостиную. Задумчиво посмотрел на графин с коньяком – и налил сока какого-то местного фрукта.
Напиток этот я невзлюбил с первого дня на Тритоне: слишком горчил.
Как мои мысли.
Что мешало мне подумать перед тем, как руки корявые к кнопкам тянуть? А если идиот от рождения – почему не попытался затормозить, вытащить Трифонова?
Только не надо о том, что долг рядовых – умирать, чтобы жили более ценные сотрудники. Для кого моя рожа «более ценна»? Всё, что я видел, мог рассказать и погибший.
Является теперь, гад. В окошко смотрит.
…Я гостил у Халиловых четвертый день. Отделавшийся парой переломов есаул валялся в постели, едва удерживаемый там совокупными усилиями доктора и Мариетты.
Меня же занимала депрессия.
Так и так, дел выходило немного.
В Новоспасск коршунами слетелись представители штаба войскового атамана, а вслед за ними великих держав, забывших о нейтралитете. Иноземные политики с нашими штабными азартно делили шкуру неубитого медведя и, в принципе, никому не мешали: всё равно Столица по гиперсвязи настоятельно посоветовала оставить решение вопроса в ведении бесов.
Что до них, коллеги из Святого Владимира предпочли свалить ответственность на меня. Не виню: кто-то непременно должен был сломать на проблеме шею, а я уже успел вляпаться по уши.
Местная Дума не слишком помогла. Высоколобые подкинули пару целей для дронов и разведвзводов, которые мы с завидной регулярностью отправляли на ту сторону, окончательно наплевав на суверенитет территории Пятерки. От Структуры, впрочем, держались подальше. Одного раза хватило.
Видимой пользы выполнение задач не принесло.
Из головы не шли нелепые слова спасённой про улыбки. Они пугали сильнее, чем что бы то ни было.
Будем говорить прямо – у меня не осталось веры. Патриотизма. Смелости и совести. Даже страха. Я перешагнул за грань возможного, вышел с другой стороны, и обнаружил, что там тоже есть жизнь. Если бы нашел пустоту – вышло бы проще.
И я не был уверен, что то, что воздвиглось у горизонта, не станет такой же гранью для всей Империи – а то и Человечества.
Пограничные патрули уже поговаривали о призраках на том берегу.
…«Вы слишком много думаете, – сказал мне вчера отец Георгий. – Это хорошо». Я только скривился в ответ. В церковь шел неохотно – мешали те остатки стыда, что затаились на дне сердца.
Но особого выбора не имелось – можно было, конечно, напиться, но три чайных, трактир и ресторан гостиницы оказались под завязку забиты политиканами, а это ещё хуже.
Нажираться в гостях счёл, тем не менее, верхом моветона.
В храме дышалось свободнее. Привычные слова, смысл которых вдруг разучился понимать, успокаивали, как и знакомые с детства запахи. Народу на службу набилось много, но это было в порядке вещей – люди в Новоспасске не забывали о Боге. Не то, что я.
«Знаете, сыне, – сказал батюшка, до ужаса нелепо смотревшийся в подряснике как будто не по размеру, – вы не так уж больны, как вам хочется думать».
Мы шли по дорожке, беседуя. Ветер бросал в лицо лепестки вишни – будто началась метель, а нервы утратили способность чувствовать мороз.
«Не надо, отче, – попросил я. – Раз уж зашла речь о врачебных метафорах… Помните, была такая болезнь – лепра? Проказа, как в Писании. Прокаженным больно. До определенного предела. Когда болезнь его перешагнёт, у них уже ничего не болит. Нечему. Вы можете дать мне что-то от фантомных болей?»
«Ко мне и моим братьям идёт весь город, – невпопад ответил батюшка, – от пятилетнего мальчугана до войскового старшины. Все хотят знать наше мнение о том, что за рекой, хотя мы в первый же день объявили, что будем ждать и молиться».
«Это естественно», – пожал я плечами.
«Это естественно. Люди обеспокоены. Но вы первый из всех, с кем я говорю за эти дни, кто озаботился своей душой», – в глазах священнослужителя – искорки от солнца; а кажется – слёзы.
«Я не…»
«Просто вы не осознали того, что тревожит вас. Успокойтесь. Тот, кто ещё ищет Бога – уж точно ничего и никого не потерял, – рассудительный голос священника бесил. – Вы ведь исповедовались? Вот и прекрасно. Время и раскаяние… перевязки, если угодно, сделают остальное. Не отнимайте время у санитара».
Слова – жесткие. Улыбка – извиняющаяся.
«Вы всегда так суровы с больными?» – спросил я устало.
«Только с ипохондриками».
Не слова – приговор. Не помогут.
«Штаб-ротмистр, – тихо окликнул он вслед. Весь город уже знал мои звание и род занятий. – Я немного интересовался старинной медициной. Предположим, у больного запущенная лепра. Недужный испытывает страдания и проходит курс лечения. Но болезнь должна дойти, как вы выразились, до определенного предела, чтобы выяснилось – перешагнёт ли он его себе на погибель, подействует терапия или болезнь его оставит сама собой, унеся с собой часть тела. Разница в том, что в случае… лепры души этот выбор всегда за пациентом».
Стало легче. Ненамного, но уже что-то.
…Звонок в дверь прервал воспоминания. Стало страшно – в окно покойник насмотрелся, теперь через главный вход полезет?
Спросит: «Зачем?». А самое паскудное – спокойно объясню, зачем и отчего.
Тьфу!
Прогнал мару, открыл раннему гостю. На пороге стоял Отто Рейнмарк.
Швейцарец поднял шляпу и заявил:
– Одевайтесь и следуйте за мной. Нет времени здороваться с хозяевами. К вашим вышел человек с той стороны. Если это ещё можно назвать человеком.
– Правда? – я уставился на коммуникатор.
Сигнал отсутствует.
– Связи нет с ночи. Меня с авто мобилизовали ездить на посылках, – господин Рейнмарк улыбнулся, будто сотворивший отменную шалость мальчишка.
Я не стал его разочаровывать, сообщая, что его личность отлично известна. Впрочем, он и сам об этом знал.
– Тут две минуты, но доедем. Допустите к источнику?
– Можно, – секунду поколебавшись, ответил. Хорошие отношения дорогого стоят. – Но только после меня и в моём присутствии.
– Право первой ночи – святое, – усмехнулся Рейнмарк.
5. «Они боятся улыбок»
…Передо мной сидел мертвец. Прикованный к стулу, он всё же оставался безучастен.
Заходил в комнату – чуть не поперхнулся. Предупреждали, но одно дело услышать, даже увидеть на голодисплее, другое – лично. Решил часом, что кошмар не закончился. Вот он, Трифонов. Но что с ним стало?
Белая рожа, выпяченные буркала глаз, сосуды налились застоявшейся кровью… Чувство вины переполнило сердце. Потом я заметил вкрапления металла на коротко остриженном черепе казака и успокоился.
На пушку берёте, господа? Не на таких напали.
– Мы просим, – невыразительный голос. Не призрака – машины, – чтобы нам дали возможность высказаться перед остальными державами.
– Возможность будет, – хмыкнул я механически. – Что ты такое и почему на тебе тело уважаемого человека?
Врать не впервой. Будет им возможность, только шнурки поглажу, как papá выражаться любит. Интересно, что такое «шнурки»? Но как поглажу – сразу, точно…
– Мы – единение, – собеседник замялся. – Вечность. Сингулярность, созданная на корпоративной территории.
Ну ровно дешевый автопереводчик.
– Подробности? – говорю.
– Мы были людьми. Мы остались ими. Человечество ждало пути слиться с машиной, слиться друг с другом. Века. Теперь точка сингулярности пройдена. Мы – ваше будущее.
– Забитый эфир? Вскрытые тела у вас на борту? Побоище, что вы учинили моим ребятам? Тело нашего человека, из которого вещает непонятно что? Не прельщает, извини, – не удерживаюсь от сарказма.
– Вы не так поняли. Мы не так поняли. Эфир – случайность, ошибку ликвидируют очень скоро по вашим меркам. Тела – покинутые оболочки. Сканирование требует уничтожения органического мозга. Побоище… Вы… Мы, – поправляется машина, – влезли в служебный туннель во время диагностики. Потом поиграли с настройками. Далеко ли до беды, если ребенок забредет на энергостанцию?
– Ты… вы не ответили про Трифонова.
– Я остался собой. Внутри сингулярности. Зацепился, не успел с вами… Всё было добровольно. Со мной поговорили, убедили и я всё понял. Теперь это тело – платформа для нас, – мне показалось, что в голосе прорезался намёк на чувство. – С кибернетическим мозгом. Позовите мою жену – и я расскажу ей то, что знаем только мы. Друзей. Родственников.
Затошнило.
– Трифонов, что ты с собой сделал? – смотрю с ужасом.
– Я остался собой, – повторило это. – Но теперь я не один. Никто не одинок. Каждый вечен. Ваша секунда для нас – миллиард лет. За полчаса, еще до полного единения мы научились строить здание, что вы видели. И больше нет вопроса прогресса. Никакого копошения на полях и в шахтах на протяжении поколений. Никаких пустых мечтаний. Каждый может создать свой мир и уйти в него.
Мерзко на душе. Гадко.
Будто в зеркало тролля заглянул.
– «Легион имя мне, потому что нас много»… «И сказали они: построим себе город и башню»… – прошептал я памятные с детства слова, облокотившись о холодную металлическую стену.
– Чем отличается один носитель информации от другого? – удивился не-Трифонов. – Органика или нет – мы сознаем себя. Мы люди.
– Вот только, – грустно улыбнулся я, – тот человек, что ложится под нож, умирает раз и навсегда. Буквально. Возможно, в муках. Что-то не вижу принципиального отличия от голофото. А ваших созданных миров – от галлюцинаций наркомана.