Но и предположить не мог, в каком именно смысле.
Из-под опеки врачей я сбежал, как только прижилась новая кожа и отключили аппараты жизнеобеспечения. Эскулап цыкал языком и пытался вякать. Пришлось побуянить. Потом – размахивание удостоверением, наконец, челнок до Столицы – и всё лишь для того, чтобы обнаружить: Лес, как традиционно называли здание Конторы, оккупирован господами в черных сюртуках.
Господа рылись в терминалах, пугали Анечку, бессменную секретаршу Старика, мрачно заполнявшего заявление о досрочном выходе на пенсию по возрасту; и волком глядели на отдельского кота Ваську.
Васька в ответ шипел и плевался.
Они не были из ДыРы, но слушались их беспрекословно. Обнаружив за своим столом господина в черном, я не растерялся. Проигнорировав его наличие, включил чайник, достал чашку…
– И мне, если можно, пожалуйста, – неожиданно кротко попросил господин. – С малиной… Кстати, не подскажете, где файлы по явочным квартирам в Авениде?
Достав чашку – мне не жалко, пускай подавится, процедил в ответ:
– А список моей агентуры вам, случайно, не нужен?
– Спасибо, – отпил он. – Пригодится, Сергей Афанасьевич. Как раз спросить хотел.
– Что-о?!
– Спокойней, коллега, – попросил он. – Вам вредно волноваться. Понимаю, обидно. Службу расформировывают, сотрудников переводят в ДыРу, а вас вообще уходят. Ну так хотя бы ротмистром, с полным пенсионом…
Как будто все раны разом заныли.
– Я могу увидеть ваши документы? – спросил ледяным тоном.
Тот поднял взгляд округлившихся глаз.
– Ох! Дурак я! Вечно все порчу. Вам еще не сказали…
Он показывал ксиву, что-то вещал про льготы, выплаты и положение… Я не слышал. Перед глазами стояли строчки из удостоверения: «Служба по особым поручениям Двора ЕИВ».
Вот такая история.
Особист не соврал. Пенсион и впрямь положили царский. Уволен в запас по ранению. Ротмистр безопасности считается на ранг старше армейского, что означает штаб-офицерскую базовую часть выплаты. Боевые, наградные, служба в частях непосредственного контакта – я так и не понял, что именно так обозвали. Бонусы. За ранения – разовые, за долговременный вред здоровью – ежемесячные до конца жизни.
В неполный тридцать один год я достиг того, к чему многие шли всю жизнь. Можно было прикупить неплохой домик в Столице, яхту и спортивный аэромоб; яхту утопить, а на аэромобе врезаться в домик, и тем поставить точку в неуклюжей моей судьбе.
Впрочем, это треп. Даже взбреди мне на ум совершить смертный грех, не дало бы понимание: живу я взаймы. А долги следует отдавать.
Как именно – поживём-увидим.
Покупать дом и аэромоб не стал. О яхте подумал и плюнул: скучно. Помыкался туда-сюда, попытавшись устроиться на торговую ладью. Вызвали и объяснили, как я неправ. Занялся здоровьем: нечего кряхтеть, как древняя бабка, при каждом движении и вскармливать коллекцию фобий, собранную за годы службы.
Знакомый врач – звёздная известность, межзвёздные гонорары – огладил бородку клинышком и порекомендовал курорт и легкий загул.
Пожав плечами, начал исполнять. В сыром и промозглом зимней порой Крыму выдержал неделю. На Байкале – три дня. На четвертый понял: сопьюсь.
Была мысль двинуть трудником на Соловки, но понял, что при первом удобном случае запью, какой тут духовный рост!
Загранка?
С тем количеством подписок, что давал, – посмотрят, как на психа и пошлют… нет, не на фиг, а к тому же самому светилу, про курорты слушать.
Тем не менее, прикинув, что и как, и посоветовавшись с грустившим в родовом имении Шталем, подал прошение о выезде туристом в Литвинию. Как-никак, единственный союзник. Безвиз, отсутствие таможенного контроля. Ни на что особо не рассчитывал.
Одобрили.
Вот и вышло – гуляй, Вася. Хочешь – в метрополии. Хочешь – у союзников, но с хвостом. Необременительным, дружеским, я бы сказал.
Не лезь, куда не просят, и всё ладно будет. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу»…
Не помню, когда заказал целую бутылку виски и выглотал треть. Впрочем, я последнее время вообще потерял счет – дням, деньгам, стаканам…
А всё оттого, что я хоть убей не знал, чем занимаются гражданские. Можно, конечно, книжки читать и по театрам ходить, но чем прикажете заняться остальные восемнадцать часов в сутки? На чужбине и с наружкой на плечах я по крайней мере чувствовал себя по-домашнему. Можно было вообразить себя в командировке.
Вот дома было совсем погано.
А так – прогулки, выпивка, казино… Иногда заглядывал в церковь. Вот и все мои дела.
…Я даже оружие носить перестал. Зачем? Так и остался мой игольник в столичной квартире.
В колонии, что ли, податься? Пустят ли?
Скрипки на сцене сменились гитарными рифами. Тихий девичий голос прервал сеанс самоедства.
– Простите, тут не занято? – говорит по-русски, впрочем, это ничего не означает, тут в быту почти все между языками скачут. Русский – международный, на своем – либо то, что чужакам понимать не пристало, либо для колорита.
– Конечно, – откликаюсь невпопад. – Присаживайтесь, спадарыня, – вовремя вспомнилось местное обращение.
Ну да, вечер, все табуреты у стойки заняты, один рядом с моей небритой рожей.
Наполнил заново стакан, мрачно прикидывая – до рассвета еще долго.
– Она не пришла, да? – спросила соседка, успевшая заказать бокал вина.
Девчонка еще. Не встречал её здесь, ну да заведение под осколками розы большое, каждую ночь добрая тысяча человек, если не больше, гуляют.
Длинные высветленные волосы. Глаза – большие и в то же время неуловимо азиатские. Не от природы: приучен распознавать грим, легко узнал работу пластик-модуля дорогой косметички. Несколько инъекций – и родная мать не узнает; рассосётся тоже быстро: через сутки само или мгновенно – после ещё одного укола.
Волосы, скулы, лицо – над всем работа видна. Каждое изменение само по себе тьфу – а вместе поди угадай, как выглядит! Нет, что не уродина – видно, сильно так лицо не поменяешь, но об остальном – только догадывайся.
Так делают светские львицы и знаменитости, выходя в народ. Еще так делают те, чья работа – на сцене.
Красное кимоно с рукавами-крыльями. На «хозяйку», раскручивающую клиентов на выпивку, не похожа. Да я и так тут неплохо гуляю, не стали бы подсылать.
На проститутку в поисках клиента или искательницу необременительных приключений на ночь – тем более.
Пожалуй, старше, чем хочет казаться, но не критично. Может, ровесница или чуточку младше.
Кимоно. Вид под азиатку… Какого цвета были волосы у девушек на сцене? Убей не помню. Может, одна из скрипачек?
– Простите, это были?.. – осведомился я, кивнув в сторону возвышения.
Она коротко поклонилась в ответ.
– Вы не танцуете, – заметила она спокойно. – Курите, пьёте. Не закусываете. Не пришла, так? Извините, если лезу не в своё дело.
– Что вы, никаких тайн. Не пришла? Пожалуй, в каком-то отдалённом смысле, – пожал я плечами.
Не пришла – судьба, надежда, любовь, служба. Много их у меня – не пришедших.
…Многих знаю, что дураком бы обозвали; счастья, мол, старик, не видишь, мир на ладони, хватай. Или, придурок, ты бык тягловой, по ярму скучающий?
Не понять таким: у мужчины в руках дело быть должно. И у них оно есть. Кто стишки кровью сердца кропает после службы, кто врач, кто учитель, кто в конторе купеческой такую роль играет, что стоит ошибиться – и все предприятие без прибыли останется, а кто просто о женщине рядом и родителях старых печётся – тоже немало.
А у меня дело одно, другим не обучен. Переучусь, конечно. Только вот пока – в вакууме вишу, и ориентация по квазарам потеряна.
…Ведь было уже такое! В самом начале пути. Явится ли теперь ангел-искуситель? Что предложит, чем заплатить придётся?
– Вот и у меня… в каком-то смысле, – она смотрела на меня глубокими глазами, будто ожидала чего-то. Предложения скрасить её вечер?
А! Догорай моя лучина! Я же не в койку её тащить собираюсь, а так, пообщаться культурно.
– Сергей, – представился я. Чуть замялся, прикидывая, как отрекомендоваться. – Бездельник.
– Алина, – она отловила мою лапу и шутливо её пожала. – Вы не очень похожи на бездельника.
– Дайте мне лет пять – и не узнаете. Пока осваиваюсь на должности.
– Внезапное наследство?
– Практически. Внезапно обнаружил, что обеспечен. Всех забот – раз в месяц на благотворительность лишнее раскидать, – Точно наследство. Помер и наследство собственному трупу оставил.
– Счастья – хоть стреляйся, – задушил прорвавшуюся истерическую нотку.
– Вы не похожи на того, кого следует поздравлять… – задумчиво произнесла она. – Давай на ты?
– Давай. У них на втором этаже есть столики…
…Мы общались добрую пару часов. Работы больше не касались. Отчего-то ей было интереснее слушать про меня, нежели описывать свои занятия.
Ну да, слышал – у музыкантов тот ещё змеюшник, все друг друга душат, спецслужбам до такого работать и работать.
А я? Я, естественно, тоже не горел желанием делиться деталями трудовой биографии. Привычка, которую никакой алкоголь и симпатичная мордочка с точеным носиком не перешибут. И ножки стройные тоже не перешибут, и даже общие вкусы в музыке и литературе.
Кажется, мы говорили тогда о поэзии. Ну как говорили? Я привстал над столом и пьяно декламировал, рубя рукой воздух в такт чеканным строкам:
– «…Лежа в горах – стоишь, стоя – лежишь, доказывая, что, лишь падая, ты независим. Так побеждают страх»[5], – а она лишь смеялась в ответ.
Я распалялся, перечисляя:
– «…цени равнодушье вещи к взгляду издалека и сам теряй очертанья, недосягаем для бинокля, воспоминаний, жандарма или рубля…»