— Да, а Эстер? — сказал я. — Как поживает ваша красавица дочка Эстер?
— У Эстер-то все в порядке, Джонни, — сказал мистер Козак. — А вот тебе придется платить наличными. Ты с твоим папой — самые ненадежные люди во всей округе.
— Как я рад, — говорю, — что у Эстер все в порядке. А вы знаете, мистер Козак, кто у нас в гостях? Мистер Джаспер Мак-Грегор. Он, между прочим, просил у вас узнать: вы видели его когда-нибудь на сцене? Это великий актер.
— Не слыхал я о таком, — сказал мистер Козак.
— И бутылку, пива для мистера Мак-Грегора, — добавил я.
— Нет, пива я тебе дать не могу.
— Да что вы, как так не можете?
— Не могу, — сказал мистер Козак. — Я отпущу вам вчерашний батон и фунт сыру, и все. А чем занимается твой отец, когда работает?
— Мой отец пишет стихи, мистер Козак, больше он ничем не занимается. Он один из величайших поэтов мира.
— а когда он получит деньги? — спросил мистер Козак.
— Никогда, — сказал я. — Нельзя быть великим и брать за это деньги.
— Что-то мне не нравится такое занятие, — сказал мистер Козак. — Почему твой папа не работает, как все люди?
— Он работает усерднее кого бы то ни было, — сказал я. — Вдвое больше обыкновенных людей.
— Ну, Джонни, — сказал мистер Козак, — вы теперь мне должны пятьдесят пять центов. Так и быть, сегодня отпущу вам товар, но это в последний раз.
— Передайте Эстер, что я ее люблю, — сказал я.
— Непременно, — сказал мистер Козак.
Я побежал домой с французским батоном и фунтом сыру.
Отец и мистер Мак-Грегор ждали на улице, чтобы поскорее увидеть, с чем я вернулся. Они пробежали навстречу мне с полквартала и, когда увидели, что еда есть, замахали бабушке, которая ждала на крыльце. Она вошла в дом, чтобы накрыть на стол.
— Я знал, что ты справишься, — сказал мой отец.
— Я тоже, — сказал мистер Мак-Грегор.
— Он говорит, мы должны заплатить пятьдесят пять центов, — сказал я. — Иначе, говорит, больше не стану отпускать вам в кредит.
— Пускай говорит что хочет, — сказал мой отец. — А о чем ты с ним сегодня беседовал?
— Сперва, — говорю, — я толковал про Китай и про этого голодного, что на пороге смерти. А потом стал расспрашивать про его семью.
— Ну, как они там? — спросил мой отец.
— Замечательно, — говорю.
Мы все прошли на кухню и съели батон и фунт сыру и выпили каждый по три кварты воды. Когда исчезла последняя крошка хлеба, мистер Мак-Грегор стал оглядывать кухню в поисках еще чего-нибудь съестного.
— Вон та зеленая банка наверху, что в ней, Джонни? — сказал он.
— Мраморные шарики, — говорю я.
— А в этом шкафу? — сказал он. — Нет ли там чего-нибудь съедобного?
— Одни свертки, — говорю.
— А это что за кувшин такой большой там, в углу? Нет ли в нем чего-нибудь подходящего?
— Там у меня сидит уж.
— Чудесно, — сказал мистер Мак-Грегор. — Кусок вареного ужа был бы мне сейчас весьма кстати.
— Этого ужа есть нельзя. — сказал я.
— Но почему, Джонни? — сказал мистер Мак-Грегор. — Почему бы и нет, черт возьми? Я слыхал, что жители Борнео едят змей и кузнечиков. Не найдется ли у тебя где-нибудь полдюжины кузнечиков пожирнее, а, Джонни?
— Только четыре штуки, — сказал я.
— Так что же ты, давай их сюда, — сказал мистер Мак-Грегор. — Вот наедимся досыта, и я тебе сыграю на трубе «Пей за меня одним лишь взором».
— Не хочу я их убивать! Всякая тварь хочет жить, — сказал я.
— Я дьявольски голоден, Джонни.
— Я тоже, — говорю, — но я вам не позволю есть Мою змею.
Отец сидел за столом, подперев руками голову и о чем-то задумавшись. Бабушка расхаживала по всему дому и распевала арии Пуччини. «Я все по улицам брожу», — вопила она по-итальянски.
— А не сыграете ли вы нам что-нибудь, мистер Мак-Грегор? — сказал отец. — Для мальчика это будет огромное удовольствие.
— Конечно же, мистер Мак-Грегор, — поддержал я.
— Ладно, Джонни.
Он встал и давай трубить, да еще как громко, ну, громче всех трубачей на свете. Людей переполошил на много миль кругом. Восемнадцать соседей собрались перед нашим домом. Когда мистер Мак-Грегор протрубил до конца свое соло, все зааплодировали. Отец вывел его на крыльцо и сказал:
— Дорогие друзья и соседи, позвольте вам представить Джаспера Мак-Грегора, величайшего шекспировского актера наших дней.
Дорогие друзья и соседи ничего не сказали в ответ, и тогда заговорил сам мистер Мак-Грегор.
— Как вчера, — говорит, — помню свое первое выступление в Лондоне, в 1867 году…
И продолжает рассказывать свою историю. Тут Руф Эпли, плотник, выходит и говорит:
— Нельзя ли нам послушать еще немножко музыки, мистер Мак-Грегор?
А мистер Мак-Грегор в ответ:
— А не найдется ли у вас в доме куриного яйца?
— Ну конечно, найдется, — говорит Руф. — У меня их в доме целая дюжина.
— Не затруднит ли вас пойти и принести одно яичко из этой дюжины? — сказал мистер Мак-Грегор. — А когда вы вернетесь, я сыграю вам песню, которая заставит ваше сердце трепетать от горя и радости.
— Иду, иду, — сказал Руф и пошел к себе за яйцом.
У Тома Брауна мистер Мак-Грегор спросил, не найдется ли у него в доме кусочка колбасы, и тот сказал, что найдется. Тогда мистер Мак-Грегор спросил, не затруднит ли его прогуляться за этим кусочком, а когда Том, дескать, вернется, мистер Мак-Грегор сыграет такую песню, от которой изменится вся его жизнь. И Том пошел к себе за колбасой, а мистер Мак-Грегор стал спрашивать подряд каждого из восемнадцати дорогих друзей и соседей, не найдется ли у них дома чего-нибудь вкусненького, и каждый отвечал, что найдется, и все пошли по своим домам, чтобы принести чего-нибудь вкусненького, потому что мистер Мак-Грегор обещал им сыграть нечто усладительное для слуха. А когда все друзья и соседи вернулись к нашему дому, со всевозможной снедью в руках, мистер Мак-Грегор поднес трубу к губам и заиграл «В горах мое сердце, душа моя там», и все соседи заплакали и разошлись по домам, а мистер Мак-Грегор принес все вкусные вещи на кухню, и пошел у нас пир горой и веселье. Яйцо, колбаса, зеленый лук, два сорта сыра, масло, два сорта хлеба, вареная картошка, свежие помидоры, дыня, чай и множество прочих вкусных вещей — все это мы съели, и выпили чаю, и животы у нас раздулись, и мистер Мак-Грегор сказал:
— Сэр, если вы ничего не имеете против, я бы погостил у вас в доме несколько дней.
А отец мой сказал:
— Сэр, мой дом — ваш дом.
И мистер Мак-Грегор оставался у нас семнадцать дней, а на восемнадцатый день к нам пришел человек из дома для престарелых и сказал:
— Я ищу Джаспера Мак-Грегора, актера.
А мой отец говорит:
— Что вам угодно?
— Я из дома для престарелых, — говорит молодой человек. — Мы просим мистера Мак-Гретора вернуться к нам, потому что через две недели мы устраиваем наш ежегодный спектакль и нам нужны актеры.
Мистер Мак-Грегор поднялся с пола, где он дремал, и говорит:
— Что вы сказали, молодой человек?
— Меня зовут Дэвид Купер, — отвечал молодой человек. — Я из дома для престарелых. Вас просят вернуться со мной, потому что нам нужен актер для нашей новой постановки «Причуды стариков в 1914 году».
И вот мистер Мак-Грегор встал и ушел с этим молодым человеком, а на следующий день мой отец сильно проголодался и сказал:
— Джонни, сходи-ка в лавку к мистеру Козаку и достань чего-нибудь поесть. Ты ведь сумеешь это, Джонни. Все равно, принеси что сможешь.
— Мистеру Козаку нужно сперва уплатить пятьдесят пять центов, — сказал я. — Он не даст нам ни крошки без денег.
— Ступай, ступай, Джонни, — сказал мой отец. — Ведь ты всегда сумеешь уломать этого славного словацкого джентльмена.
И я отправился в лавку к мистеру Козаку и стал обсуждать китайский вопрос с того самого места, на котором остановился в прошлый раз. Мне стоило огромиых трудов уйти из лавки не с пустыми руками. Я добился пакетика птичьего корма и баночки кленового сока.
Отец и говорит:
— Джонни, как бы такая еда не повредила старой леди.
И в самом деле, наутро мы услыхали, что бабушка щебечет совсем как канарейка, а отец еще и говорит:
— Как же это я, черт возьми, напишу великую поэму, сидя на одном птичьем корму!
Парикмахер, у дяди которого дрессированный тигр отгрыз голову
Мисс Гамма говорила, что мне нужно постричься; мама говорила, что мне нужно постричься; мой брат Грикор говорил, что мне нужно постричься.
Все говорили:
— Когда ты наконец пострижешься?
Был в нашем городе очень крупный торговец виноградом, по имени Хентингтон, который каждый день покупал у меня вечернюю газету. Это был человек двухсот сорока фунтов весом, у «его было два «кадиллака», шестьсот акров земли под виноградом аликанте, больше миллиона долларов в банке, а голова у него была маленькая, совсем лысая. Он посылал людей с железнодорожных складов за шесть кварталов взглянуть на мою голову.
— Ай да Калифорния, что и говорить! — кричал он часто на всю улицу. — Вот где климат, вот где здоровье! Боже мой, что за волосы!
Мисс Гамма очень резко высказывалась о моей голове.
— Я не называю имен, — говорила она, — но если один молодой человек из нашего класса не сходит в парикмахерскую в ближайшие дни, его переведут в исправительную школу.
Имен она не называла, только при этом смотрела на меня.
— Это что за фантазия? — сказал мой брат Грикор.
— А ты помнишь Самсона? — говорю я. — Помнишь, как он разъярился, когда его остригли?
— Это совсем другое дело, — сказал Грикор. — Ты не Самсон.
— Ах, нет? — говорю. — А ты почем знаешь? Откуда тебе известно?
Однажды я спал на траве под ореховым деревом в нашем дворе. С дерева слетел на траву воробей и, прочирикав мне что-то в самое ухо, разбудил меня. Стоял теплый зимний день, и весь мир спал. Повсюду было тихо. Никто никуда не спешил. Вокруг царило одно только радостное безмолвие. Ах, господи, до чего хорошо было жить! Как хорошо, когда на свете есть