В городке оказалось всего два книжных магазина, и сказать, что на их полках было тесно от книг по истории кино, было бы большим преувеличением. Впрочем, Жюли вполне подошла бы любая книга, лишь бы в ее алфавитном указателе фигурировало имя Джины Монтано. Она таки отыскала его в одном из недавних изданий. Как и следовало ожидать, статью сопровождали несколько фотографий, из них три — очень старые: кадр из фильма, снятого в 1925 году по новелле Сомерсета Моэма; снимок 1930 года (картина называлась «Проклятая», сценарий Джона Мередита); наконец, очень красивое фото Джины в роли Дороти Мэншен, героини знаменитого «Дела Хольдена» (1947 год). В ее «послужном списке» было около сорока картин, снятых довольно известными, а иногда и знаменитыми режиссерами. Впрочем, самую яркую память о себе актриса по имени Джина Монтано оставила из-за своих шумно известных любовных похождений. В частности, ее связь с двадцатидвухлетним Роем Молиссоном, пустившим себе пулю в лоб у дверей ее дома, получила скандальную известность, о ней иногда вспоминали и поныне. Биографических подробностей, напротив, почти не было. Указывалось только, что она родилась в Неаполе в 1887 году и что первую свою значительную роль сыграла в 1923-м («Десять заповедей», режиссер Сесил Б. де Милль).
Жюли купила книгу и дала себе слово почаще заглядывать в эту лавку, где царил приятный книжный дух библиотеки, посещаемой молчаливыми завсегдатаями. Ей, к сожалению, было трудно просматривать объемистые тома: они выскальзывали из рук. Приходилось на что-нибудь опираться и снимать перчатки, чтобы перелистнуть страницу, зажимая ее между большим и указательным пальцами. Соприкосновение с холодящими листами доставляло ей удовольствие. Для себя она купила еще иллюстрированный альбом «Памятники Парижа» и неторопливо отправилась в порт. Она больше не терзала себя. Кажется, ей наконец начало удаваться выносить саму себя, смотреть вокруг, ни о чем не думая, позволяя внешнему миру свободно протекать через себя, подобно краскам на полотне художника-импрессиониста. Это была ее собственная йога. Вокруг нее бурлила летняя жизнь, мельтешили людские фигуры, сливаясь в непрерывно меняющийся фон, наводя на мысль об атональной музыке, которую так презирала ее сестра. Только таким способом можно было избавиться от… Ну вот, она нашла слово. Именно так. Избавиться от Глории. Но только без суеты, без резких спазмов, от которых екает сердце. Просто дать ей тихо умереть.
Она нашла свой катер, нагруженный коробками и свертками Джины. Наверное, в «Приюте отшельника» с нетерпением ждут их прибытия. Жюли закурила «Кэмел», прикурив от только что купленной зажигалки — настоящей «пролетарской» трутовой зажигалки, не гаснущей на любом ветру.
Частная дорога чуть поднималась в гору. Жюли медленно шла к дому, и, пока она шла, решение окончательно созрело в ней. В купленной ею книге не было никаких точных дат, кроме годов выхода того или иного фильма. Например, «Проклятая» (1930) или «Дело Хольдена» (1943). Указывался и год рождения актера, но лишь для того, чтобы читателю легче было соотнести его с конкретным периодом времени. Собственно, в большинстве книг по истории кино зияли те же самые провалы, исключая, быть может, самые солидные исследования, но кому в «Приюте отшельника» придет в голову их разыскивать? Нет, этого можно не опасаться. Главное, что всеобщее любопытство к предстоящей дуэли между старухами уже разбужено, и теперь все с нетерпением ожидают редкого зрелища, которое будет напоминать схватку двух медлительных насекомых, утыканных всякими там усиками и жвалами, неуклюже шевелящих лапками и выпускающих свои скорпионьи жала, чтобы нанести смертоносный удар. Соперницы сошлись в тесном кругу замкнутого пространства, и теперь уже поздно вмешиваться. Их не остановить.
Жюли пришла в «Ирисы». В холле она столкнулась с выходящим от Глории доктором Приером.
— Моя сестра заболела?
— Нет-нет, успокойтесь. Она просто немного переутомилась. Давление, правда, повышенное. Для нее двадцать три — это много. Скажите, может быть, ее что-нибудь тревожит? Вы ведь понимаете, в ее возрасте человека уже нельзя назвать ни здоровым, ни больным. И она тоже существует благодаря установившемуся равновесию. Стоит чуть поволноваться, и хрупкий баланс нарушится.
Жюли долго рылась в сумке, пока наконец не отыскала ключ и не открыла дверь. Одновременно она пыталась шутить с доктором.
— Извините. У меня слепые руки. Им нужно время, чтобы распознать знакомые вещи. Не зайдете на минутку? Хотите чего-нибудь выпить?
— Нет, спасибо. Я спешу. Мне еще нужно зайти в «Подсолнухи». Мадам Монтано слегка поранила палец, когда распаковывала ящики. Нет-нет, ничего серьезного. А кстати, вы знаете, пока я осматривал вашу сестру, она без конца расспрашивала меня про новую соседку. Вначале я даже подумал, что они родственницы.
— Ах, доктор, у нас больше нет родственников. Вернее, почти нет. В нашем возрасте… Мы так давно идем по жизни, что растеряли по дороге всю родню. Мы сами уже не люди, а кладбища.
— Да что вы такое говорите! — возмущенно воскликнул доктор. — Но меня сейчас волнует другое. Я вот все думаю, а разумно ли было объединять на таком узком пространстве сразу двух столетних дам? Мне кажется, я мог бы поклясться, что это соседство сильно раздражает вашу сестру. Возможно, ее нынешнее расстройство вызвано именно этой причиной.
— И что вы советуете?
— Во-первых, необходимо снизить давление. А затем…
Доктор чуть подумал.
— Затем я, возможно, порекомендовал бы легкое успокоительное. Но очень осторожно и под моим наблюдением. Понимаете, она сейчас как фитилек, который, стоит его чуть привернуть, готов погаснуть. В то же время слишком сильное пламя его тоже неминуемо уничтожит. Так что следите за ней и держите меня в курсе. А как вы сами себя чувствуете?
— О, я не в счет, — сказала Жюли. — Сейчас меня беспокоит только Глория.
— Ах нет же! Я же вам сказал, оснований для беспокойства пока нет. Главное, пусть отдыхает. Ни к чему ей такое количество гостей. Впрочем, я то же самое сказал и ей. Завтра зайду еще раз.
Жюли проводила доктора до двери и на прощание вместо руки протянула ему свое запястье, которое он пожал.
— Обещаю вам, что не спущу с нее глаз, — сказала она.
Когда она произносила эти слова, ей показалось, что она как бы раздваивается: голос лжи отдавался в ней эхом самой искренней интонации.
Она не спеша переоделась в темное платье и сменила перчатки, а потом пошла к сестре. Глория сидела в кресле. Рядом с ней стояла ее палка. Вид у нее был довольно злобный, но при виде Жюли она постаралась изобразить на лице выражение страдания.
— Плохи мои дела, — сказала она. — Только что был доктор. Он уверяет, что я сама выдумываю себе болезни, но я чувствую, что это не так. А что это ты мне принесла?
Жюли с такой неловкостью начала развязывать пакет, что Глория не выдержала и почти вырвала его у нее из рук.
— Дай сюда. Бедняга. Иначе ты никогда не закончишь. Удалось что-нибудь найти?
— Не слишком много, — ответила Жюли. — Лучший период в жизни Джины приходится на послевоенное время. Тогда вышло «Дело Хольдена». Ей было пятьдесят лет, но…
— Постой, почему пятьдесят? — прервала ее Глория.
— Ну да, пятьдесят.
— Ты хочешь сказать, что она родилась в том же году, что и я? В тысяча восемьсот восемьдесят седьмом?
— По крайней мере, здесь так написано.
— Покажи.
Жюли нашла нужную страницу, и Глория вполголоса принялась читать вслух статью.
— Я хорошо помню молодого Рея Молиссона, — сказала она. — Это было в пятьдесят первом году. Я как раз организовала Квартет Бернстайн. Значит, ей было шестьдесят четыре года, когда этот дурак из-за нее покончил с собой? Невероятно. Хотя да, все верно. Я выступала в Лондоне, и тогда же молодой скрипач Коган получил премию королевы Елизаветы. Господи, это точно был пятьдесят первый год!
Она выпустила книгу из рук на колени и закрыла глаза.
— Жюли, ты представляешь, что здесь начнется, когда она расскажет эту историю? Потому что, будь уверена, как только она хорошенько устроится, она сманит к себе своими историями всех моих подруг. Не спорь! И все эти идиотки, которым нечем заняться, начнут распихивать друг друга локтями, лишь бы сунуть свой нос в ее амурные дела!
Жюли следила за сестрой тем же изучающим взглядом, каким доктор Муан рассматривал ее собственные рентгеновские снимки. Глория без конца поводила головой, а рот ее кривила легкая гримаса страдания. Потом, не открывая глаз, она тихо произнесла:
— Жюли, я много думала. Я больше не вынесу присутствия здесь, рядом со мной, этой потаскухи. Лучше я сама уеду куда глаза глядят. Не один же в мире «Приют отшельника».
У Жюли ухнуло сердце, и по одному этому она поняла, насколько дорожила своим планом. Стоит им перебраться отсюда, как к Глории моментально вернется все ее здоровье. И все рухнет. Конечно, в каком-то смысле все это не имеет никакого значения. Но в то же время… нет, это было бы ужасно. Жюли энергично потрясла Глорию за плечо.
— Ты говоришь глупости. Послушай. Возьми себя в руки. Во-первых, в этих местах больше нет такого заведения, как наше. Но даже если что-нибудь похожее найдется… Допустим, мы уедем… вернее, ты уедешь, потому что у меня просто не хватит духу трогаться с места…
Глория резко поднялась с кресла и полным растерянности взглядом посмотрела на сестру.
— Ты поедешь со мной! — воскликнула она. — Ты прекрасно знаешь, что я без тебя не могу.
— Ладно, — примирительно сказала Жюли. — Допустим, мы уезжаем из «Приюта отшельника». Кто этому будет радоваться больше всех? Кто станет потирать от счастья руки? Кто? Ясное дело, Джина. Джина, которая сможет отныне поливать тебя грязью, потому что ты уже не сможешь заткнуть ей пасть. Ну и что, что ради нее молодой человек покончил с собой? Это ей даже льстит. А что скажут про тебя, бедная моя Глория? Развод — раз. Второй муж, который кончает самоубийством после обвинения в гомосексуализме, — два. Третий муж, высланный из страны за мошенничество, — три. Четвертый муж…