да. При полете же стая производила такой шум, как будто над головой проходило звено реактивных самолетов. У нас не было лодки, и мы могли только лазить по берегу и любоваться этой картиной с крыши маленького сборного домика, где остановились на ночлег.
Домик-кабинка был установлен здесь осенью, во время отлова нутрий, и сейчас пустовал. Вечер был незабываемый. Теплые сумерки (было 15°) медленно сгущались, наполненные тысячеголосым криком птиц. Звенящие трели поганок, поросячий визг водяных пастушков, стоны и хныканье лысух, кряканье разнопородной утиной массы долго не давали нам заснуть. Воздух все время дрожал от свиста утиных крыльев, время от времени над водой разносился громкий орлиный клекот, со стороны Вахша долетал отдаленный гогот гусиных стай. Когда последние краски заката догорали на черной, как смоль, воде, меня, все еще сидящего на крыше, укусил в шею комар. Это было весьма необычно и неожиданно даже для Тигровой балки — комар в январе.
Проснувшись ночью, я вышел к озеру. Все было залито ровным лунным светом, и, казалось, стояла полная тишина. Но когда я прислушался, то тишины этой как не бывало. Рогозовые крепи, заросли по берегам, открытые плесы жили напряженной жизнью, были наполнены тысячами шорохов, всплесков и едва слышных писков. Время от времени покой ночи нарушали резкие тревожные крики, громкая возня и шум взлетающих птиц, потревоженных ночными хищниками…
В теплые зимы птицам действительно здесь раздолье. Но бывает и иначе. Так, например, в 1957 году в конце января на Балку обрушился шедший с запада снежный шторм, который продолжался три дня. Вслед за этим ударили пятнадцатиградусные морозы. Озера сковал толстый лед. Только на самых больших и глубоких озерах посредине оставались обширные полыньи, которые в эти дни были буквально забиты птицами. Стаи разнообразных уток, лысух и бакланов плескались и ныряли в узком пространстве или отдыхали, сидя прямо на льду. Многочисленные болотные курочки покидали застывшие тростниковые крепи и совершали рискованные путешествия по голому льду в поисках свободной воды, становясь жертвой пернатых и четвероногих хищников. Для последних подобные дни были днями изобилия, ибо поймать ослабевших, измученных холодом и голодом птиц не представляло никакого труда. В эти дни то и дело встречались остатки растерзанных уток и бакланов. Раз как-то при мне огромный орлан спикировал на большую стаю красноголовых нырков и выхватил из нее довольно рослого самца. В другой раз я наткнулся на камышового кота, волочившего по льду от полыньи серую утку.
Но такие бедствия не продолжаются очень долго. Леденящий северный ветер со снежных гор сменяется буйными порывами юго-западных штормов, ломающих лед на озерах и растапливающих его проливными дождями. И снова налаживается жизнь многих тысяч водоплавающих птиц. Они возвращаются на старые излюбленные места, относительно безопасные и изобилующие кормом, где и держатся до момента, когда все сильнее припекающее солнце начинает напоминать о том, что пора бы и домой, на север. Как раз в это время над тугаями появляются бесчисленные цепочки журавлей. Иногда они летят такой массой, что все небо закрывает паутиной журавлиных треугольников, а в воздухе стон стоит от криков высоко летящих стай. Кто знает, может быть именно эти крики, голос родных и далеких болот и холодных озер, волнуют утиные души, и они стая за стаей покидают на вечерних зорях теплые тугаи Вахша и устремляются вдаль, на свою далекую суровую родину…
ГДЕ НОЧУЮТ БАКЛАНЫ
Возившийся у костра лаборант Анатолий поднял голову. Над Центральным кордоном с громким шумом прошла стая бакланов. За ней летела другая. Как всегда, они начали свой лет на ночевки за полчаса до захода солнца. Анатолий поинтересовался: «А что, все они в одно место летят? А где они ночуют?» Я пожал плечами. Это была моя первая зима в заповеднике, и, естественно, я не мог узнать все сразу, хотя правильность суточных перелетов у бакланов на ночевки и обратно уже привлекла мое внимание. Нетрудно было заметить, что на закате бакланьи стаи тянули одна за другой примерно в одном направлении и, по-видимому, в одно и то же место.
В низовьях Вахша встречаются два вида бакланов — большой, или морской, баклан и малый. Первый попадается здесь в гораздо меньшем числе. Это грузная птица, вдвое больше малого баклана. Вес ее достигает трех килограммов. Ни большой, ни малый баклан в заповеднике, как правило, не гнездятся; улетают весной и прибывают осенью. Во время больших летних разливов они появляются уже в августе, а иногда и раньше. Осенью тысячи бакланов наводняют озера вахшской поймы, где находят обильный корм. Питается баклан исключительно рыбой, причем в основном ловит молодь. Баклан, несомненно, наносит большой ущерб рыбным запасам озер. Большой баклан берет иногда и достаточно крупную рыбу. Мне однажды принесли баклана, которого подстрелили в тот момент, когда он пытался проглотить сазана весом в 550 граммов. Но это — редкость. В основном поглощается рыба весом в 60–100 граммов.
Бакланы покидают места ночевок и вылетают на кормежки сравнительно, поздно — уже после восхода солнца. Летят они дружно, большими стаями и сразу же заполняют все водоемы.
В первую зиму своей работы в заповеднике я наблюдал бакланов на кормежке из шалашика, который был сделан на обрывистом берегу озера. Приходил я в засаду на восходе. Бакланы появлялись примерно через полчаса. Солнце поднималось к этому времени довольно высоко, и утки, вспугнутые моим появлением, успевали вернуться обратно. Вначале мое ухо улавливало привычный резкий гул — это, растопырив крылья, снижались кругами с большой высоты первые бакланы. Гул стремительно нарастал, и вот уже прямо передо мной одна за другой с громким плеском садились птицы, которые сперва только плавали у берега и оглядывались по сторонам. Им не терпелось скорее приняться за еду, но осторожность их останавливала. Однако подобная страховка не занимала больше нескольких десятков секунд. Голод глушил все остальные инстинкты, и птицы принимались нырять, выхватывая из темной глубины одну рыбу за другой. Скоро вся вода передо мной кипела от ныряющих птиц, а с неба шлепались на воду все новые и новые бакланы. Прибывшие позже птицы уже не тратили драгоценного времени и, едва опустившись, сразу же исчезали под водой.
Через десять минут на берег вылезал первый насытившийся баклан. Встав на кочку, он повертывался спиной к солнцу и расправлял крылья для просушки. К нему присоединялся другой, потом третий, и вскоре весь берег уже покрывался ими. Когда последние бакланы кончали кормежку, первые успевали проголодаться и вновь шли в воду. К полудню вся кормившаяся стая выходила на обрывистый берег и сушила на солнце свои перья, переговариваясь между собой скрипучим, далеко слышным гаканьем. В воде оставалось только несколько птиц.
Отлет бакланов на ночевки бывает столь же дружен. Стая почти одновременно поднимается в воздух и сразу же берет курс на место ночевки.
Во время сильных морозов, случающихся в заповеди нике, бакланам приходится столь же плохо, как и другим водоплавающим птицам. В такие дни бакланы скопляются по незамерзающим полыньям, а отдыхать вынуждены прямо на льду, отчего лапы у них сильно мерзнут. Голодные бакланы почти совершенно теряют осторожность. Под окнами нашего дома на Центральном кордоне, где озеро не замерзало даже в самые сильные морозы, всегда во время холодов держались кучи этих птиц. На них не действовало ничто — ни крики, ни стрельба. Стоило человеку, пугавшему их, исчезнуть, как они снова появлялись перед самыми окнами, пугливо оглядываясь и поспешно ныряя. При внезапной тревоге часть бакланов обычно находится под водой. Очевидно, шум и плеск потревоженных на поверхности воды птиц как-то воспринимается и находящимися под водой собратьями, ибо в таких случаях бакланы выскакивают из воды прямо в воздух, ни секунды не задерживаясь на поверхности. Они приобретают под водой нужную скорость для взлета, отталкиваясь крыльями и ногами.
Мне не давал покоя вопрос, где они ночуют. В первую зиму это выяснись не удалось, поскольку я еще плохо знал местность, да и снаряжение у меня было недостаточное. Уточнил только, что в ту зиму в пределах заповедника они не ночевали. Но во вторую зиму я разыскал наконец эти ночевки. Сначала я подробно расспрашивал местных жителей, ответы которых не отличались точностью и были весьма разнообразны. Одни говорили, что бакланы ночуют на отмелях и островах Вахша, другие утверждали, что на разливах, сидя на затопленных деревьях и кустах, в самых глухих участках. И, наконец, третьи рассказывали о ночевках бакланов в тростниковых трущобах. Мне самому пришлось добираться до цели.
В один из вечеров я доплыл до места, куда со всех сторон слетались сотни бакланов. Уже темнело, и я не мог все как следует разглядеть. На следующий день утром я точно засек место, откуда поднимались стаи, и задолго до захода засел прямо там, замаскировав свой челнок. Несмотря на то, что я устроился в засаду примерно за час до захода, на месте ночевки уже сидели небольшие группы бакланов. В центре большого тростникового массива на стыке двух озер тростник рос не так плотно, среди него просвечивали небольшие зеркала чистой воды. Сюда-то, как только солнце начало садиться, и стали слетаться стая за стаей прожорливые рыболовы. Стаи спускались с небольшими интервалами, благодаря которым я успевал подсчитывать и записывать число прибывающих птиц. Гогот и гам вокруг меня нарастали с каждой минутой.
Бакланы садились прямо в тростниковую гущу на стебли. Только очень густая заросль переплетенных между собою тростников могла выдержать такую нагрузку. В сумерках, когда лет прекратился, тростник почернел от покрывавших его птиц. По моим приблизительным подсчетам, сюда слетелось без малого шесть тысяч бакланов. А ведь это было явно не все, ибо часть пролетела на ночевку немного дальше. Гвалт вокруг стоял невообразимый. Несколько раз группы птиц, этак по тысяче с небольшим, вдруг срывались с места и, сделав в воздухе несколько суматошных кругов, садились