БУШУЮТ СТИХИИ
ЛЕТНИЙ ПОТОП
С ИЮЛЯ над заповедником повисла одуряющая жара. Нигде ни облачка. Уровень воды в озерах падает на глазах.
Зато на берегах реки совсем другая картина. Мы приходим сюда чуть ли не каждый день и с нетерпением смотрим, как постепенно прибывает вода. Вахш бурлит, моет берега, на стремнине крутятся водовороты. По реке несет всякий мусор. Вода густого, кирпично-красного цвета, совершенно непрозрачная. Налитая в стакан, она остается мутной целые сутки, так как до предела насыщена илом. Основной исток Вахша, Кызылсу, берет свое начало в Алайской долине, зажатой между снежными вершинами высоченных хребтов — Алайского и Заалайского. Река питается водой за счет таяния снегов Заалайского хребта, северная сторона которого несет мощные ледники. Один из притоков Кызылсу стекает со склонов пика Ленина.
Другой исток Вахша, бурная Муксу, начинается в самой высокой части Памира, среди ледников узла Гармо и хребта Зулумарт. Сейчас, в июле, там наконец-то наступило лето. Жаркое солнце плавит вековые льды, из-под грязных ледниковых языков бурными каскадами вырываются клокочущие потоки. Утром — это спокойные ручейки, но с восходом солнца они быстро начинают вздуваться, и к вечеру узкие и глубокие ущелья заполняются потоками, которые несутся с тысячеголосым грохотом. Мутно-грязная вода сплошным каскадом идет вниз, таща с собой гигантские валуны, дробя в порошок скалы, сокрушая берега и мосты. Потоки сливаются, превращаются в многоводные реки, пока все они не вливаются в Вахш, собирающий талые воды почти всей северо-западной окраины Памира. Стиснутый в узких ущельях, он ревет и беснуется; недаром таджики зовут его «Вахши» — дикий. Наконец вся эта масса воды вырывается из каменного плена гор и разливается по широкой плоской равнине, затопляя обширную вахшскую пойму. Вахш несет массу ила, который, осаждаясь, поднимает постепенно русло реки, так что оно оказывается расположенным выше многих пойменных озер и берега выполняют роль своеобразных плотин. Но вот прибывающая вода прорывает их, и в озерные котловины врываются буйные потоки. Вода в озерах начинает стремительно прибывать, а уровень Вахша все повышается и повышается, пока вода совершенно не скрывает берега. В середине июля разлив в полном разгаре. Русло едва угадывается среди огромных морей, образовавшихся на месте озерных впадин. Они сливаются друг с другом, и только затопленный лес возвышается над водной гладью живописными островами.
Разливы бывают различными по силе и не каждый год. Так, в 1957 году разлива совсем не было, и многие озера поймы так сильно усохли, что превратились в небольшие лужицы, а некоторые высохли вовсе. Зато следующим летом разлив оказался рекордным. Вода залила три четверти заповедной поймы и половину кордонов, в том числе и Центральный, чего до сих пор не было никогда. Начало разлива я прозевал, так как работал в экспедиции, исследовавшей Центральный Памир. Работая там, я видел, как с каждым днем все больше вздуваются реки, чувствовал, что там, внизу, начинался разлив, и разлив не маленький, но действительность превзошла все мои ожидания.
Наша машина прибыла в заповедник ночью. Последние километры по пустынным пескам — и мы спускаемся к Балке, залитой светом полной луны. Первый кордон. Он стоял на берегу небольшого озерка в сто метров длиной, а сейчас сразу же от шлагбаума далеко в темноту уходит серебрящаяся гладь воды. Нам навстречу в свете фар показываются люди. Здесь собрались жители двух затопленных кордонов — Пионерского и Центрального. В воздухе, как только стих шум мотора, стал слышен громкий комариный звон. Работники заповедника рассказывают о последних событиях. На Центральном кордоне осталась одна лаборантка с ручными оленями. Кордон хоть и залило, но дом — на высоком фундаменте, до пола вода не достала каких-нибудь два сантиметра. Вчера вода с кордона ушла, оставив слой липкой грязи. Вся дорога до него — под водой, путь туда только на лодке. Разморенные ездой по жарким, пыльным дорогам, мы решили спать здесь же, однако я вспомнил про свой накомарник, находящийся на Центральном, и решил туда плыть. Ко мне присоединилось еще двое.
Мы мерно гребли по тихой воде и совершенно не узнавали местности. По сторонам чернели острова затопленных тугаев; отражения корявых туранг, залитых водой, причудливо сплетались между собой, образуя на сверкающей под луной поверхности воды замысловатый узор. Комары оставили нас в покое. Стояла тишина, даже лягушки присмирели. Затопленные тугаи были таинственны. Три километра мы проплыли быстро, и лодка подчалила к Центральному кордону. Он являл собой сейчас островок, едва возвышающийся над водой. Только мы выбрались на землю — липкую солонцовую грязь, — как комариные полчища накинулись на нас со всех сторон со злобным воем. Был час ночи — самый разгар комариной кормежки. Яростно размахивая руками и жалобно повизгивая, мы растянули в чайхане накомарники, забрались под них и сразу же заснули, вопреки духоте и комариному звону.
Меня разбудила яростная перекличка птиц. От этого гомона я уже успел отвыкнуть на холодных памирских склонах, где. птицы не поют, а перекликаются вполголоса. Солнце еще не встало, но вот-вот должно было показаться. Сквозь перила я увидел в пяти метрах от себя спокойно расхаживавших фазанов. Их было около десятка. Когда я встал, то обнаружил, что небольшой островок, освободившийся от воды, вокруг Центрального кордона буквально кишит ими: пойма была затоплена почти целиком, и вся живность концентрировалась по окраинам и на немногих островках, вроде нашего.
Следующие три дня я не покидал лодки, путешествуя по затопленным тугаям. Пробираясь среди раскидистых деревьев, в глухих, ранее непроходимых тростниках, я наверстывал упущенное время, стараясь понять, как живет сейчас многочисленное население затопленных зарослей, как оно переносит потоп.
Много плохо плавающего зверья погибло, особенно зайцев. Когда начался разлив, многие птицы еще не успели вывести птенцов, и их гнезда затопило. Только сверкающие яркими красками зимородки да грузные серые цапли и кваквы, неподвижно сидевшие на макушках затопленных деревьев, по-видимому, чувствовали себя прекрасно. Неплохо было и змеям, хотя и они, переплывая открытые пространства, подвергались многим опасностям. Так третью в этом сезоне гюрзу я убил именно на воде. Птицы, проводящие обычно все время на земле, вроде фазанов и козодоев, теперь вынуждены были обитать на деревьях.
По зорям, когда спадал дневной зной, тугаи наполнялись плеском воды — оленьи стада брели на кормежки в затопленные тростники, где их привлекала свежая зелень побегов. Им приходилось явно туго, не хватало корма. Но настоящее бедствие для них, да и для кабанов тоже, началось гораздо позже, когда вода пошла на убыль.
Вахш, заливая пойму, несет с собой массу ила. Ил в тихих местах осаждается метровыми слоями, и, когда вода начинает убывать, эти залежи подсыхают и постепенно превращаются из жидкой каши в вязкие, смертельно опасные ловушки. Особенно часто попадают в них на своих тонких ногах олени, кабаны и домашний скот, в особенности коровы. Попав в такую ловушку, животное долго бьется, стараясь освободиться, но тщетно. С каждым рывком его только затягивает все глубже и глубже. Быстро обессилев от бесплодных усилий, животное замирает и в таком состоянии, залепленное грязью, ссыхающейся в корку под палящими лучами солнца, с остывшими в сырой глине ногами, оно проводит здесь несколько жутких дней, пока не погибает от голода и жажды или его не приканчивают волки, которые на своих широких лапах свободно передвигаются по трясине. Днем попавший в такую переделку окружен зловещим караулом из сидящих вокруг грифов, белоголовых сипов и воронов, ждущих его конца. Зачастую хищники начинают клевать еще живого зверя.
В эти дни хватает работы пастухам, ибо тащить из подобной ловушки корову — дело нелегкое. Сотрудникам заповедника часто приходится спасать завязших оленей и кабанов. Я не знаю ни одного случая, чтобы наши люди не оказали помощи гибнущим животным. Но спасти удается лишь малую часть попадающих в беду зверей. Из-за вязкого ила многие районы поймы совершенно недоступны. Зимой же, когда эти места достаточно подсохнут, наши сотрудники то и дело встречают там выбитые в засохшем иле площадки, посреди которых торчат из глины обглоданные оленьи скелеты.
Однажды я и сам попал в опасную переделку. Это случилось в конце октября, когда уже было достаточно прохладно. Я шел в резиновых сапогах, пробираясь к зарослям джигды вокруг большой лощины, затянутой сохнущим илом. Решив по звериным следам, что он уже достаточно высох, я хотел сократить путь и пошел прямо. Я миновал уже середину и приближался к другому берегу, как подо мной все поплыло. Рванулся вперед, но глинистая масса ухватила за сапоги, как медвежий капкан. Все это происходило какие-то секунды. Я отчаянно забился, чувствуя, что проваливаюсь все глубже. Мне удалось выскочить из сапог и на четвереньках, ценою большого мускульного напряжения, кое-как выбраться из этой западни. Потом, оправившись от страха и срубив несколько жердей, я долго выуживал сапоги.
Глядя на эти вязкие илистые поля, я стал лучше понимать, каким путем образовывались те гигантские захоронения различных животных, которые обнаруживают палеонтологи в древних слоях земной коры. Ведь тогда все масштабы были несравненно крупнее, и то, что происходит на вахшских разливах, — только миниатюрная копия тех грандиозных процессов, которые развертывались в долинах могучих древних рек и обширных озерных котловин.
Чем еще неприятен разлив — так это комарами. Масса их во время наводнений неизмеримо возрастает. И если в другое время они активны только в сумерках, то в разлив свирепствуют и днем. Кроме того, влажность воздуха делается настолько высокой, что при жаре в 40° почти невозможно дышать.
Зато вместе со свежей водой в озера заходит множество всякой рыбы. А осенью на обширных пространствах мелководий появляются сотенные стаи всевозможных водоплавающих птиц.