Любка задумалась:
– Нравится, не нравится… Не знаю. Да, похоже. Аська здесь как живая, даже страшно становится. Но как-то чудно.
И тогда он спросил:
– Попозируешь? Слеплю и тебя, Люба!
С минуту подумав, Любка отказалась:
– Нет, Ваня. Меня не надо. Сейчас не надо. А вот помру – там и слепишь. И на могилке поставишь. Только из мрамора, Вань! И самого белого! – рассмеялась она.
– Дура ты, Любка, – поморщился он. – Ну что ты такое говоришь!
Но сердце отчего-то заныло.
В сентябре начинался бархатный сезон. Разъезжались суетливые, крикливые мамаши с вечно орущими детьми, и на их место прибывали люди спокойные, немолодые.
Были среди них и семейные пары, прожитые годы которых сделали их почти братом и сестрой, так они были похожи. Были и молодящиеся мужички, стыдливо прикрывающие плеши на затылке полотняными кепочками и втягивающие появившиеся животики. Их было два подвида, как шутил Иван, – одинокие и с барышнями.
Разумеется, барышни были моложе своих потрепанных кавалеров. Скромный курортный поселок для любовников был просто раем – здесь можно было не опасаться случайных встреч со знакомыми.
А вторые, те, кого называли одиночками, жадно шарили глазами по сторонам, выискивая подружку на время отпуска.
Эти были неприхотливы, им подошла бы почти любая, лишь бы не самая страшная и не самая старая – всего-то делов на пару недель. Как старые гусаки, те прохаживались по пляжу, выискивая подходящие кандидатуры и пытаясь поймать свое зыбкое, недолгое счастье, или, принаряженные и прифранченные, фланировали по вечернему поселку.
Именно в том сентябре, теплом и нежном, к Ивану подошел один человек.
Иван увидел его боковым зрением, но не обернулся, продолжая работать, – повернешь голову, и тут же начнется дурацкий дежурный разговор: «Ах, какой пейзаж, какая натуральность, какой колорит! Ну вы мастер, батенька! Просто истинный спец – Айвазовский, не побоюсь этого слова! Наверняка самородок! Ах, какие таланты загнивают в наших провинциях!»
Вступать в разговор не хотелось и выслушивать банальности тоже. Иван предпочитал не замечать подобных людей – понимал, что тем скучно, и это один из способов поразвлечься и, конечно же, продемонстрировать познания в живописи.
Но мужчина, подошедший к нему, был несуетлив и немногословен:
– Вижу, вы профессионал. Вижу – учились. Где, не спрашиваю, не интересно. У вас есть еще что-нибудь?
Иван оторвался от мольберта:
– А простите, с какой целью интересуетесь? Простое любопытство?
– И да, и нет. В смысле, и любопытство в том числе. А второе следует из первого – посмотреть и купить. Если понравится. И, конечно, если ваши работы продаются.
Иван оторопел, не зная, как не выдать волнение.
– Купить? – пробормотал он.
Незнакомец удивленно приподнял брови:
– А что вас так удивило? Да, купить, я собираю живопись. Пейзажи, батальные сцены и больше всего – маринистику. Айвазовского в моей коллекции нет – пока нет! – Он поднял указательный палец. – Но есть кое-что интересное. Есть Лагорио, Гриценко. Боголюбов имеется. Крепен небольшой. Коллекция у меня большая, круг наш обширен, и я в нем, поверьте, человек не последний.
Забавным оказался этот пузатый дядечка! Кстати, звали его затейливо – Альберт Арнольдович. Был он туляк, и там, в Туле, человеком был точно «не последним». Кем он был – уголовным авторитетом, чиновником или бизнесменом, понять было сложно. Да и надо ли?
Вечерком пригласил посидеть.
Встретились у лучшего кафе в городе, почти ресторана: белые скатерти, бокалы из штампованного хрусталя, официантки в наколках и передничках.
Официантку Альберт Арнольдович подозвал кивком. Та, чудеса, не подошла – подскочила, сразу признав в нем важного гостя и хозяина жизни.
Меню, кстати, коллекционер посмотреть не удосужился. Бросил коротко:
– Хорошего мяса с кровью, никаких там рубленых бифштексов. – Он строго глянул на оробевшую официантку. – Жареной картошечки по-домашнему, детка, на сливочном маслице. Салат из помидоров с красным луком и бутылку «беленькой», самой лучшей.
Завороженно, словно ее заколдовали, та мелко кивала.
– А столичного салатика не желаете? Или селедочки под шубой?
Он перебил ее:
– Деточка, милая! Я что, похож на лоха? Не обижай! На черта нам твои салаты-шмалаты из вчерашнего дерьма? – И не дождавшись ответа, повернулся к Ивану.
За сочным куском роскошного свежайшего мяса – Иван и не помнил, когда ел такое, – да под «беленькую» пошел разговор.
– Работаешь в мастерской? Давно здесь, в этой, прости господи, дыре? Из столицы? Строгановку окончил? Не хочешь отвечать – не принуждаю.
Иван ответил:
– Давно. Из Москвы, окончил Строгановку, отделение скульптуры. Но со скульптурой не срослось. Так, балуюсь живописью. Да и вообще ни с чем не срослось, если честно. Поломался, – кивнул на палку, – в Питере, где временно проживал. Из родных – сестра по матери и отец. Но все далеко. Сын. С ним… не общаюсь. Так вышло.
Арнольдыч слушал внимательно, не перебивая, продолжая с аппетитом жевать и время от времени доливать водку себе и Ивану.
– Мастерской нет – живу у… – Иван запнулся. – У хозяйки. Там скромно. Служу в кинотеатре, тут, в местном. Подрабатываю в клубе. Ну и еще, если есть, любая халтура. Плакаты, там, к празднику. В общем, всякая дрянь.
Арнольдыч кивнул:
– Бывает. Работы покажешь?
Иван улыбнулся и развел руками:
– А то!
Вести его в хижину не хотелось, стеснялся.
Но что делать – пришлось! Любка была на работе, Ася спала.
Удивления Арнольдыч не выказал – вроде все обычно, всякое видел. Иван расставил холсты вдоль стены. Арнольдыч смотрел внимательно, наконец хлопнул себя по коленям и указательным пальцем ткнул в пять работ:
– Эта, эта, эта и эти! Цену сам назовешь или мне?
Иван совсем растерялся и забормотал что-то невнятное:
– Да я не знаю, не продавал никогда.
С кислым выражением лица Арнольдыч его перебил:
– Да я так и думал, с тобой все понятно. – И вытащил внушительную пачку денег из блестящего коричневого шершавого портмоне.
Иван отвернулся к окну.
– Глянь – хватит? – Арнольдыч протянул ему толстую пачку. – Если мало – скажи, не стесняйся. Добавлю. Я на талантах не экономлю. Пересчитай!
Иван взял деньги и пробормотал:
– Да бросьте! Не буду я ничего пересчитывать! Вижу – достаточно. Ну и спасибо!
– Ну раз так, уговаривать не буду. Надеюсь, что не обидел. Уезжаю я послезавтра, я здесь, в вашей дыре, тетку свою навещал. Адресок свой черкнешь? Так, на всякий пожарный? А вот мой телефон – мало ли, а? Все в жизни бывает, сам знаешь, не маленький.
Дрожавшими руками Иван записывал свой адрес. Арнольдыч бросил на стол визитку и, подхватив картины, распрощался:
– Бывай, маэстро! Удачи тебе!
Когда за Арнольдычем захлопнулась калитка, Иван в изнеможении опустился на кровать. Пружины жалобно скрипнули. Взял пачку – руки по-прежнему ходили ходуном. Пересчитал и охнул. Сто лет он не держал в руках столько денег! Да какие там сто лет – никогда не держал! Он лег на кровать и закрыл глаза. Но тут же встал, прошелся по комнате, вышел во двор, осторожно зашел к Асе, поправил одеяло, снова вышел во двор, сел за стол, закурил, глянул на часы и стал ждать Любу.
Что-то вспомнив, поднялся, нашел в буфете полбутылки вина, выпил залпом и прислушался к себе – вроде стало полегче.
Любка не вошла, ввалилась, замученная, усталая, раздраженная.
– Господи! – Она плюхнулась на стул. – Как же мне осточертело плевки и сопли отмывать! Как же все надоело! Пассажиры эти – свиньи законченные! Где жрут, там и срут. – Она расплакалась.
– Любка, – сказал он. – Все, увольняйся. Хорош тебе там. И вправду – ну сколько же можно?
Любка уставилась на него:
– Ага, как же! Хорош, говоришь? А жить как будем, Ваня? На что? На твои?
Он перебил ее:
– На мои. – И протянул пачку денег.
Любка мгновенно перестала реветь и, ничего не понимая, уставилась на деньги:
– Откуда это, Ваня? Ограбил кого? Такие деньжищи, господи! Я сроду столько не видела!
Иван усмехнулся:
– Я тоже, если по правде.
Оба долго не могли прийти в себя.
– Ну, хозяйка! – начал Иван. – Давай распоряжайся! Ты ж у нас главная!
Раскрасневшаяся Любка ошарашенно молчала. А потом деловито, со знанием дела, начала раскладывать деньги по стопочкам:
– Это, Ваня, крышу перестелить, если ты, конечно, не против. – Она с испугом посмотрела на него.
Довольный, Иван важно кивнул.
– Это, – Любка аккуратно поправила кучку, – это, Ваня, на новый холодильник и плиту. Здесь на все хватит, не сомневайся! – И снова испуганно захлопала глазами. – А это, – она задумалась, – тебе. Куртку там зимнюю, ботинки нормальные. Рубашки и свитера!
– Нет, Люба, – остановил он ее. – Мне ничего не нужно, у меня все есть. А вот тебе обновим: и плащ купим – ты же хотела! – и туфли новые, и босоножки. И платье, Любка! Да не одно. Тут, кажется, на три хватит, правда, я в этом ни черта не смыслю. И Асе, – добавил он, – она у нас тоже кормилец.
Спать ушли поздно, никак не могли наговориться, намечтаться, нафантазировать. Да и уснуть никак не могли – Любка лежала у него на плече и гладила его по голове и груди:
– Вань! Волшебство какое-то, а? Нет, правда, скажи? Не думали не гадали ведь! И как вышло? Прямо как в сказке, да, Вань?
Он улыбался, целовал ее лицо и шею, гладил гладкую, смуглую грудь и, вздыхая, соглашался:
– Да, Любка, волшебство. Но должно было и нам повезти, как думаешь? Ну хотя бы раз в жизни?
– Тебе – раз. А мне… – Любка нахмурилась и отодвинулась от него. – А мне, знаешь, уже повезло.
Покрасили домик, он приосанился и помолодел. Купили и плиту, и холодильник. Хватило и на новый диван, и на телевизор для Аси. Асе обновки, Любке обновки. Ну и поехали в город – гулять. Ресторан – лучший в городе, кино, Любке золотые сережки, Асе серебряное колечко с крошечной бирюзинкой. На обратной дороге, в автобусе, глядя на своих уснувших девочек, он был счастлив. Счастлив как никогда. Часть денег отправил Ленке в благодарность за Илюшу.