— Кстати, о деньгах. У меня ни цента, нечего положить на поднос для пожертвований. Джон не получил свой еженедельный чек, вот уже третий раз подряд задерживают. — Она увидела на плетеной жардиньерке материну сумочку и схватила ее. — Не одолжишь мне четверть доллара.
Селия сильно побледнела.
— Стой! Подожди.
— Да что с тобой?
— Я… я не люблю, чтобы лазали в мою сумочку.
— Мне ты никогда не запрещала.
— А вот теперь запрещаю. Дай сюда.
— Ну, знаешь ли, честное слово, ты как будто думаешь, что я собираюсь тебя обобрать или как?
— Не болтай языком. Подай мне сумочку.
— Мне просто не нравится, что ты считаешь меня какой-то воровкой. Да что с тобой творится? Ты дрожишь, как осенний лист.
— Уважай старших, дочка. Так давай же мне…
— Ладно, ладно. Вот твоя сумочка. Держи.
Однако Селия была уже не так проворна, как смолоду, сумочка упала к ее ногам, замок открылся, и содержимое рассыпалось по плетеному коврику: кружевной платок, карандаш, потускневшее зеркальце, помятая моментальная фотография обоих детей Мейбл, протертый простенький кошелек и бумажник крокодиловой кожи.
— Ах, извини, — сказала Мейбл. — Ей-богу, я думала, ты ее держишь. Ну, я быстренько все подберу.
Но Селия сама уже опустилась на колени, торопливо собирала свои вещицы и запихивала их обратно в сумочку решительно и сердито.
— Мам!
— Нахалка ты, вот что я тебе скажу, нахалка.
— Я и не знала, мам, что у тебя есть бумажник.
— Ты много чего не знаешь, в том числе — как вести себя со старшими.
— А где ты его взяла?
— Мне его дал один человек. В подарок.
— Похоже, он из натуральной крокодиловой кожи.
— Ну и что?
— Мам! Это же ерунда. Ну кто бы это мог дать тебе бумажник из натуральной крокодиловой кожи?
— Один человек, очень богатый человек. — Селия поднялась с колен и прижала сумочку к груди. — Больше я тебе ничего не скажу. Остальное — это мое дело, понимаешь?
— Ты не знаешь ни одного очень богатого человека.
— А вот знаю.
— Где же ты с ним встретилась?
— На дороге, у нашего дома.
— Мам.
— Так оно и было, помоги-ка мне надеть пальто. Я повстречала его на дороге. Он просто подошел, притронулся к полям шляпы и сказал: «Мадам, я очень богатый человек, вот вам бумажник из натуральной крокодиловой кожи».
— Мам!
— Перестань мамкать.
— Но это же чепуховина.
— К тому же ты вульгарно выражаешься, — презрительно сказала Селия. — Вот что значит выйти за человека, который ниже тебя по общественному положению. Говорила я тебе, что он чернорабочий и потащит тебя вниз, хотя ты кончила среднюю школу…
— Не заговаривай мне зубы, мам. Расскажи еще про очень богатого человека. Он меня чертовски заинтересовал.
— И не подсмеивайся над матерью. Я ведь говорю тебе правду и не хочу, чтобы моя собственная дочь надо мной потешалась.
— А чего же ты будешь делать, когда другие люди увидят бумажник? Расскажешь им такую же сказочку, что и мне?
— Да никто его и не увидит.
— Что же ты с ним сделаешь?
— Выброшу — и вся недолга.
— Выбросишь? Мам, ты совсем уже соображать перестала. Кто-то подарил тебе бумажник из натуральной крокодиловой кожи, а ты собираешься его выбросить. Да он стоит не меньше десяти долларов, а ты говоришь, что…
— Хватит. Отстань от меня.
— Так ведь ерунда получается, мам. Выбросить бумажник из натуральной крокодиловой кожи — в жизни не слыхала ничего глупее.
Мать и дочь уставились друг на друга, Селия была бледная и мрачная, а ее дочь раскраснелась от волнения.
— Деньги-то я оставлю себе, — сказала наконец Селия.
— Какие деньги?
— Которые в бумажнике.
— Сколько?
— Около сотни долларов.
— Сотни долларов?
— Около того. — Селия цеплялась за слово «около», будто видела в нем спасение.
— Мам, где ты его взяла?
— Я же тебе сказала. Его дал мне этот человек.
— Когда?
— Вчера вечером.
— За что?
— За Лэдди. Заплатил мне за пса.
— А при чем тут Лэдди?
— Не кричи на меня! Я не сделала ничего плохого!
— Что-нибудь случилось с Лэдди?
— Да.
— Он мертв?
— Да.
— А тебе как будто и не жаль его вовсе. Своего собственного пса.
— Жалко, да что поделаешь! Я тут не виновата, он выскочил на дорогу. Видел он совсем плохо, а машина ехала быстро.
— Какая машина?
— Такая, знаешь спортивная, без крыши.
— Ага, с откидным верхом.
— Наверное. Ее вел мужчина. На нем была кепка из шотландки, какие можно иногда увидеть в кино. Он сразу заметил, что сбил Лэдди. И, должно быть, услышал, как я закричала. Сбавил скорость, обернулся и что-то крикнул мне, кажется, «Извините!» Потом что-то выбросил на дорогу. Сначала я не поняла, что это такое.
— Но быстро сообразила, да?
— Не нравится мне твой тон. Мать не уважаешь.
— Да хватит тебе возиться с тонами, вернемся к фактам. И что произошло потом?
— Машина поехала дальше. Лэдди лежал на обочине. Я приподняла его и сразу же увидела, что он убит. И я сама похоронила его на заднем дворе.
— А бумажник оставила себе.
— Почему бы и нет?
Мейбл покачала головой.
— Мне это не нравится. Если сказать тебе правду, это выглядит даже подло.
— Но это мои деньги. Я получила их честно, по совести, за мою убитую собаку. Лэдди был ценный песик.
— Он был полуслепым десятилетним дворовым псом, и ты прекрасно знаешь.
— Даже если и так.
— Мам, а почему ты не позвонила мне вчера вечером, когда это случилось?
— Почему? Да вот по этому самому, чтоб ты не задавала так много вопросов.
— Я только пытаюсь выяснить, как было дело, и тогда мы сможем решить, что нам предпринять.
— Я уже решила. Выброшу бумажник, чтобы любопытные особы вроде тебя не совали свой нос, куда не просят, и не приставали с занудливыми вопросами. А деньги оставлю себе, они мои по чести и совести.
— Откуда ты это знаешь? — Селия поджала губы:
— Что «это»?
— Человек, ехавший в машине, мог их выбросить, чтобы заткнуть тебе рот, и чтобы ты никому про него не рассказывала.
— Да зачем это было ему надо?
— А может, это был преступник, который удирал с места преступления?
Потрясенная Селия отказывалась поверить словам дочери:
— Вот еще глупости!
— Как бы не так. Он сбил Лэдди и не остановился, чтобы узнать, не может ли он чем-нибудь помочь. Это называется смыться с места дорожного происшествия. И это уже преступление. — Воображение у Мейбл было под стать ее машине, которая, тронувшись с места, тарахтела всеми сочленениями и ревела на всю округу. — Откуда ты знаешь, что он не ограбил банк и не удирал с добычей?
— Банки по субботам закрыты, — резонно заметила Селия.
— А может, он убийца. И почем тебе знать, что он сюда не вернется?
— Да зачем ему возвращаться?
— Чтобы заставить тебя умолкнуть навеки.
— Господи Боже! — Селия плюхнулась на плетеный стул и начала обмахиваться носовым платком. — Мне дурно. Я чувствую… чувствую, что сейчас упаду в обморок.
— Сейчас принесу тебе стакан воды. Посиди.
Дочь дала матери воды и, за неимением ничего лучшего, кусочек шандры. Мейбл пела партию сопрано в церковном хоре и пользовалась шандрой, чтобы лучше шли высокие ноты.
— Тебе лучше, мам?
— Нет, дочка, до смерти ты меня не довела, — горько сказала Селия. — Так пугать меня в моем возрасте!
— Я только хотела довести тебя до ума.
— Ты считаешь, умно выбросить на ветер почти сотню долларов? Если это умно, то я предпочитаю быть сумасшедшей, благодарю покорно.
— Я же прошу тебя только рассказать кому-нибудь о том, что вчера случилось.
— Кому именно?
— Ну, например, преподобному отцу Уилтону, он наверняка знает, что надо сделать.
— Через мой труп, — ответствовала Селия. — Мы с ним расходимся во взглядах на очень многие вещи.
— Тогда мистеру Личмену, констеблю.
— У мистера Личмена случаются припадки.
— А при чем тут припадки?
— Мне его собственная сестра сказала. У него бывают припадки. И даже, — добавила Селия с торжествующим видом, — выступает пена на губах.
Щеки Мейбл так разгорелись, что казалось, кожа на них вот-вот лопнет, как кожура на перезрелом помидоре.
— Может, ты все-таки перестанешь заговаривать мне зубы?
— Вовсе я не заговариваю тебе зубы. Ты упомянула мистера Личмена, я только заметила, что у него бывают припадки. И серьезные.
— Пустые слухи.
— Ах, слухи? Значит, когда ты узнаешь что-нибудь интересненькое о ком-нибудь, тебе говорят истинную правду, а я только собираю слухи?
— Надевай пальто, мам. В церковь опоздаем.
— Не хочу я идти в церковь.
— Верю, что не хочешь, но тебе это необходимо; мне пожалуй, тоже. А после службы пойдём к мистеру Личмену. Все равно, пускает ли он пузыри, как шампунь в ванне или нет, но ты расскажешь ему, что случилось, покажешь бумажник и опишешь человека в машине.
— Я его как следует не разглядела при свете фонарей.
— Но в бумажнике, небось, был какой-нибудь документ, в котором указано имя владельца?
— Да. Гэлловей. Рональд Джерард Гэлловей.
— Наверняка не настоящее, — заявила Мейбл. — Пошли, пора ехать.
Глава 9
Весть о том, что Рон Гэлловей в субботу около десяти часов вечера проехал на машине через местечко Торнбери, дошла до Эстер в воскресенье после обеда.
Она только что вернулась из охотничьего домика и раньше времени пила чай с сыновьями в их комнате для игр на третьем этаже. Мальчики вели себя несносно. Ощущая отрешенность и озабоченность матери, они чего только не придумывали, чтобы вернуть ее в повседневную реальность и обратить ее внимание на себя.
Бросались хлебными шариками, обзывали друг друга, не обошлось и без слез. В этой обстановке Эстер старалась оставаться доброй, но твердой, однако слишком велико было нараставшее в течение суток напряжение, и она сама была уже на грани того, чтобы разрыдаться, когда вошла Энн