«Дорогой Гарри! Я на время остановилась у Мариан. Так трудно все объяснить тебе, и я так запуталась, что решила уйти и подумать, так будет лучше для нас всех, в том числе и для тебя. Никак мне не найти правильные ответы на все вопросы, пока я так взволнована. Пока что я не могу говорить с тобой, поэтому не звони и не пытайся связаться со мной. Пожалуйста, Гарри, я пишу это всерьез. Если миссис Мэлверсон или кто еще из соседей спросит, куда я подевалась, скажи, что поехала навестить двоюродную сестру, это вполне соответствует действительности.
Я знаю, ты будешь гадать, что же такое со мной приключилось, не рехнулась ли я или что-нибудь в том же духе. Я-то думаю, что нет, но пока мне нужно уйти от тебя и подумать обо всем, не задаваясь вопросом, что будет с другими, и не жалея их. В прошлом все было хорошо, но сейчас я думаю только о будущем, в котором мне предстоит жить. Я должна правильно определить свой курс и придерживаться его до конца.
Будь со мной терпелив, Гарри. Я сама свяжусь с тобой, как только почувствую, что смогу говорить разумно, а не бессвязно. Кстати, Мариан ничего не знает, так что не пытайся что-нибудь выведать от нее. Я сказала ей, что мы немного поссорились.
Телма.
Сегодня утром звонила миссис Рейнолд и сказала, что Дороти Гэлловей хочет как можно скорей видеть тебя, дело касается Рона».
От изумления Эстер чуть не уронила письмо.
— Миссис Рейнолд? За каким чертом она приглашает вас?
— Не имею понятия. Я ее почти не знаю. Вот Дороти, ее дочь, я навещаю время от времени, но видит Бог, о Роне мы с ней никогда не говорим. Стоит упомянуть его имя, как у нее начинается сердечный приступ.
— Как по-вашему: не могла ли она узнать что-то такое о Роне, чего мы не знаем?
— Каким образом?
— Ну, скажем, по ошибке. Ведь она по-прежнему носит фамилию Гэлловей, и ей могли сообщить что-нибудь, вместо того чтобы обратиться ко мне. — Эта мысль вызвала краску на щеках Эстер. — Разве это не логично?
— Мне кажется, да.
— Вы должны поехать к ней и все выведать, Гарри. — Гарри облокотился на стол и поник головой.
— Не теперь.
— Вам надо поехать.
— Сейчас я никого видеть не хочу.
— Но ведь со мной-то вы говорите.
— Это потому, что мы с вами в одинаковом положении.
— Не совсем, — довольно резко возразила Эстер. — Вы знаете, где ваша жена, знаете, что она жива и здорова. Значит, мы не в одинаковом положении, разве не так?
Гарри медленно, с усилием поднял голову, будто она налилась свинцовой тяжестью. Глаза их встретились, но он ничего не сказал.
— Гарри! Помогите мне. Поезжайте и поговорите с Дороти.
— Сейчас?
— Да, сейчас.
— Что ж, сейчас так сейчас, — устало сказал он.
Глава 10
Гарри сел в машину и включил радио. Вечерняя программа новостей начиналась в шесть часов. Волнения в Израиле. Крушение товарного поезда в Калифорнии. Растут акции на фондовой бирже. Пожар в универмаге на побережье. Возле Денвера разбился самолет. Об исчезновении Рона ни слова. «Наверное, потому что сегодня воскресенье, — подумал Гарри. — По воскресеньям этот чертов город замирает. Может, Телма права, и надо переехать в Штаты. Позвоню ей и скажу об этом — хотя нет, она велела подождать. Что ж, надо набраться терпения».
Он свернул на Авеню-Роуд, потом на улицу Гранта и мили через две от перекрестка подъехал к дому, который Дороти называла домом своей матери.
Дом обступали разные постройки, но он оставался обособленным и непроницаемым, как каменная крепость, с его четырехэтажными башнями и забранными решетками окнами. «Средневековый замок, — подумал Гарри, припарковывая машину на подъездной дорожке. — А в замке ждет принцесса в своей башне из слоновой кости. Но не спящая красавица. Бедная Дороти страдает бессонницей».
Гарри мог смеяться над домом, над самой Дороти, даже пожалеть ее или облить презрением, но в то же время его брала оторопь, он чувствовал себя стесненно и неловко при виде богатства, словно карлик, лишенный гормона роста и вдруг оказавшийся среди великанов.
Он нажал кнопку звонка и подождал, набираясь храбрости, чтобы достойно встретить миг, когда массивная дверь красного дерева откроется. Когда она наконец открылась, Гарри чуть не рассмеялся вслух при виде маленькой старушки в черном переднике, которая была ничуть не выше и не страшней того карлика, каким он представлял себя. Она уставилась на него широко открытыми глазами, отчего можно было прийти к выводу, что мужчины навещают этот дом не часто, и появление представителя сильного пола всегда вызывает подозрения.
— Миссис Гэлловей хотела видеть меня, — пояснил он. — Я Гарри Брим.
Старушка ничего на это не сказала, и лишь легкий наклон головы подтвердил, что она приняла его слова к сведению. Однако тотчас открыла дверь пошире, чтобы пропустить гостя. Затем заперла дверь, сделала легкий реверанс в направлении Гарри и пошагала по вестибюлю, стала подниматься по лестнице, беспрестанно оглядываясь, будто за ней кто-то гнался.
Вестибюль выглядел, как музей со сводчатым потолком, мраморным полом и множеством скульптур. Гарри хотелось закурить, но в поле зрения пепельниц не было, а на стенах как будто было написано невидимыми чернилами: «Не курить!» Единственным признаком жизни была пара изрядно заезженных роликовых коньков у подножия лестницы. Гарри невесело изумился: он забыл о том, что и сама Дороти была когда-то ребенком и что в доме росла ее дочь. Гарри не видел Дороти несколько лет. Она оставалась, так сказать, вне поля его зрения или что-то вроде того.
Засунув руки в карманы, он ждал и через несколько минут увидел, как старушка спускается по лестнице, а ее белый чепец качается взад-вперед, точно пойманная в силок птичка.
— Миссис Гэлловей примет вас в своей комнате. — Старушка говорила медленно и не очень внятно, как будто давным-давно из-за болезни или травмы утратила речь и лишь теперь училась говорить заново.
Гарри последовал за ней наверх. Старушка так быстро шагала, что на первой площадке Гарри уже тяжело дышал, а добравшись до конца, самым настоящим образом задыхался.
Покои Дороти находились в южной башне, дверь была открыта. Дороти полулежала в шезлонге среди вороха подушек, на ней было кружевное домашнее платье, и она походила на полностью одетую невесту, жених которой запаздывает. Ей было около сорока лет, но она казалось изнеженным капризным ребенком. Исхудание и долгие годы недовольства жизнью разрушили ее привлекательность, но не состарили ее. Как будто она была не подвержена воздействию погоды, оставаясь в стенах дома. В расположенное высоко над землей окно башни не могли проникнуть ни ветер, ни дождь.
Мать Дороти сидела справа от нее в складном кресле, а между ними стоял низенький столик, на котором лежала грифельная доска с нацарапанными на ней цифрами.
— Дорогой Гарри, как мило, что вы пришли. — Дороти протянула гостю руку, и Гарри пожал ее — длинные костлявые пальцы показались ему когтистыми лапами. Он обратил внимание на необычный румянец на щеках Дороти и на блеск ее глаз, так что поначалу подумал, не поднялась ли у нее температура. Но ее рука оказалась холодной, голос — бодрым, и Гарри был вынужден изменить свое первоначальное мнение. Дороти страдала не от жара, а от ярости. Она, судя по всему, кипела от негодования.
— Гарри, вы, конечно помните маму?
— Разумеется. Добрый вечер, миссис Рейнолд.
— Добрый вечер, Гарри. Как любезно с вашей стороны было навестить нас.
— Не стоит об этом говорить, — вежливо отвечал Гарри. — Надеюсь, я не прервал вашу игру?
— Ах, игру, — покривив губы, сказала Дороти. — Игра не такая уж азартная. Я безнадежно проигрываю, как всегда.
Миссис Рейнолд вспыхнула от смущения:
— Но, Дороти, ты же знаешь, дорогая, что это не так, и ты…
— Это так. К тому же я терпеть не могу записывать цифры. У меня от них начинается головная боль.
— Что ж я могу поделать, если иногда выигрываю, если мне выпадают нужные буквы.
— Да я не против того, чтобы проигрывать, отнюдь нет. Я всегда сохраняла спортивный дух, вернее, мне так хотелось несмотря ни на что. А проигрыш для меня — ничто. Просто вам всегда везет, а мне — нет.
— Вспомни, дорогая, как вчера вечером тебе выпали буквы Q и Z в самом начале игры, и ты составили слово QUARTZ.
Дороти никак не могла решить, стоит ли признать вчерашнюю победу и тем самым отказаться от своего утверждения о том, что ей вечно не везет, поэтому она повернулась к Гарри и сказала:
— Вы уж простите нас. Мама воспринимает эти каракули слишком серьезно.
— Я в эту игру никогда не играл, — ответил Гарри.
— И не играйте. Одна докука. У меня она вызывает лишь головную боль, особенно когда другим везет больше, чем мне. Садитесь, прошу вас. Я позвоню, чтобы подали чай.
— Не беспокойтесь.
— Подошло мое время принимать лекарство, а без чаю я не могу его проглотить. Противная штука.
— Я принесу чай, — заявила миссис Рейнолд, вставая. — Не стоит беспокоить мисс Паркс, раз я без труда могу это сделать сама.
— Но это ее прямая обязанность.
— Даже в этом случае, дорогая, я предпочитаю взять все на себя. Она порой забывает подогреть чайник.
Казалось, миссис Рейнолд одновременно и рада предлогу уйти, и чувствует себя виноватой из-за того, что воспользовалась им. Проходя мимо Гарри, она бросила на него многозначительный взгляд. Просила его быть добрым с Дороти или, по крайней мере, снисходительным к ее слабостям.
Когда она вышла, Дороти сказала:
— Матери надоели все мои больничные процедуры. Мне тоже, но приходится их выносить. Без медицинской помощи мне не прожить и недели.
— Сегодня вы неплохо выглядите, Дороти.
Гарри тотчас понял, что попал невпопад. Дороти недовольно нахмурилась, и ее пальцы затеребили одну из атласных подушек.
— Не знаю, как это могло случиться. Сегодня утром я была так потрясена, что мисс Паркс вызвала доктора. У меня теперь новый врач, предыдущий безнадежно устарел. У него была одна песня: психология, психология. А что толку в психологии, если сердце молотом стучит в груди и от малейшего возбуждения чуть не теряешь сознание?