— Ладно, — равнодушно согласился Гарри. — Не продолжай. По-твоему, я не могу все это обеспечить?
— Я говорю не об этом, а о том, что тебе не надо будет обеспечивать Телму и ребенка. Они имеют право на то, чтобы жить с удобствами, и этому ничто не препятствует, не считая гордости Телмы и твоей собственной, если это можно назвать гордостью.
— Мне не нужна милостыня.
— Тебе лучше держаться в стороне, Гарри. Потому что ты и так в стороне. Пойми это хорошенько. — Тьюри помедлил и прижал кончики пальцев к вискам, словно помогая своим мыслям воплотиться в нужных словах. — Фактически твое дело, сторона, — повторил он. — Последнюю неделю, Гарри, ты сам видел сны наяву, вот что я тебе скажу. Ты, наверно, наполовину убедил себя в том, что между Роном и Телмой ничего не было, и что ребенок твой собственный. Не продолжай в том же духе, это опасно.
— Но предположим…
— Тут нечего предполагать. Отец ребенка — Рон. Примирись с этим фактом и отсюда танцуй. Если ты хочешь продираться сквозь груды разочарований, то никуда не придешь. Почему бы тебе не встретить правду лицом к лицу?
— Да, пожалуй, придется. — Рысканье по сторонам для Гарри закончилось. Обезумевшая птица выбилась из сил, ракета врезалась в метеорит и теперь падала в черную глубину космоса. — Я не мог дать ей ребенка, которого она так хотела. Я старался. Видит Бог, как я старался. Целый год ходил к врачу, ничего ей не говоря. Прикрывался тем, будто не хочу ребенка, так как боюсь за ее здоровье — рожать первый раз в ее возрасте!
— Почему ты не сказал ей правду, Гарри?
— Сначала я не был в этом уверен. А потом, когда сомнений не осталось, боялся сказать об этом. Пока принимал процедуры и таблетки, все еще надеялся, что дела изменятся к лучшему. Они действительно изменились, — мрачно добавил он. — Но таким способом, который никогда не мог и в голову мне прийти. Мой лучший друг — и моя жена.
— Такое не раз случалось и в былые времена.
— Да, но почему они вовремя не остановились, не подумали об Эстер и обо мне?
— Бывают такие минуты, — сказал Тьюри, — когда люди не останавливаются, чтобы подумать о чем бы то ни было.
Глава 19
Что касается газет, то после публикации некролога случай с Гэлловеем был предан забвению, но над городом, точно бесхвостые бумажные змеи, вились всевозможные слухи. Один из них запутался в телефонных проводах и отозвался звонком в доме Эстер: неизвестный обвинил ее в убийстве и потребовал за молчание пять тысяч долларов.
После этого эпизода Эстер не подходила к телефону и не принимала никого, кроме адвокатов, которые занимались официальным утверждением завещания Рона. Это было необыкновенно простенькое завещание для такого богатого человека. Никаких ценных бумаг не было завещано детям в целях обеспечения их будущего, за исключением мелких посмертных даров все было оставлено Эстер, как будто Рон больше доверял ее рассудительности и здравому смыслу, нежели своим аналогичным качествам. Адвокаты приносили бумаги, Эстер их подписывала, они уходили, потом снова приходили с новыми бумагами. Какое-то время эти посещения оставались единственной связью Эстер с внешним миром.
Она сидела взаперти, бродила по комнатам огромного дома, искала, чем бы заняться, поправляла и без того висевшие прямо картины, протирала пепельницы, которыми никто не пользовался, передвигала стулья, даже если они были переставлены всего несколько часов назад, читала вслух мальчикам каким-то новым тихим и отрешенным голосом, который почему-то успокаивающе действовал на них. Приступы невыразимой печали и гнева, характерные для Эстер в начале ее вдовства, со временем начали стихать, оставив после себя своего рода примирение с судьбой и мысли о будущем. Эстер стала понимать, что она не единственная жертва катастрофы, что Телма, в конечном счете, страдает больше, чем кто-либо другой. В ней росло желание позвонить Телме, отчасти из жалости, отчасти из любопытства, но она побаивалась сделать это сразу, ибо не знала, как Телма поймет такой ее поступок.
В качестве промежуточного шага Эстер попробовала связаться с Гарри через его контору. Ей сообщили, что неделю назад Гарри покинул Канаду, и его местопребывание пока что неизвестно, так как главная контора фирмы, ведающая переводами в Соединенные Штаты, находится в Детройте.
На следующий день после обеда она получила скверно напечатанное на машинке письмо от Гарри с почтовым штемпелем Канзас-Сити, штат Миссури.
«Дорогая Эстер! Я собирался попрощаться с вами, но мне сказали, что вы больны. Надеюсь, теперь вам лучше, и вы стойко держитесь под тяжестью свалившегося на вас несчастья. Как вы, очевидно, уже знаете, мы с Телмой решили разъехаться, я подал просьбу о переводе, и вот очутился здесь. В этом городе все, как у нас, даже климат, хотя здесь вроде бы потеплее, потому что нет озера.
Я чувствую себя так же, как в детстве, когда впервые был оторван от дома и помещен в пансионат, внутри у меня какая-то студенистая масса, которая постоянно дрожит от тоски по дому. Хуже всего ночью. Весь день я занят. Приходится трудиться. Город большой, а я должен знать его не хуже, чем Торонто, если хочу быть полезным Компании. Они дали мне служебную машину; кстати, все ко мне хорошо относятся, и в смысле работы жаловаться не на что. Если бы мне еще избавиться от болезненного ощущения пустоты внутри!
Я перечел первую страницу этого письма и понял, что для человека, которому не на что жаловаться, я слишком много хнычу! Простите меня, Эстер. Вам хватает своих горестей, а я, как паршивый пес, лезу с моими.
Телме я послал три заказных письма, но она не ответила. Я знаю, ни одна из вас не свернет с пути, чтобы навестить другую, но, если вы услышите что-нибудь о ней от Ральфа, Билли Уинслоу или Джо Хепберна, пожалуйста, дайте мне знать.
Мне надо бы сказать вам о многом, но я почему-то не могу этого сделать. Впрочем, мне хочется, чтобы вы знали одно: я беру на себя полную ответственность за то, что случилось. Виноват один я. Мне следовало быть более осмотрительным, подозрительным и Бог знает каким там еще. Не могу вдаваться в подробности, они носят слишком личный характер, но повторяю: виноват был я один. Если бы не моя слабость и мое тщеславие, Рон сегодня был бы жив. Прошлой ночью мне приснилось, что я убийца, должно быть, в душе я и чувствую себя таковым.
В следующий раз постараюсь написать что-нибудь повеселей. Берегите себя, Эстер.
Любящий вас Гарри».
Вот уже второй раз за неделю Эстер наткнулась на слово «убийство».
Она перечитала вторую страницу письма и подумала: как простодушен Гарри, если думает, что виновником трагедии мог быть один человек! В ней участвовало много действующих лиц, не только главные персонажи, но и статисты, и машинист сцены, и рабочие сцены, дожидавшиеся за кулисами.
С той же почтой пришло письмо с печатным заголовком на листе почтовой бумаги, содержавшем шесть имен и адрес адвокатской фирмы, однако послание оказалось совершенно неофициальным:
«Дорогая Эстер! Я хотел бы заглянуть к Вам рано утром в пятницу. Никаких бумаг подписывать не надо, но необходимо кое-что обсудить.
Искренне Ваш Чарльз»
Чарльз Бирмингем, высокий, сурового вида мужчина, которому не так давно перевалило за шестьдесят, говорил с сильным британским акцентом, приобретенным в Оксфорде и сохранившимся в неприкосновенности в течение сорока лет. Одевался он настолько строго, что всегда казалось, будто он идет на свадьбу или на похороны, а его холодные рыбьи глаза говорили о том, что ему безразлично, которая из этих церемоний ему предстоит.
Эстер не любила его, а он считал ее глупой, так что о духовном общении не могло быть и речи.
Он изложил цель посещения без околичностей:
— Миссис Брим наняла адвоката.
— Понятно. Я как раз вчера получила письмо от Гарри, в котором он сообщал, что они разъехались.
— Боюсь, вы не улавливаете сути, — сказал адвокат таким тоном, точно хотел добавить: «как и все женщины». — Речь идет не об их разводе. Оно касается будущего ребенка миссис Брим. Если бы Рон не был таким идиотом и не написал это письмо, а вы не поспешили бы отдать его в руки полиции, у нас был бы прекрасный шанс выиграть дело.
— Выиграть дело? Вы намерены затеять тяжбу?
— Я сделаю все возможное. Как ваш поверенный я обязан защищать ваши денежные интересы.
— А мое слово что-нибудь значит?
— Естественно, но обычно клиенты следуют совету своего адвоката.
— Да? — Эстер улыбнулась ледяной улыбкой. — Но я не всегда придерживаюсь обычаев.
— Я в этом не сомневаюсь. Однако надеюсь, что в этом деле ваше отрицательное отношение ко мне лично не помешает вам принять разумное решение.
— Мне не улыбается перспектива предстать перед судом, вовсе нет.
— Если против вас возбудят дело, придется явиться.
— Что ж, сделайте так, чтобы мне не пришлось этого делать. Почему не прийти к полюбовному соглашению, как цивилизованным людям?
Поднятые брови Бирмингема ясно выразили его невысокое мнение о таком предложении.
— Но, дорогая Эстер…
— Я не хочу ни скандалов, ни шумихи.
— Скандал уже состоялся.
— Я знаю. — Эстер вспомнила странный тихий голос в телефонной трубке, свой панический ужас, из-за которого не могла ни ответить, ни повесить трубку. — С этим надо покончить. Я боюсь выходить из дома, боюсь посылать мальчиков в школу. У меня такое чувство, что за нами следят.
— Кто?
— Не знаю.
— Так что же вы предлагаете?
— Дать Телме денег, с тем чтобы она уехала из города. Когда ее здесь не будет, слухи утихнут, люди забудут о скандале, и я снова начну жить.
— Сколько?
— Пятьдесят тысяч долларов. Для меня ее исчезновение стоит того.
— А если она откажется?
— Не вижу для этого причин. Здесь ее не ждет ничего, кроме стыда, унижения и насмешек.
— Может, она этого и хочет — самоистязания и самоуничижения.