– А вдруг они захотят поговорить и со мной? – услышала я его вопрос.
Луиза крепко взяла его плечи.
– Не захотят, милый, – заверила она. – Иди.
Джош закрыл лезвие и сунул нож в карман джинсов. Я улыбнулась, и он быстро зашагал по тропинке, обернувшись всего лишь раз, когда Луиза закрывала за нами дверь.
Я прошла за Луизой и Шоном в просторную светлую гостиную, за которой располагалась вошедшая в моду квадратная оранжерея, отчего казалось, что дом мягко перетекает в сад. На лужайке стояла деревянная клетка, а вокруг нее разгуливали черные, белые и рыжие курицы, копавшиеся в земле в поисках пищи. Луиза жестом пригласила нас сесть на диване. Сама она медленно и осторожно, будто боясь потревожить еще не затянувшуюся рану, устроилась в кресле напротив.
– Итак, – произнесла она, чуть приподняв подбородок, чтобы видеть лицо Шона, – что вы можете мне сообщить?
Шон рассказал, что новые анализы крови подтвердили прежние результаты: следов лекарства в крови Кэти не обнаружено.
Луиза слушала и качала головой, не скрывая очевидного несогласия с заключением.
– Но вы же не знаете, как долго этот препарат остается в крови, разве не так? И сколько требуется времени, чтобы он оказал действие или, наоборот, перестал действовать? Шон, вы не можете исключать…
– Мы ничего не исключаем, Луиза, – ровным голосом произнес Шон. – Я просто излагаю то, что мы выяснили.
– Но… наверняка передача незаконных лекарств человеку – ребенку – все равно является правонарушением? – Она закусила нижнюю губу. – Я знаю, что наказать ее уже нельзя, но узнать об этом должны все, разве нет? О том, что она сделала?
Шон ничего не ответил, и я, кашлянув, начала говорить. Луиза перевела взгляд на меня.
– Нам удалось выяснить, миссис Уиттакер, что, судя по времени приобретения препарата, купить его сама Нел не могла. Хотя для оплаты была использована ее кредитка…
– Что вы такое говорите? – вскинулась Луиза. – Теперь вы утверждаете, что Кэти украла ее кредитку?
– Нет, нет, – заверила я ее. – Мы не имеем в виду ничего подобного…
Она вдруг сообразила, что это значит, и выражение ее лица изменилось.
– Лина! – помрачнев, выдохнула она, откидываясь на спинку кресла. – Это сделала Лина!
Шон объяснил, что пока у нас нет уверенности, но мы обязательно допросим девочку. После обеда она должна явиться в участок, куда ее вызвали для дачи показаний. Он спросил Луизу, не нашлось ли в вещах Кэти еще чего-нибудь подозрительного. Та не обратила на вопрос никакого внимания.
– Все сходится, – заявила она, подаваясь вперед. – Неужели вы сами не видите? Если связать воедино таблетки, место, где все случилось, и тот факт, что Кэти проводила много времени в доме Эбботтов в окружении всех этих картин, рассказов и…
Она осеклась, сообразив, насколько надуманно и безосновательно звучат ее слова. Потому что даже если она права, даже если эти таблетки привели к депрессии, это никак не меняло того факта, что сама Луиза ничего тревожного не заметила.
Разумеется, я ничего такого не сказала, поскольку вопрос, который мне предстояло задать, был и без того непростым. Луиза поднялась с кресла, полагая, что беседа завершена и мы сейчас уйдем, но я ее остановила:
– Нам нужно попросить вас еще кое о чем.
– Да? – Она осталась стоять, сложив руки на груди.
– Вы не станете возражать, если мы снимем ваши отпечатки пальцев? – осторожно произнесла я.
– Зачем?! Почему?! – изумилась она, не дав мне возможность продолжить и все объяснить.
Шон смущенно объяснил:
– Луиза, у нас есть совпадение отпечатков на баночке с таблетками, которую ты мне передала, и на одной из камер Нел Эбботт, и мы должны выяснить причину. Вот и все.
Луиза снова села.
– Наверное, они принадлежат Нел. Вы об этом не думали?
– Они принадлежат не Нел, – ответила я. – Мы проверили. И не вашей дочери.
От этих слов ее передернуло.
– Конечно, они не могут принадлежать Кэти. Зачем бы Кэти стала что-то делать с камерой? – Она вытянула губы, подняла руку к шее и стала двигать взад-вперед по цепочке маленькую голубую птичку. Потом тяжело вздохнула и призналась: – Они мои. Конечно, они мои.
Она рассказала, что это произошло через три дня после смерти Кэти.
– Я пошла к ним в дом. Я была… сомневаюсь, что вы можете представить мое состояние, но постарайтесь. Я постучала, но она не вышла. Я не сдавалась и продолжала барабанить в дверь, и наконец, – она смахнула со лба прядь волос, – ее открыла Лина. Она рыдала, была в истерике. Ужасная картина. – Она попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. – Я наговорила ей всякого, теперь понимаю, что вела себя слишком жестоко…
– А что именно вы сказали? – спросила я.
– Я… я плохо помню детали.
Ей уже не удавалось держать себя в руках, ее дыхание участилось, а пальцы сжимали ручки кресла с такой силой, что костяшки из оливковых стали желтыми.
– Наверное, меня услышала Нел. Она вышла и попросила меня уйти. Сказала, – Луиза визгливо хохотнула, – что очень соболезнует моей утрате, но ни она, ни ее дочь к ней не причастны. Лина сидела, скорчившись, на земле – я это помню – и издавала какой-то… животный звук. Как раненый зверь. – Помолчав, чтобы перевести дыхание, она продолжила: – Мы с Нел жутко разругались. – Она слабо улыбнулась Шону. – Удивлен? Не знал об этом раньше? Я думала, что Нел тебе рассказала, а уж Лина наверняка. Да, я… нет, я ее не ударила, но бросилась на нее, и она меня оттолкнула. Я потребовала показать, что сняла камера. Я хотела… я не знаю, чего хотела, но не могла допустить, чтобы она… я не могла этого вынести… – Луиза замолчала, выбившись из сил.
Присутствовать при муках человека, оглушенного страшным горем, – тяжкое испытание: ты невольно чувствуешь себя бессердечным, лишним и циничным. И все же это часть нашей работы, которую приходится делать постоянно. Каждый вырабатывает для себя свой алгоритм действий в таких случаях. Для Шона он заключался в том, чтобы опустить голову и сидеть, не шевелясь. Для меня – в переключении внимания. Я начала наблюдать за курицами, гулявшими по лужайке. Потом окинула взглядом книжные полки, заставленные современными романами и книгами по военной истории. Посмотрела на фотографии в рамках на полке над камином. Свадебное фото, снимок всей семьи и фотография младенца. Только одного – мальчика в голубом. А где же фотография Кэти? Я представила, каково это убрать снимок своего ребенка с витрины семейной гордости и переложить в ящик стола. Бросив взгляд на Шона, я увидела, что он больше не смотрит вниз, а сердито уставился на меня. До меня вдруг дошло, что я постукиваю карандашом по блокноту. Я делала это машинально, не отдавая себе отчета, просто меня трясло.
После долгой паузы Луиза заговорила снова:
– Я не могла позволить, чтобы Нел стала последней, кто видел мою девочку живой. Она сказала, что никаких записей нет, что камера была сломана, но даже если бы и работала, то сверху, с обрыва… все равно бы ничего не было видно. – Она судорожно вдохнула, от чего по ее телу пробежала дрожь. – Я ей не поверила. Я не могла рисковать. А что, если на камере что-то было и она это использует? Что, если покажет мою девочку всему миру, одинокую, испуганную и…
Она запнулась и глубоко вздохнула.
– Я сказала ей… неужели Лина тебе ничего не рассказала? Я сказала ей, что не успокоюсь, пока она не заплатит за то, что сделала. А потом я ушла. И отправилась на скалу, где попыталась вытащить из камеры карту памяти, но не смогла. Я попробовала оторвать камеру от крепления, но только сломала ноготь. – Она показала левую руку – ноготь на указательном пальце был короткий и неровный. – Я несколько раз ударила по камере ногой, а затем разбила ее камнем. И вернулась домой.
Эрин
Выйдя из дома Уиттакеров, я увидела Джоша: он сидел напротив, устроившись на другой стороне дороги. Дождавшись, пока мы сядем в машину и немного отъедем, он быстро перебежал через дорогу и скрылся в доме. Инспектор, погруженный в свои мысли, судя по всему, ничего не заметил.
– Не успокоится, пока Нел не заплатит за это? – повторила я, когда мы шли к машине. – Не считаете, что эти слова можно расценить как угрозу?
Шон окинул меня своим привычно отсутствующим и недовольным взглядом и промолчал.
– Я хочу сказать: разве не странно, что Лина об этом даже не заикнулась? А Джош? Его слова, что все спали. Было видно, что он врал…
– Да, – коротко кивнул Шон. – Похоже, что так. Но я бы не стал придавать особого значения словам переживающих горе детей, – тихо произнес он. – Кто знает, что он чувствует, или воображает, или считает, что должен или не должен говорить? Он знает, что нам известно об отношении его матери к Нел Эбботт, и, полагаю, боится, что ее обвинят и отнимут у него. Не забывайте, как много он уже потерял.
Шон помолчал.
– Что касается Лины, то, если у нее действительно была истерика, как говорит Луиза, она, вероятно, вообще мало что помнит о том случае, кроме своих страданий.
Что касается меня, то мне было трудно представить, как самоуверенная и зачастую просто брызжущая желчью Лина, с которой мы имели дело, может обреченно скулить, словно раненый зверь, как описала ее поведение в тот день Луиза. Мне было непонятно, почему она с такой невыносимой болью восприняла смерть подруги, а смерть матери – более чем сдержанно. А может, скорбь Луизы и ее убежденность в вине Нел так повлияли на Лину, что она и сама стала в это верить? У меня побежали мурашки. Конечно, это маловероятно, но что, если Лина, как и Луиза, винила мать в смерти Кэти? Что, если захотела с этим что-то сделать?
Лина
Ну почему взрослые всегда задают не те вопросы? Таблетки! Теперь они уцепились за них. Эти чертовы таблетки для похудения – я и забыла, что покупала их, так давно это было. А они теперь считают, что ВСЕ ДЕЛО В ТАБЛЕТКАХ, и мне пришлось тащиться в полицейский участок вместе с Джулией, которая является моим «компетентным совершеннолетним лицом». Не смешите! Да она самое что ни на есть некомпетентное лицо в данной ситуации.