Наконец она пошевелилась, медленно повернулась на другой бок, заметила его и вздрогнула так резко, что стукнулась головой о стену.
– Патрик! Что случилось? Что-то с Шоном?
Он покачал головой:
– Нет. Ничего не случилось.
– Тогда…
– Я… я оставлял что-нибудь в твоей машине? – спросил он. – Ну, тогда. Я забрал мусор из коттеджа, собирался выбросить, а потом эта кошка… В общем, я отвлекся и, похоже, оставил все там. Я прав?
Она сглотнула и кивнула, ее глаза потемнели, расширившиеся зрачки превратили радужную оболочку в узкие светло-карие ободки.
– Да, я… Из коттеджа? – Она нахмурилась, будто пытаясь сообразить.
– Да. Из коттеджа. Что ты сделала с мусором? С мешком.
Она села.
– Я его выкинула. Это же был мусор? По виду обычный мусор.
– Да, просто мусор.
Она отвела взгляд, потом снова посмотрела на него.
– Пап, ты думаешь, все повторилось? – Она вздохнула. – У него с ней? Ты думаешь?..
Патрик наклонился вперед и убрал у нее со лба прядь волос.
– Ну, не знаю. Возможно. Может, и так. Но теперь-то все точно кончено, верно?
Он хотел встать, но ноги у него подкосились, и ему пришлось опереться рукой о тумбочку. Под ее взглядом ему стало стыдно.
– Хочешь чаю? – предложил он.
– Я заварю, – сказала она, откидывая одеяло.
– Нет-нет. Лежи. Я сам.
У двери Патрик оглянулся.
– Так ты точно выкинула? Тот мусор? – снова спросил он.
Хелен кивнула.
Чувствуя, что в груди давит, а ноги не слушаются, он медленно спустился по ступенькам и добрался до кухни. Там он налил в чайник воды и сел за стол, морщась от боли в груди. Никогда раньше Хелен ему не лгала, но сейчас он был уверен, что там, наверху, она говорила неправду.
Наверное, ему стоило разозлиться на нее, но злился он на Шона, потому что именно из-за него они оказались в таком положении. Хелен вообще не должно быть в этом доме! Она должна жить в доме со своим мужем и спать в его постели. И сам он не заслужил столь унизительной участи, как подчищать за своим сыном. И спит он через стенку от своей невестки, что граничит с неприличием. Кожа на руке под бинтом зачесалась, и он рассеянно ее потер.
И все же, если быть честным, а он всегда к этому стремился, ему ли критиковать сына? Он помнил, каково это быть молодым и испытывать зов плоти. Выбор, который сделал он сам, оказался неудачным, и ему до сих пор было за него стыдно. Он выбрал красотку, слабую и эгоистичную женщину, которой недоставало самоконтроля. Ненасытную женщину. Она сама разрушала свою жизнь, и теперь, оглядываясь назад, он удивлялся только тому, как долго это продолжалось. Патрик знал, что Лорен никогда не понимала, как часто оказывалась на волосок от смерти.
Услышав шаги, Патрик оглянулся. В проходе стояла Хелен, босая и по-прежнему в пижаме.
– Папа, с тобой все в порядке?
Он поднялся, собираясь заварить чай, но она положила руку ему на плечо:
– Посиди. Я все сделаю.
В первый раз его выбор оказался неудачным, чего не скажешь о втором. Потому что Хелен выбрал он. Она была дочерью его сослуживца, тихой, скромной и работящей, и он сразу понял, что она станет любящей и верной женой. Оставалось убедить в этом Шона. Тот влюбился в женщину, с которой познакомился во время стажировки, но Патрик знал: это не продлится долго, а когда связь затянулась, положил ей конец. Теперь он смотрел на Хелен и понимал, что не ошибся в выборе для сына: Хелен была прямой, серьезной и умной, абсолютно равнодушной к сплетням о знаменитостях, на которые так падки многие женщины. Она не теряла времени на телевизор и чтение романов, много работала и никогда не жаловалась. К тому же была общительной и приветливой.
– Держи. – Хелен уже с улыбкой протягивала ему чашку. – О! А вот тут явно не все в порядке, – сказала она, резко втянув воздух и глядя на забинтованную руку в том месте, где он только что ее почесал.
Кожа под повязкой распухла и покраснела, а рана стала темной. Хелен принесла теплой воды, мыло, антисептик и свежий бинт. Промыв и обработав рану, она снова забинтовала руку, и Патрик поцеловал ее в губы.
– Папа, – укоризненно произнесла она, осторожно отстраняясь.
– Прости, прости, – извинился он, чувствуя, как его снова накрывает волна стыда – и злости.
Женщины всю жизнь его подводили. Сначала Лорен, потом Дженни, а за ней другие. Но не Хелен. Нет, кто угодно, только не Хелен. И все же она ему солгала. Он видел это по ее лицу, искреннему, не привыкшему к обману, и внутренне содрогнулся. Он снова вспомнил свой сон – как тело Лорен переворачивалось в воде. История повторялась, вот только женщины менялись к худшему.
Никки
Дженни сказала, что кому-то пора с этим разобраться.
– Тебе легко говорить, – возразила Никки. – И ты запела по-другому, правда? А раньше велела мне помалкивать ради собственного спокойствия. А теперь говоришь: хватит молчать?
Дженни никак не отреагировала на эти слова.
– Что ж, в любом случае, я пыталась. Ты знаешь, что это так. Я указывала нужное направление. Я предупреждала сестру, или не так? Разве я виновата, что меня никто не слушает? А-а, я намекаю слишком туманно, так, что ли? Слишком туманно! А ты хочешь, чтобы я ходила и выкладывала каждому все как есть? Подумай, куда тебя саму завел твой длинный язык!
Они спорили весь вечер.
– Это не моя вина! Ты не можешь меня упрекать! Я никогда не желала Нел Эбботт неприятностей. Я только рассказала ей, что знаю сама, вот и все. Ты же сама меня просила. С тобой все равно ничего хорошего не выйдет, это точно. Я даже не знаю, зачем с тобой разговариваю.
Дженни действовала ей на нервы. Она никак не могла угомониться. И самое ужасное – ну, не самое, потому что самым ужасным было отсутствие сна, – то, что Дженни, возможно, права. Никки знала это с самого начала, с того первого утра, когда почувствовала это, сидя у окна. Еще одна. Еще одна жертва реки. Она это сразу поняла и даже хотела поговорить с Шоном Таунсендом. Но не стала и правильно сделала. Она видела его реакцию, стоило ей упомянуть его мать: маска доброжелательности на мгновение приподнялась, а под ней скрывалась злость. В конце концов, он же был сыном своего отца.
– Тогда с кем? С кем, подруга? С кем мне поговорить? Только не с женщиной из полиции. Даже не предлагай. Они все одинаковые! Она же сразу доложит начальнику, скажешь нет? Но если не с ней, то с кем? С сестрой Нел?
Она не вызывала у Никки доверия. Вот девчонка – другое дело. «Но она же еще ребенок», – возразила Дженни, на что Никки заявила:
– И что? Да у нее в мизинце храбрости больше, чем у половины города вместе взятого.
Да, она поговорит с девчонкой. Правда, пока не решила, что именно ей скажет.
У Никки все еще хранились бумаги Нел. Те, над которыми они работали вместе. Она может показать их девчонке. У Никки была распечатка, а не рукописный текст, но дочь наверняка узнает стиль матери. Конечно, там было написано не так, как хотелось бы Никки. Отчасти это и послужило причиной, по которой они разошлись. Художественные разногласия. Нел психанула и заявила, что если Никки не может выложить правду, то они просто теряют время. Но что она знала о правде? Все ей пересказывали легенды.
Дженни поинтересовалась, почему Никки тянет время и не идет разговаривать с девчонкой, на что та ответила:
– Ладно, успокойся, я поговорю. Только позже. Я поговорю, когда буду готова.
Иногда ей хотелось, чтобы Дженни заткнулась, а иногда, больше всего на свете, – чтобы сидела рядом с ней у окна и они вместе наблюдали за происходящим. Им следовало вместе состариться, мотать, как полагается, друг другу нервы, а не препираться у нее в голове, как это происходит. Никки так казалось, когда она представляла себе Дженни. И этот образ ничем не напоминал сестру, когда та приходила к ней в квартиру в последний раз, то есть за пару дней до своего отъезда из Бекфорда навсегда: тогда она была бледной от шока и тряслась от страха. Она приходила рассказать Никки, что ей угрожал Патрик Таунсенд: если она не прикусит язык и не перестанет болтать, если продолжит задавать вопросы и вредить его репутации, то он позаботится о том, чтобы с ней разобрались.
«Я не стану пачкаться, – предупредил он, – и сам тебя не трону. Но я найду людей для такой грязной работы. И не одного парня. Я сделаю так, что их будет несколько и все поимеют тебя по очереди. Тебе известно, что я знаю таких ребят, правда, Джен? Ты же не сомневаешься, что я найду парней, которые на такое способны, верно?»
Дженни тогда стояла в этой комнате и заставила Никки пообещать и даже поклясться, что та ничего не станет предпринимать.
– Сейчас мы ничего не можем сделать. Мне вообще не следовало тебе об этом рассказывать.
– Но… мальчик, – недоумевала Никки. – Как же мальчик?
Дженни вытерла слезы.
– Я знаю, знаю. Меня саму тошнит от этой мысли, но мы должны оставить его здесь. Ты должна вести себя тихо и никому ничего не говорить. Потому что тогда Патрик наверняка разберется сначала со мной, а потом и с тобой. Он слов на ветер не бросает.
Дженни уехала через два дня и больше не возвращалась.
Джулс
«Ну же, Джулия… Признайся. Неужели в глубине души тебе не понравилось?»
Я проснулась, и в голове звучал твой голос. Это было днем. Ночью я спать не могу: дом раскачивается, как судно, а шум воды оглушает. Днем все не так плохо. Как бы то ни было, я, видимо, уснула, потому что проснулась и в голове звучал твой вопрос: «Неужели в глубине души тебе не понравилось?»
«Понравилось» или «пришлось по вкусу»? А может, «хотелось»? Сейчас не могу точно вспомнить. Помню только, как вырвала руку и замахнулась, чтобы ударить тебя, и выражение непонимания на твоем лице.
С трудом переставляя ноги, я добралась до ванной и включила душ. Сил раздеться не было, и я присела на табурет, наблюдая, как комната наполняется паром. Потом выключила воду, подошла к раковине и сполоснула лицо. Подняв глаза, я вдруг увидела проступившие на запотевшем зеркале буквы «Л» и «С». Меня охватил такой ужас, что я закричала.