«Черешенку». С этим словом ассоциировались дни рождения, воздушные шары, веселье и сладкий вкус ягод, а совсем не его скользкий язык у меня во рту и грязные пальцы внизу моего живота. Я думала, что меня вырвет.
– Нет, Робби, – возразила я и сама удивилась, как ровно и спокойно прозвучал мой голос. – Ты не «сорвал мою черешенку». Ты меня изнасиловал.
Улыбка сползла с его обрюзгшего лица. Он оглянулся и снова шагнул ко мне. Голова у меня кружилась от адреналина, дыхание участилось. Я сжала кулаки.
– Я – что?! – прошипел он. – Какого черта?! Я никогда… я тебя не насиловал! – Последнее слово он произнес шепотом, будто боялся, что нас могут подслушать.
– Мне было тринадцать лет, я просила тебя перестать, плакала так, что не могла остановиться, я… – Я замолчала, потому что к горлу подступили слезы, а я не хотела плакать перед этим ублюдком.
– Ты плакала, потому что это был твой первый раз, – заискивающе и тихо произнес он, – и было немного больно. И ты не говорила, что не хочешь. Ни разу не сказала «нет». – И повторил уже увереннее: – Лживая сука! Ты ни разу не сказала «нет»! – Теперь его разобрал смех. – Да я мог получить все, что хотел, помнишь? Половина девчонок Бекфорда бегали за мной в мокрых трусиках. У меня была твоя сестра – самая крутая девчонка в округе. И ты правда считаешь, что мне понадобилось насиловать такую толстую корову, как ты?
Он верил в это. Я видела, что он искренне так считал, и поняла, что проиграла. Все это время он не чувствовал за собой вины. Не испытывал угрызений совести, потому что не считал себя насильником. Все это время, да и сейчас тоже, он верил, что оказал толстой девочке большую услугу.
Я повернулась и пошла прочь. Я слышала, как он шагал сзади, бормоча себе под нос:
– У тебя всегда были не все дома. Всегда. Не могу поверить, что слышу такое дерьмо…
Не доходя пары метров до машины, я резко остановилась. «Неужели в глубине души тебе не понравилось?» Что-то было не так. Если Робби не считал, что меня изнасиловал, то почему могла так считать ты? О чем ты спрашивала, Нел? Что имела в виду? Что именно могло мне понравиться?
Я обернулась. Робби стоял сзади с открытым ртом, опустив похожие на окорока руки.
– Она знала? – спросила я.
– Что?
– Нел знала? – закричала я.
Он выпятил губы.
– Что знала? Что я тебя трахнул? Шутишь? Только представь, как бы она отреагировала, узнав, что после нее я трахнул ее маленькую сестренку? – Он засмеялся. – Я рассказал ей про самое начало, как ты напилась, была никакая, приставала ко мне и жалобно смотрела своими поросячьими глазками: ну пожалуйста! Ты вечно вертелась под ногами как собачонка, всегда тайком следила за нами, даже когда мы занимались любовью. Тебе нравилось подглядывать, или не так? Ты думала, мы не замечали? – Он снова засмеялся. – Замечали. Мы даже шутили о том, какой маленькой, толстой и несчастной извращенкой ты была: никто тебя никогда не трогал и не целовал, и тебе нравилось смотреть, как все это достается горячей старшей сестричке. – Он покачал головой. – Изнасилование? Не смеши меня. Тебе хотелось получить то же, что и Нел, и ты это ясно дала понять.
Я представила себя под деревьями или возле двери в спальню, откуда следила за ними. Он был прав, я действительно за ними подглядывала, но не с похотью, не с завистью, а с каким-то жутковатым любопытством. Я смотрела, как смотрят все дети, а я и была маленьким ребенком. Маленькой девочкой, которая не хотела видеть, что делают с ее сестрой (потому что все выглядело так, как будто с тобой что-то делают), но просто не могла отвести взгляд.
– Я сказал ей, что ты ко мне приставала, а когда я тебя оттолкнул, то убежала в слезах, и она бросилась за тобой.
Перед глазами у меня замелькали картины из прошлого: твои слова, злость, то, как ты держала мою голову под водой, а потом схватила за волосы и вытащила на берег.
«Ах ты, дрянь! Тупая толстая дура! Ты что задумала?!»
А может: «Ах ты, дрянь! Тупая толстая идиотка! Ты чего творишь?!»
А потом: «Я знаю, он тебя обидел, но чего ты ждала?»
Я села в машину, руки дрожали. Я с трудом достала ключи. Робби по-прежнему стоял рядом и не успокаивался:
– Да, мотай отсюда, лживая сучка. Ты ведь не думала, что девушка тут? Просто нашла предлог? И приехала увидеть меня. Хочешь продолжения?
Я слышала, как он смеялся, переходя улицу.
– Никаких шансов, киска. Все в прошлом. Ты, может, и похудела, но осталась такой же идиоткой.
Я тронулась с места, чуть отъехала, и двигатель заглох. Выругавшись, я снова повернула ключ зажигания и, когда мотор завелся, выжала до отказа педаль газа, стремясь побыстрее оказаться как можно дальше от него и всего, что произошло. Я понимала, что должна беспокоиться о Лине, но не могла думать ни о чем, кроме одного: ты не знала!
Ты не знала, что он меня изнасиловал.
Когда ты сказала: «Мне жаль, что он тебя обидел», ты имела в виду то, что он оттолкнул меня. А когда говорила: «Но чего ты ждала?», ты, конечно, имела в виду, что он так поступил, потому что я еще маленькая. А когда спросила: «Неужели в глубине души тебе не понравилось?», ты имела в виду не секс, а воду.
Мир, в котором я жила, рухнул. Я была слепа и даже не допускала сомнений. А ты ничего не знала.
Я съехала на обочину и разревелась – мое тело сотрясали рыдания от осознания жуткой правды: ты ничего не знала. Все эти годы, Нел. Все эти годы я приписывала тебе ужасную жестокость, а чем ты это заслужила? Чем? Все эти годы я тебя не слушала, постоянно отказывалась тебя выслушать. А теперь мне самой казалось невероятным, как я могла не понять, что вопрос «Неужели в глубине души тебе не понравилось?» относился к реке, к той ночной воде. Ты хотела знать, что чувствует человек, отдаваясь во власть воды.
Я перестала плакать. В голове прозвучал твой голос: «У тебя нет на это времени, Джулия», и я улыбнулась.
– Я знаю, – громко ответила я. – Я знаю.
Меня больше не трогало, что думал Робби, мне было не важно, что он всю жизнь считал, будто ничего не сделал, – для мужчин вроде него это обычная вещь. И какая разница, что он думал? Для меня он был пустым местом. Для меня всегда имела значение ты: что ты знала, и чего не знала, и что я всю жизнь наказывала тебя за то, чего ты не делала. А теперь я не могла сказать тебе, как мне жаль.
Вернувшись в Бекфорд, я остановила машину на мосту, спустилась по мшистым ступенькам и направилась по тропинке к реке. Было чуть за полдень, становилось прохладнее, поднимался ветер. Не лучшее время для купания, но я так долго ждала и хотела быть там, с тобой. Только так я могла снова оказаться рядом, другого способа не существовало.
Я сняла туфли и, оставшись в джинсах и футболке, немного постояла на берегу. Потом медленно двинулась вперед: первый шаг, второй, третий. Чувствуя, как ноги начали вязнуть в иле, я закрыла глаза, но не остановилась. Когда вода сомкнулась у меня над головой, я сквозь невольный ужас вдруг осознала, что на самом деле ощущение было приятным. По-настоящему приятным.
Марк
На бинте, которым была перевязана рука Марка, проступила кровь. Он плохо наложил повязку и, несмотря на все попытки расслабиться, продолжал изо всех сил сжимать руль. У него ныла челюсть, а за глазами пульсировала острая боль. Голову снова сжали тиски. Он чувствовал, как они выдавливали кровь из вен и череп начинал трещать, будто вот-вот расколется. Он дважды останавливал машину на обочине и выходил, чтобы не испачкать рвотой салон.
Он понятия не имел, куда ехать. Сначала он направился на север, в сторону Эдинбурга, но потом передумал. А вдруг они ждут его именно там? Выставят на въезде полицейские кордоны, посветят фонарем в лицо, грубо вытащат из машины и тихо предупредят, что дальше будет только хуже? Намного хуже. Он развернулся и поехал в другую сторону. От сильной боли голова отказывалась соображать. Ему надо остановиться, перевести дух, составить план. Марк свернул с шоссе и поехал в сторону побережья.
Все, чего он так боялся, теперь наверняка произойдет. Перед глазами мелькали картины из будущего, будто записанного на пленку, и он прокручивал ее снова и снова: полицейские в дверях, журналисты выкрикивают вопросы, пока его ведут к машине, набросив на голову одеяло. Окна с новыми стеклами вновь забрасывают камнями и разбивают. Стены дома разукрашивают надписями, почтовый ящик мажут дерьмом. Суд. Господи, суд! Лица родителей, когда Лина повторит свои обвинения, вопросы суда: когда, где и сколько раз? Стыд. Приговор. Тюрьма. Все, о чем он предупреждал Кэти, когда говорил, что его ждет. Он не вынесет этого. Не сможет перенести.
В ту июньскую пятницу он ее не ждал. Она должна была пойти на чей-то день рождения, пропустить который не могла. Он помнил, как открыл дверь, увидел ее и сначала обрадовался, как радовался каждой их встрече, но потом заметил у нее на лице тревогу и беспокойство. Сегодня видели, как на школьной парковке он о чем-то разговаривал с Нел Эбботт. О чем они говорили? Почему он вообще с ней разговаривал?
– Меня видели? Кто? – изумился он, решив поначалу, что Кэти ревнует.
Кэти отвернулась и почесала затылок, как всегда делала, когда нервничала или смущалась.
– Кэти, в чем дело?
– Она знает, – тихо ответила Кэти, глядя в сторону.
Земля разверзлась у него под ногами, и он почувствовал, что летит в бездонную пропасть. Он схватил ее за руку и повернул к себе.
– Мне кажется, что Нел Эбботт знает, – повторила она.
И потом рассказала все – и о чем лгала, и что скрывала. Лина была в курсе уже несколько месяцев, брат Кэти тоже.
– Господи! Господи, Кэти, почему ты не сказала мне? Как ты могла… Господи!
Никогда раньше он на нее не кричал и теперь видел, как она напугана и расстроена, но остановиться уже не мог.
– Ты понимаешь, что теперь со мной сделают? Ты понимаешь, черт тебя побери, как поступают в тюрьме с извращенцами?
– Но ты не извращенец! – закричала она.