Я покачал головой:
– Мне жаль, но сейчас я мало что могу сообщить. Мы не думаем, что с ним что-то случилось. Нам нужно просто его найти и задать несколько вопросов. Мы не знаем, где он может находиться, а вы? Если бы он хотел скрыться? Где живут его родители, есть ли у него друзья в округе?..
Она нахмурилась.
– Это ведь не связано с погибшей женщиной? Я читала в газетах, что неделю или две назад тут погибла еще одна женщина. Она же не была… той женщиной, с которой он встречался?
– Нет-нет. Дело совсем в другом.
– Слава богу! – Ей явно стало легче. – Я хочу сказать, что она была бы для него старовата, правда?
– Почему вы так считаете? Ему нравились молоденькие?
Трейси смутилась.
– Нет… в каком смысле «молоденькие»? Той женщине, кажется, было за сорок, а Марку не было и тридцати, так что…
– Я понял.
– Вы действительно не можете сказать, в чем дело?
– А Марк когда-нибудь обращался с вами грубо, выходил из себя, проявлял жестокость?
– Что?! Господи, нет! Никогда! – Она откинулась на спинку кресла и нахмурилась. – Его в чем-то обвиняют? Но он не такой. Да, он эгоистичен, – что есть, то есть, – но человек он точно не плохой, по крайней мере, в этом смысле.
Я проводил Трейси до машины, где ждали полицейские, чтобы отвезти ее домой, по пути размышляя, в каком смысле Марк мог быть плохим. Мог ли он считать, что любовь его во всем оправдывает?
– Вы спрашивали, куда он мог поехать, – проговорила Трейси, когда мы подошли к машине. – Не зная причины, мне трудно сказать, но одно такое место приходит на ум. У нас – у моего отца – есть домик на берегу. Мы с Марком часто ездили туда на выходные. Он стоит на отшибе, вокруг ничего нет. Марк часто повторял, что это идеальное убежище.
– И в нем никто не живет?
– Мы редко там бываем. Раньше всегда оставляли ключ под горшком, но в начале года выяснилось, что кто-то им пользовался без спроса. Оставлял грязные чашки, мусор в ведре, все такое. И мы перестали класть ключ на прежнее место.
– И когда это случилось в последний раз? В смысле, когда кто-то пользовался домом без разрешения?
Она нахмурилась.
– О господи! Давно. Наверное, в апреле? Да, точно, в апреле. На пасхальные каникулы.
– И где конкретно расположен этот дом?
– В Хоуике, – ответила она. – Это маленькая деревушка, ничего особенного. На побережье возле Крастера.
Лина
Выпустив меня из багажника, он извинился:
– Мне очень жаль, Лина, но какой выбор ты мне оставила?
Я начала смеяться, а он велел мне заткнуться и сжал кулаки. Я подумала, что он может снова меня ударить, и перестала.
Мы находились на побережье возле дома, одиноко стоявшего на вершине высокого обрыва. Рядом – стена, маленький сад и стол, какие обычно выставляют на улице возле пабов. Дом, похоже, был необитаем – вокруг ни души. С того места, где я стояла, не было видно никаких других строений, а проселочная дорога казалась давно заброшенной. Сюда не доносился шум машин, и тишину нарушали только крики чаек и рокот волн внизу.
– Кричать бесполезно, – заметил он, будто прочитав мои мысли. Затем взял за локоть, подвел к столу и дал салфетку вытереть рот. – С тобой все будет в порядке.
– Неужели? – спросила я, и он отвернулся.
Мы долго сидели рядом за столом. Он по-прежнему держал меня за локоть, но постепенно его хватка слабела, а дыхание становилось ровным. Я не пыталась освободить руку. Вступать сейчас в борьбу не имело смысла. Пока. Я чувствовала страх, ноги сильно дрожали, и унять эту дрожь мне никак не удавалось. Но я чувствовала, что это хорошо, что ко мне возвращаются силы, что я вновь обретаю решимость, как тогда у него в доме. Да, пусть сейчас он одержал верх, но по той простой причине, что я не пыталась убить его сразу, не зная, с кем имею дело. Но это был лишь первый раунд. Если он считал, что сумел со мной разобраться, то сильно заблуждался. Знай, что я чувствую и через что прошла, он вряд ли держал бы меня за руку. Он бы во всю прыть мчался прочь, спасая свою жалкую жизнь.
Я сильно закусила губу и почувствовала во рту металлический привкус крови. Мне нравилось его ощущать, и я представляла, как плюну Марку в лицо. Когда пробьет час. У меня накопилось к нему много вопросов, но я не знала, с чего начать, поэтому просто спросила:
– Зачем ты сохранил это? – Я изо всех сил старалась говорить ровным голосом, чтобы не выдать свой страх. Он не ответил, и мне пришлось повторить вопрос: – Зачем ты сохранил браслет? Почему не выбросил его? Или просто не оставил на руке? Зачем ты его взял?
Он отпустил мою руку и смотрел не на меня, а на море.
– Я не знаю, – ответил он устало. – Честно, понятия не имею, зачем я его взял. Наверное, как страховку. Хватался за соломинку. Чтобы иметь хоть что-то против других… – Он не договорил и закрыл глаза.
Я понятия не имела, о чем он, но чувствовала, что у меня появился шанс. Я чуть отодвинулась. Затем еще немного. Он открыл глаза, но не пошевелился и снова стал безучастно смотреть на воду. Он выглядел измученным. Разбитым. Будто потерял все. Я откинулась на спинку скамьи. Я могла бежать. Я умею быстро бегать, если надо. Я бросила взгляд на дорогу позади дома. Я вполне могла бы сбежать, если бы мне удалось пересечь дорогу, перемахнуть через стену и оказаться в поле. Там он не сможет погнаться за мной на машине.
Но я не стала пытаться. Даже если это было моим последним шансом. Я подумала, что если все закончится плохо, то лучше умереть, зная, что случилось с мамой, чем остаться жить и вечно мучиться догадками без всякой надежды узнать правду. Такого я просто не вынесу.
Я поднялась из-за стола. Он не пошевелился и лишь смотрел, как я обошла стол и села напротив, заставив его взглянуть на меня.
– Ты знаешь, что я думала? Я думала, что мама меня оставила. Когда ее нашли и сообщили мне, я решила, что это ее выбор. Что она выбрала смерть, потому что чувствовала свою вину за случившееся с Кэти, или что ей было стыдно за себя, или… ну, не знаю. Просто потому, что вода притягивала ее сильнее меня.
Он промолчал.
– Я верила в это! – закричала я так громко, что он вскочил. – Я верила, что она меня оставила! Ты знаешь, каково это чувствовать? А теперь выясняется, что она меня не оставляла. Ты забрал ее. Забрал у меня, как забрал Кэти.
Он улыбнулся. Я вспомнила, что мы считали его привлекательным, и меня затошнило.
– Я не забирал у тебя Кэти, – произнес он. – Кэти не была твоей, Лина. Она была моей.
Я хотела наброситься на него, расцарапать ему лицо и закричать, что она не была его. Не была! Не была! Но я со всей силы впилась ногтями в кожу, до крови закусила губу и решила дослушать, что он скажет в свое оправдание.
– Я никогда не считал себя человеком, который может увлечься юной девушкой. Никогда. Я считал таких людей посмешищем. Жалкими старыми неудачниками, с которыми женщины их возраста не хотят иметь дела.
Я засмеялась:
– Именно! В самую точку!
– Нет-нет. – Он покачал головой. – Это не так. Посмотри на меня. У меня никогда не было проблем с женщинами. Они сами на меня вешаются. Сейчас ты качаешь головой, но ты это видела. Господи, да ты сама ко мне приставала.
– Ничего подобного.
– Лина…
– Ты действительно думаешь, что я тебя хотела? Не обольщайся. Это была игра, это было… – Я замолчала.
Как объяснить это такому человеку, как он? Как объяснить, что это никак не связано с ним и связано исключительно с тобой? Это – во всяком случае, для меня – было нашим с Кэти общим делом, только нашим. Люди, с которыми мы «играли», были для нас «болванчиками». Они нас нисколько не интересовали.
– Ты понимаешь, что значит быть такой, как я? – поинтересовалась я у него. – Я знаю, ты считаешь себя неотразимым или вроде того, но ты понятия не имеешь, каково это – быть девушкой, такой как я. Ты знаешь, как мне легко заставить мужчин плясать под свою дудку, смутить их? Стоит мне лишь посмотреть на них по-особенному, или встать поближе, или засунуть палец в рот и пососать, и они начинают краснеть и возбуждаться. Вот этим я с тобой и занималась, придурок. Просто дурачила.
Он хмыкнул, явно оставшись при своем мнении.
– Ладно, пусть так, Лина. Так чего ты добивалась? Когда угрожала выдать нас, когда кричала так, что услышала твоя мать, – чего ты добивалась?
– Я хотела… хотела…
Я не могла сказать ему, что хотела, чтобы все было как прежде. Хотела вернуть те времена, когда мы с Кэти были неразлучны, проводили вместе все дни напролет, вместе купались в реке, и никто на нас не смотрел, и наши тела были только нашими. Я хотела вернуть времена, когда мы еще не играли и не знали, на что способны. Но хотела этого только я. А Кэти – нет. Ей нравилось, когда на нее пялились. Для нее это было не просто игрой, а чем-то бо́льшим. В самом начале, когда я только узнала о них и мы из-за этого поругались, она сказала: «Ты не представляешь себе это ощущение, Лина: человек хочет тебя так сильно, что готов ради тебя поставить на карту все, абсолютно все. Работу, отношения, свободу. Ты не представляешь, что это за чувство».
Хендерсон смотрел на меня и ждал продолжения. Я пыталась найти слова, чтобы он понял: она ушла не только от него, но и от своей власти над ним. Мне хотелось стереть с его лица уверенность в том, что он ее знал, а я нет. Но таких слов я не нашла, и к тому же было глупо отрицать, что она действительно его любила.
В глазах у меня защипало, я опустила голову, чтобы он не видел моих слез, и вдруг заметила прямо у своих ног гвоздь. Он был длинным, не меньше десяти сантиметров. Я немного подвинула ногу, накрыла ею шляпку и слегка надавила, чтобы другая сторона гвоздя слегка приподнялась.
– Ты просто ревновала, Лина, – произнес Хендерсон. – В этом все дело, правда? Ты всегда ревновала. Мне кажется, ты ревновала нас обоих. Ее из-за меня, а меня из-за нее. Ты была лишней. И заставила нас заплатить. Вместе со своей матерью…
Я не мешала ему говорить и пороть всю эту чушь, и мне даже было не важно, что он абсолютно неправ, потому что все мое внимание было приковано к гвоздю, который мне удалось приподнять ногой. Я опустила руку под стол. Марк замолчал.