Марк не спускал с меня глаз.
– Наверное, я чего-то не знаю, да? Что она сделала? Что твоя мать сделала Хелен?
Я не ответила и отвернулась. На солнце наползло облако, и я вдруг почувствовала такой же холод, как утром, холод изнутри и снаружи. Я подошла к столу, взяла браслет и надела себе на руку.
– Итак, – сказал он. – Я тебе все рассказал. И помог, верно? Теперь твоя очередь.
Моя очередь. Я вернулась к стене, нагнулась и подобрала гвоздь.
– Лина, – произнес он, и по его тону, по быстрому и прерывистому дыханию я поняла, что он боится. – Я помог тебе. Я…
– Ты думаешь, Кэти утопилась, испугавшись, что я ее выдам, или что ее выдаст моя мама, или что кто-то выдаст вас обоих, и тогда все об этом узнают, и у нее будет куча неприятностей, и это убьет ее родителей. Но ты знаешь, что дело не только в этом, ведь правда?
Он опустил голову и вцепился руками в край стола.
– Ты знаешь, что на самом деле причина вовсе не в этом. Причина в том, что она боялась за тебя.
Он продолжал смотреть на стол, не шевелясь.
– Она так поступила ради тебя. Убила себя ради тебя. А что сделал ты ради нее?
Его плечи задрожали.
– Что сделал ты? Ты постоянно врал, отказался от нее, как будто она для тебя ничего не значила, будто была для тебя никем. Разве она это заслужила?
Сжимая гвоздь в кулаке, я подошла к столу. Он всхлипывал и бормотал:
– Прости меня, прости, прости. Господи, прости!
– Слишком поздно, – сказала я. – Слишком поздно.
Шон
Я проехал половину пути, когда пошел дождь. Сначала слегка накрапывало, а потом хлынул настоящий ливень. Видимость стала почти нулевой, и машина еле ползла. Позвонил один из полицейских, отправленных в Хоуик, и я включил громкую связь.
– Тут пусто, – сообщил он сквозь треск динамика.
– Пусто?
– Никого. Нашли машину – красный «Воксхолл», – а его самого нет.
– А Лина?
– Тоже никаких следов. Дом заперт. Мы продолжим поиски…
Машина там, а их нет. Машина сломалась? Если он добрался до дома и выяснил, что ключа нет, то почему не проник в него, чтобы отсидеться? Это же лучше, чем пуститься в бега. А может, их кто-то подобрал? Друг? У него есть сообщник? В принципе, наверное, кто-то мог бы помочь ему выбраться из переделки, но ведь он простой школьный учитель, а не конченый преступник. Я не мог представить, чтобы у него оказались друзья, которых не смутит похищение детей.
И я не знал, радоваться ли этим новостям или огорчаться. Потому что если Лина с ним, то у нас не было никаких зацепок, где ее искать. Уже сутки ее никто не видел. От этой мысли мне стало не по себе. Я должен позаботиться о ее безопасности. В конце концов, я и так сильно подвел ее мать.
Я перестал видеться с Нел после того случая с отцом. Фактически мы ни разу не оставались наедине до смерти Кэти, а потом у меня не осталось выбора. Я должен был ее допросить, поскольку Кэти дружила с ее дочерью, а Луиза бросалась обвинениями.
Я допросил Нел в качестве свидетеля. Что было, конечно, непрофессионально. Вообще-то немало моих поступков за последний год подпадало под эту категорию, но из-за связи с Нел по-другому и быть не могло. И повлиять на это я никак не мог.
Наша новая встреча причинила мне боль, потому что почти сразу я понял, что прежней Нел, которая открыто мне улыбалась, околдовала меня и подчинила себе, больше не было. Она не столько изменилась внешне, сколько ушла в себя, стала другой, незнакомой. Мечты о новой жизни с ней и Линой благополучно развеяла Хелен, и теперь они выглядели по-детски наивными. Нел, открывшая мне дверь в тот день, казалась другой женщиной – чужой и недоступной.
Во время беседы я почувствовал, что она считает себя виноватой, правда вина эта не была связана с чем-то конкретным. Нел по-прежнему занималась своим проектом «Смертельная заводь», настаивая, что он никак не мог привести к трагедии с Кэти, и все же ощущала свою вину. Все ее ответы начинались словами «я должна была», «мне следовало» и «я не сознавала». Но что именно ей «следовало» и чего она «не сознавала», было непонятно. Теперь я понимаю, что она могла винить себя из-за Хендерсона, что должна была что-то знать или подозревать, но ничего не сделала.
После беседы я поехал в коттедж. Я ждал ее там, больше надеясь, чем рассчитывая на ее появление. Она приехала после полуночи, не совсем трезвая и на взводе. На рассвете, когда у нас обоих уже не осталось сил, мы отправились на реку.
Нел была очень возбуждена, почти не в себе. Она с исступлением фанатички говорила, как устала от лжи, как хотела правды. Правда, только правда, ничего кроме правды.
– Но ты же сама все понимаешь, – сказал я ей. – Иногда невозможно докопаться до правды. Мы никогда не узнаем, что творилось у Кэти в голове.
Она покачала головой:
– Дело не в этом, совсем не в этом… – Она сжала мою ладонь одной рукой, а другой продолжала чертить круги на земле. – Почему, – прошептала она, глядя в сторону, – твой отец ухаживает за этим домом? Зачем он это делает?
– Потому что…
– Если это дом, куда приходила твоя мать, если тут она изменяла ему, то зачем, Шон? В этом нет никакого смысла.
– Я не знаю, – ответил я.
Я и сам не раз задавался этим вопросом, но никогда не задавал его отцу. Мы не говорим об этом.
– А этот мужчина, ее любовник. Почему никто не знает, как его зовут? Почему его никто никогда не видел?
– Никто? Только потому, что его не видел я, Нел…
– Никки Сейдж сказала мне, что его никто не знал.
– Никки? – засмеялся я. – Ты разговариваешь с Никки? И слушаешь ее?
– А почему никто не относится всерьез к ее словам? – возмутилась она. – Потому что она старая? И уродливая?
– Потому что она сумасшедшая.
– Да, – пробормотала она, обращаясь к себе. – Стервы все сумасшедшие.
– Брось, Нел. Она мошенница! Утверждает, что разговаривает с мертвыми.
– Да. – Она зарылась пальцами глубже в землю. – Да, она мошенница, но это не означает, что все сказанное ею неправда. Ты даже не представляешь, Шон, как много из того, что она говорит, похоже на правду.
– Она использует холодное чтение[4], Нел. А в твоем случае в этом нет необходимости. Она знает, что ты хочешь услышать.
Она помолчала. Потом перестала чертить круги и произнесла свистящим шепотом:
– А с чего Никки могла взять, будто я хочу услышать, что твою мать убили?
Лина
Чувство вины исчезло. На смену ему пришли облегчение, скорбь и какая-то странная легкость, которую ощущаешь, когда просыпаешься после кошмара и понимаешь, что все это тебе лишь приснилось. Но тут другой случай, потому что кошмар был настоящим. И мама умерла. Но, по крайней мере, она не ушла из жизни по своей воле. Она не оставила меня. Кто-то лишил ее жизни, и это меняло дело, потому что теперь я могла что-то предпринять – ради себя и ради нее. Я могла заставить Хелен Таунсенд заплатить за все.
Я бежала по тропинке вдоль берега, зажав в руке мамин браслет. Я боялась его уронить, боялась, что он упадет с обрыва в море. Мне даже хотелось для надежности зажать его во рту, как крокодилы переносят своих детенышей.
Бежать по тропинке было опасно, потому что я могла упасть, зато она хорошо просматривалась в обоих направлениях и я знала, что за мной никто не гонится. Конечно же, не гонится. Кругом не было ни души.
Не было никого – ни чтобы меня поймать, ни чтобы прийти на помощь. И я понятия не имела, куда подевался мой телефон, остался ли он в доме Марка или в его машине, или он забрал его и выбросил. Спросить же у него я теперь не могла.
Чувство вины исчезло. Я должна сосредоточиться. К кому можно обратиться? Кто мог бы мне помочь?
Впереди показались дома, и я побежала изо всех сил. Мне казалось, что там обязательно окажется человек, который будет знать, что делать, и у кого найдутся ответы на все вопросы.
Шон
Телефон на подставке подал сигнал и вернул меня к действительности.
– Шон? – послышался голос Эрин. – Вы сейчас где?
– На пути к побережью. А вы? Удалось что-нибудь узнать у Луизы?
Она не ответила, и я решил, что она не услышала мой вопрос.
– Луиза что-нибудь сказала про Лину?
– Э-э… нет, – неуверенно произнесла Эрин.
– В чем дело?
– Послушайте, мне надо с вами поговорить, но не по телефону…
– О чем? Это связано с Линой? Выкладывайте, Эрин, хватит темнить.
– Это может подождать. И не связано с Линой. Это…
– Черт возьми, если это не срочно, то зачем вы звоните?!
– Мне надо поговорить с вами, сразу как вы вернетесь в Бекфорд, – ответила она холодно и зло. – Это понятно? – И повесила трубку.
Дождь стал стихать, и я поехал быстрее по узкой извилистой дороге, зажатой с обеих сторон высокой живой изгородью. У меня снова появилось странное ощущение легкости, которое возникает на американских горках, когда адреналин зашкаливает. Я проскользнул в узкую каменную арку и устремился вниз, а потом снова взлетел на холм, и передо мной открылась маленькая бухта с качавшимися на волнах рыбацкими баркасами.
В деревне стояла тишина: судя по всему, ее обитателей распугала непогода. Это и был Крастер. Машина сбавила скорость, а я даже и не понял, что сам притормозил. Когда я остановился в парке, несколько пешеходов в теплых непромокаемых куртках устало пробирались через лужи. Я последовал за молодой парой, спешившей укрыться от дождя, и зашел в кафе, где группа пенсионеров коротала время за чаем. Я показал им фотографии Марка и Лины. Они их не видели, но ответили, что полчаса назад об этом же их спрашивал полицейский в форме.
На обратном пути я прошел мимо той самой коптильни, куда меня обещала сводить мама, чтобы попробовать копченой рыбы. Я попытался вспомнить ее лицо, но мне это в очередной раз не удалось. Наверное, мне хотелось почувствовать то разочарование, которое она испытала, когда я сказал, что не хочу сюда ехать. Мне хотелось ощутить боль – ее боль тогда и свою сейчас. Но воспоминания были слишком расплывчатыми.