– Не нужно. Мне пора.
– Я никуда не отпущу тебя.
– Ты не доняла. Мне необходимо уехать из города.
– Почему? – искренне удивилась Алена.
– У меня большие неприятности. Тот человек… С которым я должна была встретиться… Он должен был помочь мне. Но он так и не появился. И я не знаю, что с ним.
– Думаю, это не единственный человек, который может тебе помочь? Я могу что-то сделать для тебя?
– Нет, исключено. Это криминальная история. Она касается только меня. Я не хочу впутывать в нее человека, который мне симпатичен.
Она взяла в руки мое лицо – руки были прохладными и обещали защиту.
– Вот ты и призналась.
– В чем?
– В том, что я тебе симпатична. Ты должна рассказать. Я твой друг, неужели ты не поняла? Позволь мне помочь тебе. Я очень многое могу…
Сгорая от нетерпения, она ждала.
Я внутренне собралась – от того, как точно я проведу сейчас свою партию, насколько буду убедительна, зависит в очень большой степени мое будущее. Этот монолог я репетировала целыми днями, я не должна была проколоться. Я долго искала беспроигрышную историю, но в конце концов решила остановиться на истории, рассказанной Нимотси, моим другом, так страшно и так навсегда потерянным. Я только чуть-чуть изменила се, перенеся действие из Греции в Москву, но оставив в неприкосновенности кровавую сюжетную канву (Боже мой, я по-прежнему воспринимала ее как сюжет, не более того!). И одним из второстепенных действующих лиц в ней была именно я, но не незадачливая сценаристка, а начинающая актриска, от прихоти или по каким-нибудь другим причинам клюнувшая на постыдный бизнес. Мое чудесное спасение еще ничего не означало, обложенная со всех сторон, обреченная на роль мишени-свидетельницы, без документов, я хотела только одного – уехать из страны. Тот человек, не пришедший на встречу в Доме кино, обещал мне паспорт. Но так и не явился…
Мне нужен паспорт, чтобы уехать.
И все это время меня не покидала мысль о нереальности происходящего: неужели это я – я! – так правдоподобно, так вдохновенно вру человеку, который искренне готов помочь мне?.. Неужели это я, кроткая овца, не сказавшая за всю свою жизнь ни слова не правды, сейчас выстраиваю все эти фантастические комбинации? О, это была я, будь я проклята. В конце концов я так возненавидела себя, что разрыдалась.
Алена с готовностью обняла меня и уткнулась губами в мой стриженый затылок. Она поверила мне. Она готова была поверить во что угодно, лишь бы немедленно начать действовать, лишь бы доказать мне, что она со мной и меня не оставит. И эта безоглядная вера тоже была одной из составляющих ее любви, которую так подло, так расчетливо выудила из нее я…
– Девочка моя… Бедная моя девочка! – безостановочно шептала Алена. И в то же время я чувствовала, как подобралось в комок ее тело: она уже готова была безоглядно защитить меня. На секунду я потеряла контроль над собой и едва удержалась, чтобы не рассказать ей всю правду, – моя правда тоже была опасна, два окровавленных тела болтались на ней, как ключи на брелоке… Открой глаза, Ален, это же я, Мышь, ты знаешь меня сто лет… И прости меня.
Но Мышь умерла, она осталась там, в летней Москве, оплакивать своих друзей. А сейчас был конец октября, и Ева сидела в кровати, укрытая красивым несчастным телом Алены, и ставила последнюю точку в своем сбивчивом рассказе.
– Вот и все.
– Я завтра же… Нет, сегодня поговорю с отцом. У него схвачены хорошие адвокаты и фээсбэшники… А с прокурором города он в бане моется по четвергам, они там друг другу спины натирают… Если мы дадим делу ход, с тобой ничего не случится, поверь мне. Там такие волки сидят…
Только этого не хватало!
– Нет, – твердо сказала я, – нет, иначе я уйду немедленно. Я могу рассчитывать только на себя. Я знаю, что это такое, я видела, как работают эти люди. Никто не спасет. Я просто должна исчезнуть.
, Алена думала. И, ожидая ее приговора, я коснулась губами оспинок на ее плече. Этот аргумент оказался неотразим.
– Хорошо, – сказала Алена. Наконец-то! – Паспорт – это не проблема. Я сделаю паспорт. И я смогу защитить тебя. Ты мне веришь?
Я молчала.
– Ты мне веришь? – настойчиво повторила она.
Кого-то она мне напоминала, кого-то, кем я восхищалась в детстве. Ну, конечно, это была книга, которую я читала по ночам под одеялом, под неумолчный аккомпанемент южных сытеньких сверчков – “Рожденные свободными” Джой Адамсон. Одну из героинь, старшую в семье гепардов – кажется, ее звали Пипа. Она даже не подозревала об этом своем имени, она умела уходить от львов и спасать своих котят из первого помета. На фотографиях она не выглядела импозантной – маленькая голова, длинное тело в темных подпалинах, независимо болтающийся хвост. Алена была куда красивее…
В эту ночь все было решено.
Я готова была заплатить своим телом за дружескую поддержку.
Но этой жертвы не понадобилось. Я знала об Алене многое, но самое главное узнала только сейчас – она ненавидела покупать, она ненавидела пользоваться слабостями тех, кого любила. А ее чувство ко мне было искренним, я это видела.
. И когда я потянулась к ней, она молча отстранилась. Это далось ей нелегко, она действительно хотела меня, но все-таки она отстранилась. В моих глазах, в моих руках застыл немой вопрос – и тогда она сказала, глядя мне в глаза:
– Запомни, я никогда не пользуюсь моментом. Я хочу, чтобы ты любила меня – но просто так. Не в благодарность, не исполняя обязательств, не чувствуя себя проституирующей сукой. Я смогу доказать, что так оно и будет. Я дам тебе время. Я подожду.
– Спасибо, – сказала я искренне.
– Спасибо тебе. Это слишком серьезно и поэтому не должно быть слишком легко.
Мы обе были опустошены этим разговором. Она заснула первой, покровительственно обняв меня за шею, ни дать ни взять воительница, валькирия, способная поднять на дыбы целый мир.
…Я осталась у нее. Это была еще одна странная неделя, наполненная событиями, происходившими вне стен Алениного дома. Она где-то пропадала целыми днями, возвращалась сосредоточенной и усталой. Мы не говорили с ней о том, что произошло ночью, мы вообще не возвращались больше к этому, тяжело справляясь с неловкостью ожидания.
Но все это время мы много и жадно разговаривали – как люди, пытающиеся побыстрее узнать друг друга и отбросить все формальности. Целыми ночами Алена, лежа в кровати и забросив руки за голову (это была ее любимая поза), рассказывала мне о ВГИКе. И я не могла отделаться от мысли, что мы с ней учились в разных институтах: ее ВГИК был наполнен веселыми циничными историями, заставлявшими меня смеяться до слез; удивительными человеческими типами, достойными снисходительного восхищения. Я помнила совсем другой ВГИК: он ограничивался пространством одного человека – Ивана. Мир Алены был забит другими людьми, которые толклись на одном пятачке, мешали друг другу, то и дело сталкивались лбами, локтями и, видимо, от тесноты, вступали друг с другом в необязательные сексуальные отношения. И это было здорово – ни дать ни взять американские горки. Она умела вкусно, легко жить и так же вкусно подавать свою жизнь. В этой подаче я с трудом узнавала знакомые мне персонажи.
Так, зарвавшийся сукин сын, путавший себя любимого с историей человечества, оказался Иваном. А зарвавшийся сукин сын, путавший себя с историей кино, оказался Нимотси. Обо мне не было сказано ни слова – я, как всегда, западала за подкладку памяти, стертая личность, ничего не скажешь. Лишь один раз она упомянула меня в контексте прошедшего времени. Их всех уже нет в живых, сумасшедшие киношники гибнут, как лосось на нересте. Их уже нет в живых, “всех троих”. Третьей, должно быть, и была Мышь: следовательно, и до Питера докатилась волна слухов.
И все эти бессонные ночи между нами – мной и Аленой – на самой середине кровати лежал вытянутый в ленту палестинский платок, с успехом заменивший средневековый целомудренный меч Тристана и Изольды. Он был положен, чтобы я оценила красоту жеста. “Если ты почувствуешь, что готова, ты просто уберешь его, и тогда…” – сказала мне Алена, прекрасно понимая, что значит “тогда”. Что ж, она умела быть великодушной в своих отношениях.
Иногда мы ездили куда-нибудь поужинать; иногда отправлялись на трассу, за город, – там у Алены была дача, где-то под Синявином. Впрочем, мы так ни разу и не добрались до нее. На пустынных ночных дорогах Алена учила меня водить джип, еще одна прихоть. Не очень-то хорошо у меня получалось, я ненавидела технику во всех ее проявлениях. Но сдвинуть с места послушную, восхитительно устроенную машину я уже могла. Алена же развивала бешеную скорость, и я здорово жалела, что езжу с ней без ремня безопасности. Но мой характер был задан первым вечером нашего знакомства, ничего не поделаешь.
Я потихоньку привязывалась к Алене и даже – о, ужас! – начала жалеть, что не могу просто и естественно ответить на ее чувство. К счастью, развить эту тему до опасного для нравственности предела я не успела. Паспорт оказался готов как раз вовремя. Алена привезла его вечером, небрежно бросила на стол и несколько минуте удовольствием наблюдала, как я его рассматриваю. Ева Апостоли наконец обрела документальное подтверждение своего существования. Она получила прописку в одном из ближайших пригородов Питера, место и год рождения, ненамного отличающиеся от моих истинных; печати и подписи, которые удостоверяли все на свете.
– Настоящий? – спросила я у Алены.
– Обижаешь, начальник, – ответила она, – только не спрашивай меня, как я его сделала.
– Не буду. Я только удивляюсь, почему это до сих пор не твой бизнес.
– Я добропорядочный человек. Во всем, что не касается сексуальной ориентации, – мягко напомнила Алена.
– Сколько я должна?
Она села передо мной и положила голову мне на колени.
– Ужин в “Астории” и затяжной поцелуй на ночь, больше ничего, что потребовало бы от тебя героических усилий. И еще – ты должна будешь сказать мне, если соберешься исчезнуть. Не уходи, не простившись, этим ты разобьешь мое сердце, – она стиснула мне колени, – впрочем, оно и так уже разбито. Ты никогда не сможешь полюбить меня, останься тогда – хотя бы ненадолго, ради приличия.