Цель: получить доступ к квартире Володьки в его отсутствие.
3. Во время, которое найду подходящим, проникаю в квартиру, чтобы оставить там письмо и кассету. Кассета вставляется в видеомагнитофон заранее, письмо же кладется в такое место, в котором может быть сразу же обнаружено. Содержание письма уточнить, важно, чтобы оно подтолкнуло Володьку сразу же включить видео. В письме указать, что в определенное время Туманов должен ждать звонка.
Цель: заставить Туманова действовать и искать контактов с подельниками по греческому порнобизнесу.
4. Телефонный звонок. Предварительно посвятить Олега в некоторые детали дела – но только те, которые касаются непосредственно звонка. Степень его посвященности можно определить по ходу дела.
Цель: придать моей студенческой импровизации видимость солидного шантажа. Кассета не может их не заинтересовать, особенно если намекнуть, что она – только часть имеющейся информации.
5. Встреча. Назначается в определенном месте и при определенных условиях. Должен приехать главный, а не сошка типа Шуры Шинкарева…
На этом мое воображение иссякло.
"Полная туфта, – прорезался вдруг Иван, – тебя вычислят, как щенка восточноевропейской овчарки. Там же не дураки сидят, наверняка всю жизнь брали салаты за двенадцать копеек в столовке ЧК-НКВД-СМЕРШ-МГБ-КГБ-ФСБ!"
"Был у меня знакомый шантажист, пристал к подошве, как опавший лист, – вылез с поэтическими откровениями Нимотси. – Пришлось его, беднягу, погубить – гвоздями к пальме, как Христа, прибить!"
Я послала их подальше.
Хорош или плох этот план – а он наверняка плох! – но это единственная возможность засветить покровителей Александра Анатольевича, тех, кто виноват в смерти Нимотси, и Юленьки, и всех остальных, кого я не знала.
Всех остальных. Я даже не могла предположить, сколько их было. Но сейчас, когда я сама видела документально заснятые кадры убийства, одна-сдинственная, но вполне трезвая мысль терзала меня: почему никто не искал этих людей после их смерти? А может быть, их искали? Но тогда почему так спокоен, так безнаказанно спокоен Александр Анатольевич? Неужели жалкий наркоман Нимотси был единственным свидетелем, которого стоило опасаться?
Эти вопросы пока оставались без ответов. Но я была уверена, что смогу докопаться до истины. Или помогу тем, кто, возможно, занимается этим. Не зря же Нимотси говорил об Интерполе…
А пока нужно было осторожно вести Володьку, поэтапно претворяя в жизнь возникший план. Он обрастал все новыми и новыми деталями. Во-первых, светиться с полной кассетой было делом достаточно хлопотным. Поразмыслив, я решила ограничиться лишь маленьким переписанным куском пленки – он не должен занимать больше пяти-семи минут. Этого вполне хватит, чтобы поддеть их на крючок. Порционная подача информации – я назвала это так. Нужно взять самый тяжелый, самый обличающий момент – я уже знала, каким он будет. Это нужно было еще и для того, чтобы понять – в какой степени в дело интегрирован Володька. Да, он сдал Нимотси – в этом я не сомневалась, значит, подозревал, что с порнобизнесом что-то не так. Но поверить в то, что Туманов отправил туда свою жену – пусть даже и бывшую, – зная о кровавой развязке, я не могла…
Охмурить Володьку оказалось делом довольно хлопотным – ив этом виновата была я сама: не стоило с самого начала задавать наши отношения так цинично. Любое проявление не то что страсти, но и просто любовного интереса с моей стороны может теперь выглядеть фальшивым. И тогда я решила довести свой собственный цинизм до абсурда, чтобы уже ничто не казалось невозможным – даже предполагаемая постельная связь. Чуть больше вина, чуть ближе полураскрытые губы – и вот уже возможность постели не кажется невероятной. Я даже стала подпускать шуточки по этому поводу, Володька их с удовольствием поддержал. Мы флиртовали, с наслаждением обстебывая этот самый флирт, от этого Володька получал несказанное наслаждение.
– Если бы мы когда-нибудь очутились в одной койке – я назвала бы это инцестом, – сказала как-то я, имея в виду нашу похожесть в надменно-ироничном восприятии мира.
– Рафинированным инцестом, добавил бы я, – отозвался Володька. – Почему нет? Тебе же нравится нестандартный секс.
Он, оказывается, запомнил эту случайно оброненную мной фразу. Тем лучше. Теперь можно не бояться.
Мы обкатывали эту тему несколько дней, маленькими шажками я все приближалась и приближалась к Володьке – и он понял это. Наконец я разрешила себя поцеловать – и отнюдь не по-дружески. Володька прокомментировал это в свойственной ему отвязной манере, и мы сошлись на целесообразности любовных утех. Вот только состояться они могут лишь на его территории. Он с радостью согласился.
Так я впервые оказалась в тумановской берлоге, сильно похожей на своего владельца. Все в этой двухкомнатной квартире говорило о присутствии многих женщин, и в то же время постоянно здесь не находилась ни одна. “Приют убогого чухонца” казался штаб-квартирой мужского шовинизма: обилие полиграфических женских прелестей в самых немыслимых местах не могло не задеть женщину, которая собиралась бы стать единственной для Володьки. Он объяснял это просто – проклятое наследие бурного журналистского прошлого, не выбрасывать же, ты только посмотри, какие задницы!..
Задницы были отменными, груди – удовлетворительными, лица – сомнительными, о чем я и сказала Володьке. Он позволил себе не согласиться, легкое препирательство, немного вина, чтобы грехопадение выглядело более естественным.
Наученная горьким опытом сириновской квартиры, я внимательно следила за Володькой, когда он тыкал ключами в дверь, – слава Богу, никаких сигнализационных контактов с вневедомственной охраной. Замки тоже оказались стандартными – открыть дверь не составит никакого труда.
Я сразу же отправилась в душ, где меня уже ждали чистый халат и зубная щетка в новой упаковке; Володька относился к своим сиюминутным романам вполне серьезно. Я тоже отнеслась к походу в душ серьезно: это было частью моего плана – Туманов должен знать, что у меня существуют свои собственные незыблемые привычки.
Он не отправился под горячие струи следом за мной, как это сделал Влас, – он терпеливо ждал меня в комнате, сидя в кресле. От одетого Володьки, от раскрытой постели и даже от коньяка на маленьком столике несло невыразимой пошлостью. “Поскорее бы все закончилось”, – с глухим отчаянием подумала я.
Володька пророкотал что-то приличествующее случаю, его туша проплыла мимо меня – очевидно, в душ; так оно и оказалось. Толстый Володька был чрезмерно потлив, и он знал этот свой недостаток: такого количества туалетной воды, одеколонов, лосьонов, кремов я не видела никогда прежде.
Я успела уснуть, прежде чем Володька снова появился в комнате. Он явно стеснялся своих габаритов, сразу же выключил ночник, как безнадежная девственница, впервые оказавшаяся в постели любовника. Я скорее почувствовала, чем увидела его рядом с собой. Некоторое время мы лежали рядом, вытянувшись в струнку. Ощущая желеобразное тело Туманова, я с сожалением подумала о поджаром, почти невесомом Власе. Потом Володька отпустил какую-то реплику, ужасно смешную, и вся неловкость прошла сама собой.
Он оказался на удивление хорошим любовником – зная, что неповоротлив и неманевренен, он сосредоточился на легких, почти невесомых ласках. Я и представить себе не могла, что пальцы и губы могут довести до исступления – что делать, опыта у меня было маловато, и потому я предоставила Володьке делать со мной все, что угодно. Да и сам он не давал мне проявить инициативу, каким-то седьмым чувством определяя, что мне нужно в данный конкретный момент. А мне нужно было именно то, что он делал, о чем я и возвестила комнату в финале неустанных Володькиных трудов.
Оказывается, “запупырить” не всегда бывает принципиальным, сказала я сама себе и захохотала, нежно расцеловав Володьку. Теперь-то я вполне понимала маленьких шлюшек, которые могут сохнуть по нему не только из-за денег и положения.
Володька тоже выглядел довольным.
– Ну что? – спросил он. – Не так страшен черт, как его малютки?
– Пожалуй, – вполне искренне ответила я. – Пожалуй, я даже могла бы тобой увлечься.
Мы еще побарахтались в постели, и Володька заснул мертвецким сном. “Даже живот его не портит, – подумала я, – а борода и вовсе идет”.
Мы стали часто приезжать к нему после клуба – он все больше и больше входил во вкус: ему нравилась женщина как таковая; ему нравилось ласкать женское тело – это было гораздо более важным, чем самому получать удовлетворение.
За несколько проведенных с ним ночей я изучила не только все повадки Володьки, но и стала прекрасно ориентироваться в его квартире. Он ни разу не предложил мне остаться дольше, чем того требовали любовные игры, – никаких мелких обязательств, которые накладывает устойчивая связь. Обязательный пересып, после которого наступает глубокий здоровый сон до полудня: иногда чуть раньше, иногда позже, в зависимости от дневных планов Туманова. Легкий завтрак в постели – Володька всегда готовил его сам; обязательный саркастический поцелуй на прощание – до свидания, девочка, надеюсь увидеть тебя сегодня в своей постели, постарайся не попасть под маршрутное такси…
Через неделю после начала наших отношений мне удалось сделать дубликаты ключей, недалеко от Володькиного дома была мастерская металлоремонта. Убедившись, что Володька спит, я выскользнула из квартиры, убила десять минут на треп со слесарем, вытачивающим ключи, и незамеченной вернулась обратно.
Теперь можно было приступать непосредственно к операции. Накануне мы провели бурную ночь, и я знала, что у Володьки какие-то дела в области – его пригласили на отборочные туры районного конкурса красоты.
Самым трудным оказалось составить текст письма. Я убила на него целый день, но так и не пришла к варианту, который удовлетворил бы меня полностью. Черновики получались то чересчур многословными, то сентиментальными, то женственными, то легкомысленными – так подрагивает крыльями бабочка, опустив хоботок в раскрытый зев цветка. Я извела себя предлогами и прилагательными, перепортила пачку стандартной офисной бумаги – в конечном итоге оно стало выглядеть так: