Зазвенело разбитое стекло, а затем наступила оглушительная тишина. Тощий мужик замер с пистолетом в руке. Верзила отвлекся и опустил свои лапищи, за что немедленно получил удар под дых от Тимофеева.
Увидев оружие, направленное на него, Лёша встал и сделал шаг назад, поднимая руки над головой.
— Сейчас здесь соберется весь дом, — из последних сил прохрипела я, указывая в сторону разбитого окна, — убирайтесь!
Не сказав ни слова, мужчины медленно попятились к выходу. Спотыкаясь, они спешили покинуть квартиру до прихода зевак. Верзила грязно выругался, подобрав нож, и выбежал из квартиры. Дуло же пистолета в руках тощего мужика сверлило нас свои черным глазом, пока совсем не скрылось из вида за дверью.
Мы выдохнули.
Окончательно я пришла в себя, почувствовав, как Лёша сильно трясет меня за плечи. Собрав обрывки ткани, и прикрыв мою наготу, он крепко прижал меня к себе.
Я чувствовала, что его тоже трясет.
— Всё хорошо, смотри, ничего серьезного, — возбужденно говорил Тимофеев, осматривая меня. — Слава Богу, ты не ранена. Значит, всё хорошо. Всё хорошо.
Под левым его глазом я заметила кровоподтек. Верхняя губа вздулась и слегка кровоточила. Раны на шее и груди посветлели от напряжения и стали еще заметнее.
Меня продолжало колотить.
Я прижалась к его груди и почувствовала опустошение. Всё произошедшее так сильно подействовало на меня, что я просто потеряла дар речи. Мне хотелось только одного — ненадолго остаться одной. Или с ним. Тимофеев становился единственным человеком, которого организм принимал в качестве единого целого со мной.
Я закрыла глаза. От разбитого окна приятно веяло вечерней прохладой.
Помню словно в тумане, как в квартиру вбежали орущий на всех и каждого в нервном припадке Донских, Катя, размазывающая слезы по щекам, и все остальные. Массовка.
Помню крики, шум и как Лёша помог мне дойти до ванной, чтобы я смогла скрыться от всего этого ужаса.
Я лежала, слушая шум воды и не в силах двинуться, чтобы соскрести со своего тела самой грубой и жесткой мочалкой воспоминания этого дня.
27
— Ушли? — спросила я, заворачиваясь в мягкий халат.
— Угу, — кивнул Тимофеев, отряхивая пыль с джинсов, и сел на диван.
Я спрятала голые ступни в красные махровые тапочки и закрыла за собой дверь ванной комнаты. Кожа на всем теле адски пылала после горячей воды.
— Замечательно…
— Как ты себя чувствуешь?
Я подошла и села напротив него. Мокрые волосы разметались по моим плечам, тело ужасно ныло. В горле еще ощущалось легкое першение, голос оставался сиплым, но звучал гораздо лучше.
Я перевела взгляд на обрывки платья, болтавшегося на спинке дивана. Ткань была разодрана и не подлежала восстановлению. Я безжалостно смахнула его на пол, подальше от глаз.
Лёша выглядел усталым и обеспокоенным. Его широко распахнутые глаза скользили по моему лицу, пытаясь не упустить ни малейшей детали. Он сидел, сгорбившись, словно его вдавили в диван, и боялся показать свои чувства и переживания.
— Да всё хорошо, — прошептала я, разглядывая его длинные пушистые ресницы, так хорошо сочетавшиеся с новой для его лица брутальной густой щетиной.
— Если ты устала, — произнес он, сглотнув, — ложись, я…
— Нет, — усмехнулась я, — ты забыл, что по вине безумной родственницы мне пришлось неплохо выспаться.
Ему было не до улыбок. Тимофеев взял мою руку в свою, продолжая хмуриться.
— Донских не хотел уходить, пока ты не скажешь ему, что с тобой всё хорошо.
Мои губы сжались.
— Я слышала, как он стучался.
Лёша вздохнул, разглядывая синяки на моих руках.
— Он не сказал этого, но винит во всем себя.
— И ты тоже.
— И я…
Он улыбнулся одним лишь краешком губ.
— Всё кончилось, и я хочу забыть об этом, — прошептала я, сдерживая слёзы. — Заберешь меня отсюда?
Тимофеев кивнул.
Я молча встала и пошла переодеваться. Радость от того, что беда вновь обошла нас стороной, всё не приходила. Единственное, что мы оба чувствовали, — это опустошение. Хорошо, конечно, что в голливудских фильмах герои, чудом выжив или выбравшись из страшной передряги, страстно целуются перед титрами. Это очень хорошо. Даже правильно. Но у реальной жизни свои законы.
Не всегда могут двое травмированных жизнью людей, переживших в один день воссоединение, балансирование на грани жизни и смерти, отчаянную схватку с опасными убийцами, вот просто так улыбаться друг другу и, срывая одежду, предаваться страсти в гостиной на старом диване. Им нужно время. Пять минут, пять часов, дней, а порой и лет, чтобы осознать случившееся. Чтобы пережить и, переступив через это, жить дальше.
— Если так подумать, то мы почти ничего не знаем друг о друге, — произнесла я, включив свет, и скинула обувь в коридоре.
Мы зашли в квартиру Тимофеева. Непроглядная темень стояла за окном. Часы на стене показывали начало второго ночи. До восхода солнца оставалось немногим более часа, но спать мне совершенно не хотелось.
— А что бы ты хотела узнать? — спросил Лёша, наблюдая за движениями моих губ.
— Ты всегда ведешь себя сдержанно.
Он снял кроссовки и бросил ключи на полку в прихожей.
— Это плохо?
Я стянула с плеча сумку и повесила на крючок.
— Нет. Я сама скрытна по натуре, поэтому могу тебя понять.
— Я полагал, это хорошая черта для мужчины.
Мне не удалось сдержать улыбку.
— Не могу не согласиться.
Тимофеев склонил голову, размышляя.
— Особенно для того, кому порой бывает непросто и говорить, и понимать, что ему отвечают.
Я кивнула, прошла в гостиную и скромно присела на край дивана.
— Я понимаю.
Лёша скрылся в кухне. Забренчала посуда.
Я уставилась на аудиосистему, вмонтированную в консоль под телевизором. Шикарные динамики! Интересно, как давно ими не пользовались? Опустившись на корточки, я подползла, и мне удалось рассмотреть её ближе.
Отличное оборудование, не новое, но и не морально устаревшее. С таким можно было бы устроить небольшую вечеринку с танцами до утра. Как жаль, что я не люблю подобные мероприятия.
Я включила её и настроила на радиоволну. Приглушенные ритмичные мелодии заполнили помещение.
— Когда-нибудь, наверное, я расскажу тебе о своей жизни. — Тимофеев подошел и сел рядом, скрестив ноги в позу йога. В его руках были изящные бокалы на высокой ножке. Он протянул мне один, на четверть наполненный ароматным красным вином, оставив себе второй. — Поверь, в ней мало того, что было бы тебе интересно.
Я приняла бокал и с удовольствием сделала глоток. Вино было пряным и терпким. Как раз то, что нужно.
— Иногда мне кажется, что я знаю тебя уже давно.
Его взгляд скользнул по включенной аудиосистеме и вернулся к моему лицу.
— А если честно, я просто в смятении. Иногда мне кажется, что кто-то другой теперь принимает за меня решения, поступает так или иначе, абсолютно не советуясь со мной.
Я улыбнулась, чувствуя смущение.
— Может, это сердце?
Тимофеев спрятал глаза за своим бокалом, делая вид, что разглядывает вино.
— Больше похоже на безумие.
Сделав еще глоток, я поставила бокал на полку возле телевизора. Грудь словно сдавило обручем, настолько тяжело было дышать, находясь всего в метре от любимого человека и не касаясь его.
Мы оба знали, чего хотим. И как же странно и непривычно было стараться оттянуть момент желанной близости при помощи столь банальной уловки — милой болтовни за бокальчиком хорошего вина. Но именно это делало то, что должно было случиться, столь значимым и вожделенным. Я чувствовала нарастающее желание, но прятала глаза, ожидая момента, когда мучение станет невыносимым. Тогда разорвать нить напряжения будет еще слаще и приятнее.
— Мне нравится, — мягко произнесла я, облизнув губы, — что рядом с тобой я чувствую себя… легко.
Тимофеев сверлил меня взглядом, еле справляясь с эмоциями. От него исходила такая сила! Не физическая, скорее духовная.
— Возможность быть собой — большая роскошь в наше время.
Я согласно кивнула и поспешила отвернуться. Мне требовалось перевести дух. Покрутив ручку на панели управления, я поменяла звучавшую радиоволну на другую и снова устроилась напротив Лёши.
— Ты… любил когда-нибудь? — поправляя скомканное платье, спросила я.
Тимофеев глубоко вздохнул, стараясь унять волнение.
— Думал, что да.
— Она была красивая?
— Это уже не важно. — На его лице отразились боль и разочарование. — Она приходила в больницу, навещала меня, но, дождавшись дня выписки, объявила, что не вынесет таких испытаний. Я тогда встал на ноги, долго ходил по пустым коридорам, в абсолютной тишине, и не знал, зачем мне жить дальше. И только теперь понимаю, что боль, которую я испытал, стала огромным приобретением для меня.
— Почему?
— Потому что люди, которые были лишними в моей жизни, покинули её сами.
Я тяжело вздохнула и крепко сжала его руку.
— Не знаю, что и сказать…
Тимофеев поменял позу и отставил бокал подальше.
— Поэтому я долго время чувствовал себя мертвым пнём. Окостенелым и сухим. Даже сама мысль о том, что я могу когда-то испытать хоть какие-то чувства к другому человеку, довериться и впустить в свое сердце, была невообразимой. Сейчас я чувствую, как на этом пне растет дерево, и это происходит помимо моей воли. Я оказался беспомощен перед своими чувствами. И не знаю, стоит ли стыдиться этого.
Я взглянула на него с нежностью.
— Стыдиться, что позволил себе быть счастливым?
— Что вслух говорю о своих чувствах.
— Ты согласен повторить это под присягой? — усмехнулась я.
Тимофеев рассмеялся своей самой восхитительной улыбкой.
— Нет.
Я поправила волосы. Они почти высохли и пушились, словно одуванчик.
— Иногда нам не обязательно понимать, почему что-то происходит помимо нашей воли. Полезнее довериться и просто получать удовольствие.
— Я сейчас так и делаю.