— Умираю, — хрипло просипел он, — ничего не сделав для тебя.
В его глазах я прочитала глубокое раскаяние. Этот человек сам разрушил свою семью, сломал психику детям, покалечил жену. Но, даже имея такой багаж за спиной, он имел право надеяться на прощение. И я поняла, что в моей душе нет злобы, нет неприязни, нет ненависти к нему.
— Как же ничего, сделал, — выдохнула я и погладила руку Тимофеева, лежащую на моем плече.
Глаза отца удивленно округлились. С трудом управляя шеей, он повернул голову в сторону сыщика. Я тоже не упустила момент, чтобы обернуться назад и взглянуть на любимого.
Лицо Тимофеева ничего не выражало. Я догадалась, что он не мог слышать мои слова, и улыбнулась. Он растерянно пожал плечами в ответ на сверлящий взгляд старика.
— Ты ему сразу понравилась, — прокашлявшись, сказал отец. — Еще тогда, полгода назад, когда я попросил его найти тебя.
Я снова обернулась назад, вытаращив глаза. Лёша виновато сжал губы и погладил меня по плечу.
В палату зашла высокая, стройная медсестра. Мы покорно ждали, когда она выполнит все необходимые манипуляции с пациентом. Закончив, она удалилась.
Отец повернулся к нам и продолжил:
— Ты была такая красивая… на тех фотографиях из книжного магазина, который Алексей принес мне. Я даже отважился позвонить тебе тогда в первый раз.
— Спасибо.
Он долго рассказывал нам про свою жизнь, про то, какой была я в детстве. Услышали мы и про Арсения, и про его успехи в спорте. Только ни отец, ни я никак не могли понять, отчего и почему в нашей жизни произошел перелом. Могла ли опухоль стать причиной изменения его поведения? Или все же неспособность пережить неприятности с работой заставила его так жестоко выплескивать свой негатив на родных? Может быть, отсутствие моральной поддержки от матери? Ни к чему было гадать. Мы все равно не узнали бы ответа.
Потом пришел врач, осмотрел его и строгим тоном предупредил, что отцу остались считаные часы. Я вытерла слезы и спросила папу, чего бы ему хотелось сейчас больше всего. Почти беззвучно, тихо мне на ушко, он ответил, что не прочь выкурить свою последнюю сигарету. Такие папиросы, что производились еще до моего рождения, продавались в одном магазине города. Он бессильно закрыл глаза, и я почувствовала, что обязана исполнить последнее его желание.
Мы неслись на полной скорости, приводя в ужас пешеходов. Я забежала в магазин и потребовала табак нужной марки. Продавщица с сожалением развела руками, вчера продали последнюю пачку. По моей просьбе она перетрясла все шкафы и полки. Ничего.
Мы вернулись в больницу с пустыми руками. Я видела, что папа несказанно расстроен, и, оставив Тимофеева у его постели, понеслась пешком по улице. В каждом магазине мне отвечали отказом, крутили у виска или качали головой. И я бежала дальше.
В боку неприятно кололо, сердце рвалось из груди. Весь квартал, каждая лавочка, рынок и два премерзких заведения были проверены мной за какие-то полчаса. Я чувствовала, как пот сбегает по моей спине, когда ворвалась в очередной магазинчик и, не найдя нужных, просто купила пачку сигарет популярной марки.
На улице приятно пахло розами, кипела жизнь, с реки доносился смех отдыхающих. Мои ноги брели по проспекту, а мозг усиленно соображал, каким путем быстрее вернуться в больницу.
Когда, запыхавшись, я толкнула дверь в его палату, всё уже было кончено.
Мама сидела на краю постели и рыдала, держа отца за руку. Тимофеев молча смотрел в окно.
Не успела…
Я стояла в проходе и ощущала пустоту. Сигареты выпали из моих дрожащих рук.
Как глупо. Как жестоко. Как холодно, когда теряешь родных.
Теплые руки любимого вдруг сомкнулись на моей спине. Он обнял меня, помогая успокоиться, но через минуту в его кармане раздался звонок.
Переговорив, Тимофеев побледнел, но все-таки нашел в себе силы сообщить нам, что Ольга умерла в тюрьме. Сердечный приступ. Это, конечно же, было неправдой. Они просто убрали её, чтобы не сболтнула лишнего.
Я закричала, что иду в морг искать на ее теле следы убийства. Просила Тимофеева взять фотоаппарат и следовать за мной. Когда он отказался, я обозвала его и хотела уйти.
Лёша крепко сжал меня в своих объятиях, не позволяя вырваться. Немного подергавшись, я обмякла и разразилась слезами. Мне было так жаль, что всё закончилось именно так, но одновременно с этим пришло облегчение, что всё просто закончилось.
Мы в этот же день собрали вещи и поехали в Ялту на машине.
Артем увязался с нами и проспал почти всю дорогу, кроме тех отрезков, что я вела автомобиль. Не знаю, чего они так нервничали, но оба брата крепко пристегивали ремни и сидели, со стеклянным взглядом уставившись на дорогу, пока я была за рулем.
Дорога казалась бесконечной. Но мне было хорошо просто от возможности на скорости ловить руками воздух, дурачиться, останавливаться, где душе угодно, чтобы посмотреть всё своими глазами и проникнуться атмосферой здешних мест. Я поняла, насколько устала от своей прошлой жизни, и осознала, что готова к новой.
Целую неделю мы плескались в соленой воде Черного моря, наслаждались теплом и солнцем. Тимофеев заставлял меня проходить километры ради того, чтобы посмотреть на вершины деревьев с какой-то возвышенности или поваляться на кукурузном или подсолнуховом поле, где повсюду виднелись еще только молодые побеги растений. Чтобы избежать протестов, он награждал меня большим количеством снимков, сделанных собственной рукой. Фотоаппарат болтался на его груди и во время экскурсии к скале, и в машине, когда он высовывался, чтобы сфотографировать словно приклеенные к земле пушистые облака, и в аквапарке.
В предпоследний день мы шли по косе, длинной песчаной полосе суши, упирающейся в горизонт, и просто любовались закатом. Ширина этого рельефа не превышала метров пяти: с одной стороны от нас бушевали волны моря, с другой растекалась тихая гладь зеркально чистой воды залива. А впереди лишь дорожка из мягкого песка, уходящая вдаль, словно лестница в небеса.
И это выглядело потрясающе. Мы будто оказались на перекрестке миров. Я не видела в жизни ничего более волнующего.
— Что тебе больше по душе, — спросил он, присаживаясь на песок. — Корпоративные расследования или, может, мошенничество со страховками?
— Умеешь ты испортить романтический момент, — усмехнулась я, отряхивая ноги и присаживаясь рядом.
— Думаю, в каком направлении применить твой неуёмный сыскной пыл, — улыбнулся Тимофеев.
— Хочешь нанять меня?
Он стряхнул песчинки с моих спутанных волос.
— Боюсь оставлять тебя одну надолго.
Я бросила плетеную сумку с полотенцем и босоножками в сторону и потянулась к его губам.
— А я думала, ты скажешь, что любишь меня.
Лёша намотал на палец прядь моих волос и рассмеялся. Его глаза искрились, а волосы отражали лучи готового спрятаться за горизонт солнца. Оттенок получался медовым с вишневыми бликами.
— Я думал, ты и так это знаешь.
— Знаю, — подтвердила я, наблюдая, как чайки крыльями цепляют фиолетовый небосвод, — но планирую слышать это каждый день.
— Что может быть проще, — произнес он, повалил меня на песок и принялся щекотать пальцами под ребрами.
Упав, я покатилась со смеху, тщетно пытаясь вырваться и уползти от него подальше.
А в последний день перед отъездом, пакуя Ксюшины вещи, я случайно нашла флешку. Она была зашита в игрушку, в того самого чертовски уродливого фиолетового зайца.
На ней мы обнаружили все документы по махинациям чиновников из администрации, вплоть до каждой бумажки по каждому делу. Ольга могла спать спокойно, теперь было кому ответить за её смерть.
Руководители департамента культуры и департамента имущества через то самое ООО «Возрождение», принадлежащее Усику, и еще несколько подобных фирм отмыли десятки миллионов рублей. Деньги из бюджета похищали при строительстве и реставрации объектов культурного наследия. Усадьба Авдеева, Музей Алавина, Дом Габаева, — я не успевала запоминать количество объектов, мелькавших в названиях файлов.
Слишком опасным было передавать эту информацию в руки местных органов. Вернувшись домой, Тимофеев передал флешку Донских, и тот лично доставил ее в Москву, в следственный комитет.
История получила широкий резонанс и была названа «Делом реставраторов». О ней трубили из каждого утюга. Наши скромные имена нигде не фигурировали, но Донских сумел сохранить за собой место на службе. Жаль, что мы не отметили этот успех бокалом шампанского.
Посмотрев утренний выпуск новостей, я впервые увидела господина Панова. Жалкого и помятого, его перевозили в автозаке на глазах у журналистов и простых зевак. Он потел и прятал глаза. Не осталось и следа от его дорогих костюмов, уверенной походки, и вообще ничего не осталось на этом усталом лице от того мужчины, за которого так боролись две погибшие девушки.
— Прости, — сказала я, падая на пассажирское сиденье, — по телевизору показывали про Андрея Панова, я не могла такое пропустить.
Тимофеев завел автомобиль и выехал со стоянки.
— И как он?
— На месте девушек не стала бы за такого бороться, — хмыкнула я, взглянула направо и поприветствовала рукой Степаныча.
Автомобиль покинул территорию двора и выехал на проспект. В этот час движение было не таким интенсивным. «Вольво» быстро набрал скорость.
— Ясно, — ответил Лёша.
— Звонила Катя, ждет нас сегодня в гости.
— Как они?
Я пристегнулась и посмотрела на него.
— До сих пор тянут резину. Раньше она ходила вокруг Сени, не способная даже намекнуть о своих чувствах. Теперь их таких двое.
— Значит, — усмехнулся Тимофеев, притормозив на светофоре, — нужно им помочь.
— Ты умеешь, — складывая руки на груди, рассмеялась я.
Ступив туфелькой на залитый солнцем тротуар, я зажмурилась. И как работать в такую духоту? Даже кондиционер не спасает. Нужно срочно поставить в офисе холодильник.
Мне понадобится много холодной воды, иначе расплавлюсь.