Шульгин пересек польско-советскую границу 23 декабря 1925 года и находился в советской России до 6 февраля 1926 года. Результаты его поездки превзошли самые радужные ожидания. Вопреки всем зловещим предсказаниям и предчувствиям, он не только вернулся цел и невредим, но и испытывал восторг от встречи с родиной и увиденного в стране. Его поразил контраст между условиями жизни в 1920–1921 годах и тем, что он смог увидеть в трех городах — Киеве, Москве и Ленинграде — сейчас. Еще существеннее было то, что в «контрабандистах», организовавших его поездку или сопровождавших его в пути, он обнаружил кровных единомышленников, а в скрытой от внешнего взора жизни подпольной России — большую энергию, чем в эмиграции, раздираемой политическими спорами и распрями.
Отдохнув в своем имении несколько недель после возвращения из России, Шульгин 13 марта выехал из Польши в Чехословакию, оттуда (спустя два дня) в Белград, а затем продолжил путь во Францию. Прибыл он в Париж 1 апреля — накануне одного из важнейших событий тогдашней эмигрантской жизни — Зарубежного съезда. Во главе сложной работы по подготовке съезда в течение почти года стоял редактор Возрождения П. Б. Струве. Шульгин на съезде не присутствовал, но сразу поспешил о своих главных выводах, сделанных в результате тайной поездки в советскую Россию, известить его организаторов. Уже 13 марта он написал П. Б. Струве из Варшавы:
Попросите Влад. Ал. Л <азаревского>[123] рассказать Вам о моем недавнем путешествии, и тогда Вам станет ясным дальнейшее.
4 Апреля, насколько я знаю, соберется съезд. На съезде выступать я не могу и не хочу по тысяче и одной причине. Но сделать доклад Вам и ближайшим Вашим друзьям считал бы очень нужным. Для меня центр тяжести переместился после того, что я видел ipsissimus oculis. Я боюсь, что съезд возьмет неверную ноту, трактуя беспомощным и бесплодным то, что полно сока жизни. Во мне возродилась добрая вера Алексея Конст. Толстого
«…а если над нею беда и стряслась,
Потомки беду перемогут».
И потомки ли? Что-то мне сдается, что дело будет скорее. Во всяком случае трактовать, как quantité négligeable нашу метрополию совершенно невозможно. Кроме того, что еще важнее: каждый день работает на усиление, а не ослабление «невознаградимых ценностей». Чем лучше, тем хуже… для них!!! Этот вывод неизменной утешительности, ибо позволяет и даже делает обязательным радоваться успехам страны, как таковой. И, наконец, третий вывод: при этих условиях нет расчета продаваться за всякую цену, ибо положение (объективно) вовсе не так плохо, как в Càxape, где по законам политич<еской> экономии стакан воды покупается «за все, что имеем»…
Вот. В общем я предупредил Вас. Конкретизирую: полегче с резолюциями. Неправильно будет, если презрительным тоном (каюсь, и я был в нем сугубо повинен) мы оскорбим «живые души», а я в этом случае был стыдливее Чичикова. Наоборот, будем памятовать старину: «что город решит, на том пригороды станут». Почтение к Родине: она мощное тело, на котором вместо отрубленных растут новые головы. Мы должны в резолюции отметить, т. е. не отметить, а так сказать, помахать ей рукой: «верую, верую, верую, верую…» во внутреннюю силу «одной страны»[124].
Позднее выяснилось, что приведенные в письме главные выводы из путешествия, легшие в основу книги Три столицы, являлись, в сущности, тезисами «контрабандистов», с которыми пылко солидаризировался автор. Отчет Шульгина и его оптимистические прогнозы не показались, однако, вполне убедительными для П. Б. Струве. Подобно Кутепову, с которым он сблизился в период редактирования Возрождения, Струве, сторонник решительных, активных выступлений против большевиков, был причастен к организации конспиративной деятельности по подготовке боевиков для засылки в советскую Россию. В эту подпольную работу были вовлечены и такие близкие ему люди в Праге, как Н. А. Цуриков и И. Д. Гримм. Свидетельства только что нелегально посетившего Россию Шульгина интересовали их не столько с точки зрения уточнения или уяснения политической платформы МОЦР, сколько в плане практическом — обеспечения нелегальных линий пересечения границы.
В дебатах Зарубежного съезда рекомендации и предсказания Шульгина, как и Вообще факт существования монархического подполья в советской России, заметного места не получили. Объясняется это тем, что к тому времени путешествие Шульгина для большинства делегатов оставалось еще полным секретом. В июне 1926 года, воспользовавшись своим приездом в Варшаву на Международный съезд интеллектуального сотрудничества[125], П. Б. Струве, по инициативе В. В. Шульгина, вступил в переговоры с «Трестом», встретившись 22–24 июня с представителем организации в Польше
С. Л. Войцеховским. Варшава в тот момент являлась главным центром деятельности «Треста» за пределами России. В Польше Шульгин намеревался создать типографию МОЦР и основать ряд опорных пунктов для направляющихся в СССР боевиков. Одним из таких пунктов было бы его собственное имение Курганы на Волыни, куда он решил перебраться специально для этой цели[126]. В надежде на помощь Струве в мобилизации средств для «трестовских» проектов писатель предложил ему встретиться с Войцеховским. Струве, не разделявший полного доверия Шульгина к «Тресту», сообщил в разговоре с Войцеховским 23 июня, что готов содействовать в получении необходимых ресурсов, если «Трест» представит дополнительные доказательства своего существования. На вопрос собеседника, каковы должны быть эти доказательства, Струве ответил, что методы борьбы с большевиками могут быть различными. «Можно принять тактику непрерывного нанесения удара. Можно стремиться к подготовке одного конечного удара. Реальная осуществимость второй тактики кажется Струве мало вероятной, и он склонен считать провозглашение ее уклонением от борьбы. Во всяком случае, по его словам, получение денег должно быть предварено определенными доказательствами». Согласившись, что поездка Шульгина служит реальным доказательством существования «Треста», он вместе с тем предложил устроить другие поездки такого рода, а также организовать более длительное пребывание кого-нибудь из руководителей «Треста» за рубежом. При этом, говоря о Шульгине, он упрекнул его в недостаточной конспиративности, но сказал, что опубликование его будущей книги может облегчить получение денег для организации.
В разговоре с Войцеховским Струве выразил также озабоченность по поводу слухов, возникших в связи с поездкой Шульгина. Некоторыми она была истолкована как сигнал того, что отношение «Треста» к Кутепову и вел. кн. Николаю Николаевичу стало более прохладным и что москвичи взяли курс на сближение с Врангелем. Войцеховский, будучи одновременно и связным «Треста», и представителем Кутепова в Польше, почувствовал, что важность прояснения этого вопроса для Струве и стала одной из причин его поездки в Варшаву. Он успокоил своего собеседника, заверив его, что отношение «Треста» к вел. кн. Николаю Николаевичу и Кутепову вполне искреннее, никакого охлаждения не происходит и ни о какой интриге по передаче дел из рук Кутепова Врангелю говорить не приходится.
В ответ на посланный Войцеховским отчет о встрече со Струве Якушев сразу же, 26 июня, отправил письмо, в котором категорически отклонял тактику подготовки и совершения диверсионно-террористических действий[127]. Между тем одним из результатов визита Струве в Польшу стала работа Войцеховского в качестве корреспондента Возрождения. Первым значительным его выступлением в этой парижской газете была статья «Две задачи русского Зарубежья», сопровождавшаяся передовой самого редактора. Статья эта соединяет типично «трестовские» положения (во «Внутренней России» происходят необратимые перемены и Зарубежье должно быть готово к развалу правящей в СССР коммунистической партии; падение советской власти произойдет силами самого русского народа) с платформой «активизма» (первая задача Зарубежья — претворение нашего теоретического антибольшевизма в активное действие, перенесение «борьбы» со страниц печати в советское подполье; вторая задача — необходимость руководить этой борьбой из-за рубежа; для этого нужно создать печатное слово, приспособленное к интересам и нуждам русского народа внутри страны)[128].
Тем временем слухи о зимнем вояже Шульгина получили распространение в эмигрантском обществе, причем имя путешественника из конспиративных соображений не разглашалось. В письме от 5 июня 1926 года А. А. фон Лампе поделился ими с Н. Н. Чебышевым:
В одном обществе мне разъяснили, кто то лицо, близкое к командованию, которое побывало в Москве. Вот неисправимый авантюрист. Смело, что говорить. Не знаете ли, почему он молчит об этом? Собирается еще раз? А мне кажется, что опубликование этого факта пробьет брешь в аксиоме о том, что-де, мол, у большевиков так поставлен сыск, что ничего не сделаешь… его и то не узнали!! Молодец![129]
Для автора этого, как и для авторов других первых откликов, поражающим воображение фактом была сама по себе нелегальная поездка в советскую Россию, а не рассказ о внушительной подпольной организации, обеспечившей путешественнику беспрепятственный переход границы и ознакомление с жизнью в трех городах. Вскоре к нему присоединилась и другая сенсация — содержание вынесенных путешественником впечатлений о сегодняшней России, его восторженная оценка положения там и оптимистический прогноз о неизбежном скором перевороте и падении большевистского режима. В органе враждебного Шульгину политического лагеря — в эсеровской газете