Усеченная версия событий была параллельно передана по официальным советским каналам. 20 апреля агентство ТАСС обнародовало сообщение, которое в четверг, 21 апреля, было напечатано в московских Известиях и Правде. Официальный текст гласил:
ОГПУ в Москве раскрыта и ликвидирована монархическая группа, называвшая себя сторонниками б.в.к. Николая Николаевича. Группа, как видно из захваченных документов, не имела связи ни с какими слоями населения и занималась, главным образом, военным шпионажем в пользу некоторых наиболее активных иностранных разведок.
Следствием установлено, что эта контр-революционная группа получала денежные средства из иностранных источников.
Руководителем группы являлся находящийся в Париже б. генерал белых армий монархист-«николаевец» Кутепов.
Документы, попавшие в руки следствия, и показания арестованных лиц указывают на большую заинтересованность иностранных разведок не только в отношении получения источников для ведения военного шпионажа, но и в отношении поддержки попыток создания антисоветской организации внутри СССР.
Однако из материалов следствия видно, что эти попытки никакого успеха не имели.
Следствие обещает дать новый материал в смысле разоблачения финансовых махинаций и заграничных связей провалившейся монархической группки б. генерала Кутепова[224].
В этой заметке деятельность разгромленной монархической кутеповской организации целиком сведена к поставке шпионских сведений иностранным разведкам. В ней ничего не говорится о подготовке диверсий и террористических актов. Слова о «финансовых махинациях» обнажают сфокусированнность сообщения на фигуре Опперпута, который, как известно, был «министром финансов» в «теневом правительстве», и как бы содержат намек на то, что в разгромленной организации свили себе гнездо нечистые на руку жулики[225]. В последующие недели никакого развития эта официальная версия в советской печати не получила, и обещание, данное в последнем абзаце, выполнено не было. События, вопреки расчетам составителей сообщения, пошли в ином, непредсказуемом направлении.
Между тем краткое загадочное извещение об обнаружении монархической группы в СССР взбудоражило эмигрантскую прессу. В тот же день, что и в московских газетах, 21 апреля, официальный текст ТАСС был, в обратном переводе с французского, изложен и в милюковских Последних Новостях,[226] и в Возрождении П. Б. Струве [227]. Заметка подводила к мысли, что деятельность сторонников вел. кн. Николая Николаевича внутри России оказывалась более внушительной, а контакты с иностранными разведками — более тесными, чем ранее подозревалось. Последние Новости сразу поспешили выразить свою обеспокоенность, вставив в передовую статью об украинских сепаратистах и отклик на только что поступившее известие:
В этой связи, быть может, нелишне коснуться вопроса, вновь поставленного перед эмиграцией арестом монархической организации сторонников в. кн. Николая Николаевича в Москве. Если верить советскому сообщению, цели этой организации иные, чем цели петлюровцев. Лишь глухо упоминается о подготовке антибольшевистского движения в России; да это и естественно, если верно другое указание советской телеграммы, что у арестованной организации нет никаких связей с населением. Ближайшая задача московской организации — военный шпионаж в пользу иностранцев, причем, потому же сообщению, работа эта велась на деньги иностранцев. Мы, конечно, должны воздержаться от какого бы то ни было суждения до тех пор, пока все эти сообщения остаются недоказанными. Но читатель знает наше мнение о подобном направлении антисоветской деятельности, ибо мы высказывали его не раз: еще недавно по поводу перехваченных большевиками документов Е. В. Саблина[228].
П. Б. Струве парировал этот выпад возражением, что советским заявлениям нельзя в принципе верить, и поставил под сомнение утверждение об аресте монархической организации сторонников великого князя Николая Николаевича. Он напомнил, что большевики обвинения в шпионаже строят на песке и прибегают к ним на каждом шагу, к месту и не к месту, что Милюкова они уличали в скрытом монархизме, а Керенского нарекли «белогвардейцем»[229].
Но для милюковской газеты советское сообщение продолжало выглядеть убедительнее, чем доводы П. Б. Струве, которого она обвинила в увиливании от прямых ответов на поставленные вопросы:
В действительности наше «легковерие» оправдывается прежде всего информацией, которую мы не раз читали в самом «Возрождении» о проникновении пропаганды в.к. Николая Николаевича в Россию. Это «легковерие», правда, не доходит до признания, что пропаганда Н. Н. имеет там успех. В этом отношении мы скорее склонны «верить» сообщению большевиков, что их московское раскрытье документально показывает отсутствие связи организации Н. Н. с населением. В остальном же вместо всякой полемики следовало бы только подождать, подтвердится или не подтвердится сообщение, внутренняя вероятность которого, повторяем, подтверждается сведениями самого «Возрождения»[230].
Берлинский Руль предположил, что под ликвидацией монархической организации подразумевается просто подготовка к крупному политическому процессу, во главе которого будет кн. Павел Долгоруков; аресты же, о которых сообщило советское агентство, состоялись еще два месяца назад[231]. Никакой новой монархической организации, согласно этому объяснению, раскрыто не было[232]. Но уже на следующий день стала ясна неоправданность такой увязки, когда Руль перепечатал беседу с председателем Украинского ГПУ Балицким[233], появившуюся 19 апреля в московской Правде[234].
Иной голос раздался тем временем из Финляндии. Комментируя московскую новость о раскрытии антисоветского монархического подполья, гельсингфорсская газета на шведском языке Ни/мс1-БЮскЫаскИ напечатала 24 апреля заметку о появлении на Западе чекиста-перебежчика Эдуарда Александра Опперпута-Упелинца, который сообщил о созданной ГПУ в 1922 году монархической организации, основанной чекистом Кияковским[235]. Возглавили эту организацию В. А. Стырне, А. А. Лонгов <т. е. Ланговой> (брат чекистки Рославцевой) и М. И. Кокушкина[236]. Заметка перечисляла также различные конспиративные клички этих чекистов и утверждала, что в «ликвидированной» организации работало не менее 40 других сотрудников ГПУ. Так — относительно сдержанно и скупо — Опперпут отреагировал на сообщение ТАСС и на закулисные маневры, предпринятые «Трестом».
Перед возвращением из Парижа в Варшаву Войцеховский, по его воспоминаниям, получил от Кутепова инструкции для передачи своему шефу:
Данные Артамонову указания сводились к его оставлению резидентом боевой организации в Варшаве. Ему было предписано сделать все возможное для сохранения добрых отношений с польским штабом ради продолжения борьбы и нанесения большевикам ударов, которым помешал Трест. Радковичу и его спутникам было приказано немедленно выехать в Париж[237].
Спустя несколько дней, в самом начале мая, Кутепов в сопровождении двух лиц[238] выехал в Гельсингфорс для встречи с Опперпутом и Захарченко. Письмо Потапова от 16 апреля, являвшееся попыткой расстроить такую встречу, своей цели не достигло. В лавине обрушившихся на Кутепова, противоречивших друг другу разоблачений он поверил не руководителям «Треста», а беглецам. Сформулированные в письме Потапова обвинения против Опперпута в том, что он едва ли не с первых месяцев советской власти служил в органах ЧК и что его предательство стало причиной волны арестов в «Тресте», перевешивались в глазах Кутепова предъявляемыми из Гельсингфорса доказательствами провокации беспрецедентных масштабов, охватившей целиком деятельность «Треста», и тем фактом, что Опперпут позаботился о безопасном уходе находившихся в СССР членов кутеповской группы. В то же время все происходящее укрепляло Кутепова в убеждении, что в борьбе с большевистской властью нет никакой альтернативы боевой, террористической деятельности; значение ее, в его глазах, было аналогично значению революционного террора в ниспровержении царской власти в России[239]. Свой визит в Финляндию поэтому Кутепов использовал не только для детального обсуждения ситуации с Опперпутом и Захарченко, но и для интенсификации подготовки находившихся там добровольцев к боевым действиям в советской России. Конкретные рекомендации Опперпута, осведомленного о потенциально уязвимых сторонах в системе охраны партийных и советских учреждений в Москве и Ленинграде, легли в основу выработанного плана предстоящих операций.
У Кутепова были веские основания поверить в искренность перехода Опперпута в лагерь антисоветской борьбы. Главным, может быть, среди них, было то, что побег Опперпута снял с повестки дня вопрос, всерьез рассматривавшийся генералом после путешествия Шульгина: вопрос о поездке в советскую Россию. Раскол, к которому, казалось, неотвратимо двигался МОЦР с осени 1926 года, делал такую поездку срочной необходимостью: она выглядела последним, единственным шансом его преодолеть. Только «конец “Треста”», как его осуществил Опперпут, предоставивший доказательства тотального контроля органов ГПУ над деятельностью «теневого правительства», сделал такое путешествие бессмысленным. Доверие Кутепову внушали и обстоятельства побега Опперпута вместе с кутеповскими эмиссарами, и его детальный отчет обо всей истории «легенды», с момента ее возникновения в 1921 году, и исповедь о «савинковском» эпизоде, поскольку свидетельства Опперпута находили подтверждение в иных источниках.