Мы напечатали с комментариями несколько писем в редакцию этого Опперпута, представлявших общий интерес в смысле разоблачений гнусности большевизма. Однако уже после этого из весьма осведомленных источников нам сообщили, что к личности Опперпута надлежит отнестись с чрезвычайной осторожностью, что его покаяние не является первым и что на этот раз тоже нельзя быть уверенным в искренности отхода Опперпута от ГПУ. Ввиду этого, когда нам при посредстве того же И. И. Савина были доставлены подробнейшие показания Опперпута, заключавшие в себе и автобиографию, и начало чрезвычайно важных разоблачений, мы не сочли возможным печатать этот материал, особенно ввиду того, что в показаниях Опперпута мелькал ряд имен лиц, оставшихся в России. Считая, что было бы в высокой степени неосторожно опубликовывать данные о лицах, с которыми Опперпут, может быть, желал свести свои личные счеты, мы отказались тогда от печатания показаний Опперпута.
Зная также, что Опперпут предполагал поместить свои показания не только в «Сегодня», но и в других органах зарубежной русской печати, мы считали своим долгом поделиться с руководителями этих органов теми сведениями, которыми мы обладали о личности Опперпута. Результат был тот, что записки Опперпута до сих пор опубликованы не были[299].
Итак, причиной отказа от публикации опперпутовских свидетельств послужило вмешательство со стороны «весьма осведомленных источников». При этом Сегодня, больше других органов печати уделившее места перебежчику, предприняло в конце мая 1927 года усилия по предотвращению обнародования его разоблачений и в других местах. О закулисной борьбе вокруг публикации дает живое представление обращение А. К. Рудина, посланное 1 июня редактору Возрождения П. Б. Струве:
г. Рига, 1 июня 1927 г.
Редактор газеты «Сегодня» телеграммой и письмом на имя А. А. Яблоновского уже просил задержать опубликование присланных как в редакцию «Возрождения», так и в редакцию «Сегодня» «разоблачений» советского провокатора Опперпута.
С своей стороны позволяю себе обратиться к Вам с покорной просьбой о том же, ввиду того что в этих «разоблачениях» содержатся лживые сведения, порочащие мое до сих пор ничем не запятнанное имя. По существу показаний Опперпута считаю своим долгом поставить Вас в известность, что аналогичными данными он в свое время уже пользовался в своей брошюре «Народный Союз Защиты Родины и Свободы», изданной им в Берлине в 1922 г., — с той только разницей, что тогда он выступал как агент большевиков. В изданной Нар. Ком. Ин. Дел в 1921 г. брошюре под заглавием «Советская Россия и Польша» официальными актами установлена его роль в выдаче действовавших на территории Сов. России организаций. Находящиеся и поныне в эмиграции, вероятно, лично Вам известные деятели Нар. С.З.Р. и Св. — В. В. Савинков (Прага-Збраслав), А. Г. Мягков, Д. В. Философов, отчасти Д. М. Одинец могут засвидетельствовать то же.
В отношении показаний Опперпута, касающихся лично меня, могу сослаться на постановление Центрального (т. н. «Всероссийского») комитета Н.С.З.Р. и Св., коим — после выхода в свет упомянутой выше брошюры Опперпута, все приведенные в ней клеветнические утверждения были решительно отвергнуты. Постановление это было вынесено в Праге, кажется, в 1922 г. и утверждено главою организации Бор. Викт. Савинковым. Справками у указанных мною лиц, а также и у находящихся в настоящее время в Париже моих друзей по Варшаве и Праге — как-то А. А. Туринцева, К. Б. Родзевича, С. Я. Эфрона, В. А. Шингарева и других, знающих меня по моей работе в Пражских студенческих и политических организациях, Вы можете удостовериться, насколько могут заслуживать доверия показания Опперпута в отношении меня.
В случае если Вы все же найдете допустимым опубликовать Записки Опперпута в части, касающейся Н.С.З.Р. и Св. и лично меня, прошу не отказать известить о том меня по адресу редакции газ. «Сегодня» и предоставить мне возможность сопроводить «разоблачения» Опперпута своими замечаниями, могущими быть документально доказанными.
Выпады Опперпута против меня объясняю тем, что ему стало известным, что автором появившихся на стран<ицах> «Сегодня» разоблачений его роли предателя и провокатора был я.
Позволяю себе выразить надежду, что Вы примете во внимание мою просьбу и тем дадите мне возможность оградить свое доброе имя от грязных и клеветнических обвинений.
Прошу принять уверения в моем совершенном к Вам уважении и таковой же преданности
Андрей Карлович Рудин.
Адрес мой:
Рига, редакция газеты «Сегодня»[300].
Ответ заместителя Струве К. И. Зайцева, посланный А. К. Рудину 7 июня, нам неизвестен. Но две небольшие выдержки из записок Опперпута, помещенные в Возрождении 4 и 6 июня, производят довольно странное впечатление по сравнению с материалами, содержащимися в архивах, или фрагментами, опубликованными позже, в октябре — ноябре 1927 года. Возрождение как бы нарочно выбирало наиболее бесцветные высказывания, хотя и удобно укладывавшиеся в общую пропагандистскую программу газеты, но никак не касавшиеся самого больного вопроса — о «Тресте». Таким образом, наиболее сенсационные стороны писаний Опперпута оставались вне поля зрения. Обе заметки в Возрождении были помещены на первой полосе, при этом показания Опперпута давались в них не в прямой форме, а в конспективном изложении редакции. Первая заметка начиналась преамбулой:
Мы уже сообщали, что не так давно один из видных деятелей ОГПУ, Стауниц-Оперпут, бежал из России за границу и здесь заявил о своем уходе от большевиков. В распоряжении нашего сотрудника были некоторые данные из сообщений, сделанных Оперпутом, и на основании этих данных составлены те несколько заметок, которые мы начинаем с сегодняшнего дня. — РЕД.[301]
Заметка была посвящена ложным, преувеличенным слухам о размахе антибольшевистского движения на Украине и юге России и указывала на то, что антисоветские организации, якобы руководящие этим движением, представляют собой мистификацию ГПУ. От участника «Треста», бежавшего на Запад со специальным намерением разоблачить полностью эту организацию, тогдашние читатели должны были, конечно, ждать более оглушительных откровений. Еще более странное впечатление производила вторая заметка, конспективно излагавшая сведения о подрывной деятельности Красной армии в Китае[302]. Ничего специфически «опперпутовского», что обусловливало бы ее обнародование в газете, в ней не было. Можно даже заподозрить, что публикации эти были предприняты не столько в силу важности их содержания самого по себе, сколько из-за стремления легитимизировать статус Опперпута в качестве разоблачителя советской системы и оправдать ориентацию Кутепова на него, избегнув, однако, спорных или рискованных заявлений. Непонятно при этом, знала ли редакция о возвращении Опперпута в Россию с террористическими целями и не были ли данные публикации сделаны, так сказать, «для отвода глаз».
Никаких других выдержек из показаний Опперпута больше в Возрождении не появлялось. Пропагандистская контратака Опперпута захлебнулась.
Глава 5ГИБЕЛЬ И ВОСКРЕШЕНИЕ ОППЕРПУТА
З июня 1927 года московская тройка — Опперпут, Захарченко-Шульц и Петерс — совершила попытку взорвать здание по ул. Малая Лубянка 3/6, в котором размещалось общежитие сотрудников ОГПУ[303]. Так как взрыв был в последнюю минуту предотвращен, о покушении поначалу, в течение нескольких дней, никаких сообщений не было. Между тем в разных местах произошли одновременно события, которые, вкупе с неудавшимся покушением, создавали апокалиптическое впечатление волны террора, захлестнувшей советскую страну и ее представителей.
7 июня девятнадцатилетний Борис Коверда застрелил советского полпреда в Варшаве П. Л. Войкова, одного из виновников расправы над царской семьей в 1918 году. Со времени убийства Воровского в 1923 это было самым значительным нападением на советских дипломатов за рубежом.
В тот же день, 7 июня, в Ленинграде вторая тройка членов кутеповского отряда во главе с Виктором Ларионовым[304], перешедшая границу вместе с Опперпутом и Захарченко-Шульц, бросила гранату в помещении партийного клуба в центре Ленинграда, на набережной Мойки. Объект этот фигурировал вторым номером в ленинградском списке, составленном Опперпутом. В отличие от диверсии на Лубянке, на сей раз боевики оказались более удачливыми. Предполагалось, что ленинградская тройка должна действовать по получении информации о взрыве в Москве, но так как ни по радио, ни в газетах ничего об этом покушении не появлялось, ждать они не стали. 6 июня в здании клуба было слишком мало людей, и террористы решили перенести диверсию на следующий день, когда, согласно объявлению в Красной Газете, намечено было заседание философской секции под председательством лектора Ленинградского университета Ширвиндта. В заседании участвовали 35 человек. Первая граната, которую метнул Мономахов, не взорвалась; от взрыва второй, брошенной Соловьевым, было ранено 26 человек, из них 14 получили тяжелые ранения. Покушавшимся удалось с места происшествия бежать. Вечером они сошлись вместе в Левашево, были на границе обстреляны пограничной охраной, но вернулись домой целыми и невредимыми[305].
И еще одно покушение произошло в тот же день, 7 июня: под Минском устроена была железнодорожная катастрофа, в которой погиб заместитель полномочного представителя ОГПУ по Белорусскому военному округу И. К. Опанский (весной 1921 года ведший следствие по делу Западной организации НСЗРС и допрос Опперпута).