Беспрецедентная концентрация диверсионных акций, произошедших одна за другой, заставила даже тот лагерь эмигрантской общественности, который осуждал тактику антибольшевистского террора, заговорить с волнением о последних событиях. Газета П. Н. Милюкова, отрицая как причастность к ним иностранных государств, так и какую бы то ни было заслугу правых монархистов-эмигрантов, усмотрела в этих акциях симптом крутых перемен в советской России и выражение растущего стихийного протеста широких слоев народа, вставшего на путь решительной борьбы с узурпаторами власти в России:
Логический и неизбежный вывод из сопоставления всех новейших проявлений внутрирусского активизма — может быть только один. Очевидно, не какая-нибудь одна партия или котерия, а вся масса населения прониклась, наконец, этим активистским настроением. Немного рано было бы констатировать наступление в России нового террористического периода. Но если бы такой период действительно начался, это знаменовало бы факт несравненно более грозный для большевиков, чем английские деньги и роялистские заговоры. Это показало бы, что русский народ устал ждать, что он достаточно сорганизовался к настоящему времени и владеет достаточными техническими средствами, чтобы вступить в немедленную и окончательную борьбу за ликвидацию советской власти. Одна возможность такого предположения достаточно объясняет ту высшую степень растерянности, которую проявляют перед вездесущей опасностью диктаторы над пролетариатом, осажденные внутри собственной страны[306].
То, что происходит в России, — выражение недовольства масс, — заявляла газета. Борются не одни монархисты, а вся демократическая Россия[307].
Звеньями одной цепи объявила происшедшие события и советская печать. Но истолковала она их как симптомы наступления английского империализма на молодое пролетарское государство. 8 июня массовые демонстрации прошли на улицах Москвы и Ленинграда. 9 июня московская Правда вышла под таким аншлагом на первой полосе:
Вслед за англо-советским разрывом — убийство тов. Войкова. Вслед за варшавским убийством — вспышки белогвардейского террора под Минском и в Ленинграде.
Товарищи! Будьте начеку! Плотней ряды вокруг В КП (б)!
С ним перекликалась передовая в том же номере:
Видна единая воля, видна одна направляющая рука. И мы ничуть не удивимся, если она окажется в тайных кабинетах лондонского «Форрейн Оффиса», если в карманах белошпионов позвякивает золото английских банкиров. Под трескучую и лживую болтовню о «советских шпионах»[308] организован против Страны Советов доподлинный и гнусный английский шпионаж с убийствами, поджогами и взрывами[309].
В «Правительственном сообщении», датированном 8 июня, акты террора последних дней были поставлены в более широкий контекст и впервые в советской печати было упомянуто о поимке на советской территории британского агента С. Г. Рейли:
Еще летом 1925 года при нелегальном переходе финляндской границы СССР был пограничной охраной ранен и арестован некий «купец» с советским паспортом на имя Штейнберга. Будучи допрошен, он показал, что на самом деле он вовсе не Штейнберг, а известный английский разведчик, капитан королевской авиации Сидней Георг Рэйли, один из главных организаторов заговора Локарта, трибуналом от 3 декабря 1918 года объявленный вне закона. Рэйли показал далее, что он приехал в СССР со специальной целью организации террористических покушений, поджогов, восстаний и т. д. Более того, Рэйли показал, что он, проездом из Америки, был у канцлера казначейства и одного из ответственнейших министров британского короля, Черчилля, который лично давал ему инструкции по организации террористических покушений и других диверсионных актов. Его письменные показания имеются в распоряжении правительства. Материалом, взятым при дальнейших арестах, показания Рэйли были целиком подтверждены[310].
Туманные формулировки этого абзаца были на Западе восприняты как косвенное подтверждение того, что Рейли все еще жив и находится в советском заключении. Вот почему жена его Пепита Бобадилья отнеслась к версии об обстоятельствах его поимки и расстреле, ранее выдвинутой Опперпутом, как к провокационной советской дезинформации[311]. Версия эта была изложена Опперпутом в неизданной части его записок в апреле — мае 1927 года, но Бобади-лье стала известна из письма к ней М. В. Захарченко-Шульц.
В «Правительственном сообщении» перечислялся ряд других попыток покушений: на руководителей партии Чубаря, Петровского и Бухарина, на видного чекиста Мессинга, замыслы убийств Рыкова и Сталина. В этой связи было сделано и первое в печати упоминание о неудавшемся взрыве на М. Лубянке:
В ночь на 3-е июня ОГПУ был предотвращен взрыв дома поблизости ОГПУ на площади имени тов. Дзержинского. Здесь была обнаружена мелинитовая бомба в 4 клгр. весом; мелинит оказался французского происхождения, оболочка бомбы — английского происхождения. Таким образом, не подлежит никакому сомнению, что составные части бомбы ввезены из-за границы. О том же говорят и вещи, оставленные покушавшимися[312].
Далее было сделано указание на убийство Войкова, взрыв в Ленинграде и покушение на Опанского, вследствие чего правительство «вменяло в обязанность Объединенному Государственно-Политическому Управлению принять решительные меры к охране страны от иностранных шпионов, поджигателей и убийц вместе с их монархическими и белогвардейскими союзниками».
Как бы в ответ на это распоряжение в тот же день было издано постановление коллегии ОГПУ о расстреле 20 контрреволюционеров, находившихся в заключении. Перечисленные люди не составляли никакой единой группы или организации; список открывался именами князя П. Д. Долгорукова и Г. Е. Эльвенгрена, а к «Тресту» в нем некоторое касательство имел разве что генерал И. М. Сусалин[313]. «Правительственному сообщению» и распоряжению коллегии ГПУ была посвящена передовая Правды. В ней говорилось:
Вот кто послухи английской охранки, и вот, что они замышляли: Это — «купец Штейнберг», он же «сэр» Сидней Рэйли, шпион-разведчик, соучастник негодяя Локкарта, подосланный пиратами Форрейн-Оффиса.
Это — дворяне-офицеры колчаковской армии, снюхавшиеся с работником английской миссии Уайтом и подготовлявшие по ее поручению взрыв Кремля и пролетарско-крестьянских собраний в Большом театре.
Это — субъекты, подкладывающие мелинитовые бомбы заграничного образца под здания ОГПУ.
Это — негодяй и буржуазный выродок г. Гуревич, подготовлявший убийство вождей пролетариата.
Это — помещичье-дворянские сынки, отродье полковника Трубы, пролезшие в ленинский комсомол для облегчения подлой работы.
Это — деникинские вольноперы типа Бирюкова.
Это — гг. Усилды, эстонские и финские шпионы, поджигатели огнескладов, разрушители пролетарских фабрик и заводов[314].
Общественное мнение на Западе, включая и русскую эмигрантскую прессу, было возмущено возобновлением бессудных массовых казней и произвольным, случайным списком обреченных на казнь, приведенным в постановлении ОГПУ. «Замечательны даты этого постановления. Приговор был вынесен на заседании коллегии ОГПУ 9 июня. Постановление об его опубликовании тоже было вынесено 9 июня. Приговор был приведен в исполнение того же 9 июня. Опубликован он был в газетах на следующий день, 10 июня», — отмечали парижские Последние Новости.[315] Особое внимание обращали на себя в этом списке имена Долгорукова и Эльвенгрена. Сколько раз — начиная с зимы — ни предвещали эмигрантские газеты расстрел Долгорукова и сколько раз ни опровергали они слухи о якобы уже состоявшейся расправе над ним [316], появление его в списке казненных ГПУ явилось полной неожиданностью. Успокоительные прогнозы, поступавшие из Советского Союза, оказались ложными[317], тогда как наихудшие предчувствия оправдались.
Но об Эльвенгрене, в отличие от Долгорукова, до 9 июня никаких предварительных официальных сообщений не было, и лишь упоминание в письме Опперпута в Сегодня от 20 мая о том, что Эльвенгрен арестован, подвергся пыткам в советской тюрьме и сошел с ума, было первым указанием на его задержание в Советском Союзе. Извещение о его казни сопровождалось вновь просочившимися в печать сведениями о пытках, которым он и другие казненные подвергались перед расстрелом, — сведениями, подтверждавшими ранее появившуюся справку Опперпута[318]. В советской печати, с другой стороны, была помещена статья, целиком основанная на добытых следствием признаниях Эльвенгрена и предназначенная доказать законность совершенной расправы[319]. Одновременно были оглашены выдержки из показаний на следствии и С. Рейли[320]. По поводу этих материалов главный редактор рижского Сегодня отметил странный характер советского правосудия: «ЧК сначала убивает, а потом выступает с публичныеми обвинениями. Под давлением мирового возмущения сейчас публикуют сведения, призванные задним числом оправдать казни»[321].
В разворачивающейся по обе стороны границы политической кампании В. В. Шульгин ощутил необходимость выступить с разъяснениями о своей книге