Так рассказывает дело советское правительство.
Этой официальной версии Шульгин противопоставил показания Опперпута:
Оперпут утверждает, что антисоветская организация, услугами которой воспользовался несчастный Ройли, та самая организация, которая и меня перевела через границу, словом, те, кого я в своей книжке называю «контрабандистами», на самом деле была «легендой», то есть симулированной организацией. <…> Но этому «контрабандисту», по словам Оперпута, было со стороны Гепеу формально обещано, что самого Ройли не тронут и что он будет целым и невредимым переправлен обратно через русскую границу. Судя по тому, что со мною поступили именно так, то есть по каким-то расчетам меня не схватили и дали мне уйти, такое обещание не представляется невероятным: очевидно, у Гепеу могли быть те же приблизительно расчеты, то есть что благополучно вернувшийся Ройли внушит англичанам полное доверие к импровизировавшей его организации.
Рейли, по словам Оперпута, благополучно перешел границу и прожил какое-то время на даче под Москвой. После ареста он был сломлен, а впоследствии расстрелян. После его задержания инсценировка перестрелки была устроена на границе для того только, чтобы не нести ответственности перед Англией: якобы убит при попытке тайно перейти границу. Похоже на то, пишет Шульгин, что в этой истории Оперпут говорит правду:
Советское правительство ныне утверждает, что Рейли был «ранен». Было бы гораздо проще утверждать, что он был убит, как это распространялось среди «контрабандистов» полтора года тому назад, когда я переходил границу. Но ведь теперь — другое время. Теперь после разрыва с Англией надо доказывать, что последняя всегда вела тайную антисоветскую работу в России. Теперь очень удобно вспомнить Рейли и выставить его агентом «самого Черчилля». Ведь «в руках» советского правительства находятся «письменные показания» Рейли. Но «убитый» Рейли не мог дать ни письменных, ни устных показаний, а потому советскому правительству ныне необходимо, чтобы Рейли перешел границу «живым». Но на всякий случай оно его «ранит» при переходе: раненый человек, дав все необходимые показания «насчет Черчилля» (какими приемами добываются «письменные показания», видно из рассказа того же Оперпута), может в случае надобности и «умереть от ран». Если он это сделает, не придется сознаваться перед всем миром, что Рейли застрелил на Воробьевых Горах «лучший стрелок Гепеу» товарищ Ибрагим[325].
Ясно, почему Шульгин не ограничился первой статьей и счел необходимым присовокупить к ней историю Рейли. Дело не только в том, что она частично «реабилитировала» писателя или, вернее, выдвигала объяснение тому, почему он сам не был задержан чекистами. Вторая статья служила своеобразным «контрапунктом» первой в том отношении, что изображала «трестовцев» в более независимом от ГПУ виде, чем можно было бы предположить на основании статьи об Опперпуте.
На фоне позднейших публикаций, включая публикации фрагментов записок самого Опперпута, эти статьи Шульгина содержат не так уж много нового. Значение их в другом: в плане развертывающейся динамики различных интерпретаций мотивов и действий Опперпута. Разбирая его показания, Шульгин приходит к выводу о том, что Опперпут говорит правду. Во второй статье правда эта прямо противопоставлена лживым утверждениям официального советского сообщения, только что оглашенного в Москве. Шульгинские статьи могли бы привести к публичному разговору о «Тресте», обещанному Опперпутом, но так, по существу, к тому моменту и не начавшемуся.
Написав обе свои статьи 14 июня, Шульгин отправил их из Ниццы Кутепову и в редакцию Возрождения, где за неделю до того в изложении появились два фрагмента опперпутовских показаний. По сравнению с теми публикациями, шульгинские фельетоны были гораздо более сенсационными, острыми и яркими. Автор мог полагать, что они должны были быть на руку Кутепову, поскольку он в числе очень немногих с самого начала отнесся к Касаткину-Стауницу с доверием, и экспертиза «врангелиста» Шульгина в этом смысле была бы ему на руку. Копию автор послал и Н. Н. Чебышеву, с которым вместе присутствовал на встрече с Якушевым в Берлине в августе 1923 и который весной 1925 года предостерегал его от поездки в советскую Россию. Чебышев сейчас состоял сотрудником редакции Возрождение, будучи в ней наиболее близким к Врангелю человеком, и Шульгину важна была его поддержка. Отправляя Чебышеву свои статьи, он писал:
Простите, что пишу на машинке. При сем посылаю Вам копию двух статей, кои мною вчера отосланы А. П. <Кутепову.> Без его согласия я никоим образом их не могу поместить по той причине, что изложенное в них есть перифраз письменных показаний Оперпута, а сии последние показаны мне доверительно. Этот барьер я переступить не могу, как Вы сами понимаете, и по той же причине, если статьи не появятся, очень прошу Вас посылаемыми копиями пользоваться тоже только доверительно. Буду надеяться, что А. П. поймет положение и согласится. Положение же еще более стало «горячим» после ссылки советского правительства на Рейли. Вряд ли следует умалчивать то, что мы знаем по этому делу. Если А. П. согласится, то останется Петр Бернгардович. Но я не думаю, чтобы он стал сопротивляться. Какое основание? Подымется, конечно, улюлюкание со стороны Последних Новостей и тутти кванти. Но оно будет направлено против меня персонально, ибо о других лицах ничего не говорится. Я же готов выдержать бурю насмешек и издевательств. Мое благополучное возвращение при этих условиях представляет такой же акт милости Божией, что как-то это должно быть компенсировано, что делать, везет-то только Иванушкам-Дурачкам, это надо понимать, прочувствовать и нести со смирением. Что же касается Возрождения, то оно держалось осторожно и хотя твердило о «внутренних силах», но мало какие такие внутренние силы бывают, почему же их отожествлять с «контрабандистами». Впрочем, о сих последних последнее слово вообще еще не сказано[326].
Концовка приведенной цитаты указывает на то, что разоблачения Опперпута, сколь бы ни были они точны, автор еще не считал достаточным основанием для полного перечеркивания работы «трестовцев». Более того, апокалиптическая картина, складывавшаяся из поступавших из России сведений, создавала ощущение справедливости предсказаний о близости переворота, запечатленных в разговорах «контрабандистов» с автором на страницах Трех столиц.
Между тем до дебатов по поводу шульгинских фельетонов дело в редакции не дошло, так как публикацию их Кутепов не позволил. Автору казалось, что этот запрет был наложен из-за конфуза с разоблачением организации, с которой на протяжении долгих лет велись тайные, ныне оказавшиеся компрометирующими сношения. На самом же деле отказ вызывался более сложными причинами: писатель и не догадывался, что Опперпут за две недели до того отправился в СССР, встав во главе террористической экспедиции. При этом Кутепову, уже, несомненно, проинформированному о благополучном возвращении в Финляндию группы Ларионова, не было известно, что случилось с московской тройкой, о которой на Запад не поступало ни слова вплоть до самого начала июля.
Но противником публикации оказался не один Кутепов. Возрождение после 7 июня приостановило начатую было публикацию изложения записок Опперпута и прекратило все упоминания о нем[327]. Свое решение прервать всякие разговоры вокруг Опперпута и «Треста» Струве объяснил в «личном и доверительном письме» к Кутепову от 23 июня:
Я очень жалею, что не могу быть сегодня у Вас. Об очень многом следует переговорить. Меня удручают множащиеся глупейшие интриги, для которых люди пользуются малейшими поводами. Я совершенно против каких-либо объяснений в печати эпизода с «контрабандистами», даже если стать на самую пессимистическую точку зрения. Всякие публичные объяснения будут только плодить смуту в умах и питать интриги. И в других вопросах на каждом шагу наталкиваешься на эту зловредную страсть к интригам, часто исключительно карьерного и даже корыстного свойства. Тем не менее я уверен, что почва для реальной работы, без крика, рекламы и интриг за последнее время только расширилась, и возможности ее увеличились. Нужна только энергия и строжайший отбор людей.
Очень прошу Вас в ближайшие дни устроить наше свидание, всего лучше завтра утром[328].
«Интриги», о которых пишет Струве, состояли в расхождениях в оценке ущерба, нанесенного разоблачением «Треста». Они были осложнены резким обострением соперничества Кутепова и Врангеля. Обнаружение факта провокации в «Тресте» поколебало влияние Кутепова на вел. кн. Николая Николаевича. Однако совещание 2 июня завершилось без вынесения какого бы то ни было решения относительно целесообразности или нецелесообразности продолжения боевых действий в советской России кутеповскими отрядами. После этого совещания Кутепов встретился с глазу на глаз с Врангелем и просил его поддержки в трудную минуту. Ближайший друг Врангеля в Париже генерал П. Н. Шатилов сообщал ему о своих дальнейших переговорах:
Другой вопрос — это твое поручение в отношении Кутепова. Ты просил поддержать его теперь, когда он сам идет к нам с повинной. С ним я говорил 2 раза, но очень коротко. Только завтра мы сговорились встретиться у него, чтобы поговорить вволю.
Однако и за два коротких разговора я ясно увидел, что ни о какой повинной не может быть и речи. Мне кажется, что и теперь он занимает в отношении тебя боевую позицию. Он говорит о какой-то борьбе, которую мы с тобой ведем против него, и о том, что ничто и никто не может его заставить сойти с того пути работы, на котором он теперь стоит. Все события в России (взрыв в Петрограде, убийство на дрезине и адск