<ую> машину в Московском Г.П.У.) он приписывает себе. Он мне сообщил, что он командировал специально для этого определенных лиц, что адск<ая> маш<ина> подложена Захарченко, что убийство на дрезине совершено Касаткиным, которому он поручил совершить этот террор<истический> акт, чтобы подтвердить свою к нам искренность. Заговорил он опять о том, что, собственно говоря, провала не было, что он не доверял Тресту и что у него всегда были и др<угие> пути работы. Лишь немного он смутился тем, что я ему сказал, что вижу, что он продолжает стоять на опаснейшем пути работы с провокаторами.
Завтра поговорю с ним детально. Думаю, что наш разговор лишь подтвердит мое заключение, что в оценке настроения Ал. Пав. ты ошибся[329].
Спустя два дня он послал уточненную оценку положения:
Дорогой Петруша, я несколько обеспокоен тем, что письмо мое от 14/VI я послал не с оказией, а по почте. Если бы оно пропало, то это могло бы повредить Ал<ександру> Павловичу. Напиши мне, пожалуйста, о получении указанного выше письма.
Вчера я был у Кутепова. Говорил с ним долго. В общем я вынес впечатление, что мы с тобой были оба не правы в определении его настроения.
Конечно, не может быть и речи о какой-либо повинной, с которой, как тебе казалось, он к тебе пришел. Нет также и сознания полноты провала его работы. Но того боевого в отношении тебя тона, какой у него был при бывших у меня с ним до того коротких встречах, уже я не встретил. Объясняю это тем, что бывший в то время у него подъем от удачи в России уже остыл, причем он уже не уверен, что история с дрезиной дело рук О. Ст. Кас. <Опперпута-Стауница-Касаткина.> Следовательно, себе на кредит он может вписать лишь историю в Петербурге. В отношении этого акта он уже имеет донесение.
Итак, он решил работу продолжать, причем я не верю, что он будет со мной достаточно откровенен. Впрочем, на его месте я бы сам не делился бы ни с кем. Его излишняя болтливость ему сильно повредила, т<ем> более что откровенен он бывал именно с теми, с кем нужно было бы быть скрытным.
Расстались мы по-хорошему, но я все же мало верю в то, что он сумеет побороть в себе то чувство ревности, которое испытывал всегда в отношении тебя[330].
Врангель отвечал ему:
В искренность А. П. Кутепова я также не верю. Кто раз предал, всегда готов предать и второй. Мне казалось в то же время, что его приход ко мне, добрые слова, просьба поддержать его морально показывали, что он ищет сближения. Независимо от характера его побуждений, я в интересах общего дела не видел оснований его отталкивать. Если этих побуждений у него нет и нет оснований ожидать от него изменения его поведения, то остается лишь по-прежнему, игнорируя его происки, пресекать лишь попытки его вносить смуту в умы чинов его бывшего корпуса.
Много сложнее вопрос с работой его в порученной ему Великим Князем области. Как показал опыт, работа эта гибельна для пользы общего дела, гибельна для тех, кто там в России творит то же дело, что и мы, гибельна и для тех лучших, которые идут за нами и падают жертвой. Могу ли я, зная все это, молчать, допуская их гибель, молчанием моим как бы одобряя действия А. П.? Говорить с Великим Князем, как показал опыт, бесполезно. Остается, б.м., одно — потребовать от А. П. или представить неопровержимые доказательства его утверждений, что работа его не потерпела краха, или потребовать от него от этой работы отойти, предупредив, что в противном случае я вынужден буду предостеречь тех, кто идет за мной, о гибели, которая им грозит. Но удар по А. П. был бы ударом по В. К. Мы стоим перед заколдованным кругом…[331]
По этому обмену письмами видно, до какой степени вопрос о «провокаторстве» и чекистском шпионаже являлся определяющим в том, что П. Б. Струве называл «интригами». В этой ситуации не было сюрпризом то обстоятельство, что официальное советское объявление о раскрытии неудавшегося покушения на М. Лубянке и о гибели всех преступников в перестрелке противники Кутепова в эмигрантских верхах восприняли с недоверием, как еще одно проявление «грязной игры» чекистов, как продолжавшуюся советскую провокацию, составную часть общего дьявольского плана.
Извещение ТАСС было обнародовано рано утром 5 июля:
В ночь со 2 на 3 июня с. г. имела место (как это известно из правительственного сообщения от 10 июня с. г.) предупрежденная сотрудниками ОГПУ попытка взорвать жилой дом № 3/6 по М. Лубянке. В результате розысков ОГПУ установило, что злоумышленниками, совершившими попытку взрыва, являются трое террористов: Захарченко-Шульц, Оперпут и Вознесенский, нелегально перешедшие границу в СССР из Финляндии 31 мая с. г.
Во главе этой группы была известная монархистка, близкая родственница и правая рука английского агента генерала Кутепова, М. В. Захарченко, она же Шульц. Последние месяцы она, вместе с б. савинковцем Оперпутом, руководила из Финляндии террористическо-шпионской работой.
После неудачи покушения на взрыв террористы направились в Смоленскую губернию, где в 10 верстах от Смоленска Оперпут был застигнут крестьянской облавой, организованной ОГПУ 19 июня с. г. При задержании Оперпут оказал вооруженное сопротивление и был убит в перестрелке. Захарченко-Шульц с ее спутником Вознесенским 23 июня наткнулись на красноармейскую засаду в районе Дретуни, высланную белорусским особым отделом ОГПУ, в перестрелке с которой оба они были убиты. Оперпут был опознан как лично, так и по принадлежащим ему вещам своею женой, брошенной им в России, и следователями, допрашивавшими его ранее по делу савинковской организации. Захарченко-Шульц была опознана целым рядом сидящих в ОГПУ Кутеповских агентов, прибывших из-за границы. Найденный среди других материалов дневник Оперпута с описанием подготовления взрыва и всего маршрута террористов от границы полностью подтвердил имевшиеся данные ОГПУ по этому делу.
Нельзя не отметить самоотверженного участия крестьян и других местных жителей, активно помогавших поимке шпионов-террористов. В перестрелке с террористами тяжело ранены: рабочий Яновского спиртного завода Николай Кравцов, крестьянин дер. Белоручье тов. Якушенко и милиционер Лукин Алексей, а также легко ранена жена краскома N-ского полка Ровнова.
Кроме того, террористами убит шофер машины штаба Белорусского военного округа Сергей Гребенюк и тяжело ранен его помощник Борис Голенков — оба за отказ везти террористов.
Председатель ОГПУ В. Менжинский.
4 июля 1927 г.
Москва[332].
Дополнительные детали были сообщены в появившемся на другой день интервью с заместителем Менжинского Г. Г. Ягодой:
В беседе с сотрудниками московских газет зам. пред. Объединенного Государственного Политического Управления тов. Г. Г. Ягода сообщил чрезвычайно интересные подробности последней «операции» белогвардейцев на советской территории, своевременно пресеченной в корне и стоившей террористам жизни.
— В какой мере серьезным следует считать покушение на взрыв дома по М. Лубянке?
— Взрыв подготовлялся довольно умело. Организаторы взрыва сделали все, от них зависящее, чтобы придать взрыву максимальную разрушительную силу. Ими был установлен чрезвычайно мощный мелинитовый заряд. От него на некотором расстоянии были расставлены в большом количестве зажигательные бомбы. Наконец, пол в доме по М. Лубянке был обильно полит керосином. Если вся эта система пришла бы в действие, можно почти не сомневаться в том, что здание дома по Лубянке № 3/6 было бы разрушено. Взрыв был предотвращен в самый последний момент сотрудниками ОГПУ.
— Вероятно, заготовка таких снарядов требовала большого времени?
— Снаряды и вообще вся террористическая аппаратура погибших белогвардейцев были заготовлены не в СССР, а привезены из-за границы. Это нами установлено совершенно точно. И конструкция снарядов, и состав наполнявших их взрывчатых веществ определенно иностранного происхождения. В частности, научная экспертиза в лице известных специалистов-химиков установила с полной категоричностью английское происхождение мелинита.
По вполне понятным причинам, я не стану указывать всех тех нитей, которые привели нас от Лубянской площади в Москве к белорусским лесам, где мы настигли скрывавшихся преступников. Могу лишь указать, что некоторые вещи, найденные в доме, где подготовлялся взрыв, а также встречные сведения, полученные нами из Финляндии, раскрыли перед нами самую личность организаторов очередного белогвардейского покушения. Это оказались наши «старые знакомые». Известная террористка Захарченко-Шульц, в течение ряда лет боровшаяся всеми способами с Советской властью. Являясь племянницей известного белого генерала Кутепова, прославившегося даже в эмиграции своей исключительной бесчеловечной жестокостью в отношении подчиненных ему белых солдат и казаков, заслужившего в эмиграции прозвище «Кутеп-паши», она вместе со своим дядей и шефом являлась доверенным лицом и постоянным агентом английской разведки. Можно сказать, что в лице Кутепова и Шульц зарубежные монархисты имели своих едва ли не наиболее ярых «активистов». В последнее время соответственные английские «сферы», изверившись в наличии каких-либо корней у монархистов в СССР, усомнившись даже в их связи с Россией, предложили своим агентам предъявить реальные доказательства того, что монархисты могут не только разговаривать и проклинать большевиков, но и действовать. Последние неудавшиеся террористические акты и следует, очевидно, считать тем доказательством, которое Кутепов и «кутеповцы» пытались предъявить англичанам. Другой участник покушения, Опперпут, тоже не новое лицо на белогвардейско-шпионском горизонте. Опперпут, не раз перекочевывавший из одной антисоветской группировки в другую, был и организатором савинковских военных групп в Белоруссии (БССР), и доверенным лицом у правомонархистов-николаевцев. Проживая последние месяцы в Финляндии, он помещал свои заметки в гельсингфорсских газетах «Уси Суоми», «Хувустадтбладт» и др. газетах, ведших наиболее яростную агитацию против СССР. Третий участник покушения на Лубянке, именовавшийся по подложному паспорту Вознесенским, являлся своего рода «выдвиженцем» из среды белых офицеров, посланных генералом Кутеповым в Финляндию для участия в террористической работе.