[367]. Смысл этой метаморфозы уясняется, если мы примем во внимание «странное» письмо, посланное спустя две недели Г. Зверевым (Г. Н. Шульц-Радковичем) к В. С. Кияковскому (Стецкевичу) — видному чекисту-контрразведчику, первоначальному архитектору «Треста», — с обещанием изменить кутеповскому делу и вступить в сотрудничество с ГПУ в обмен за передачу записки в камеру жене. Расшифровку этого письма к Кияковскому, отправленного за подписью Карпов-Пролетарий, и записку к М. В. Захарченко-Шульц, сохранившиеся в Гуверовском архиве[368], опубликовал Б. Прянишников в своей книге[369]. После провала московской тройки именно Г. Зверев (Радкович-Шульц) встал во главе кутеповского боевого отряда в Финляндии, и появление «трестовского» слуха о том, что М. В. Захарченко осталась жива, могло облегчить заманивание его внутрь страны.
Значительно осложнила общую картину новая угроза авторитету Кутепова, внезапно обозначившаяся с совершенно непредвиденной стороны. В конце июля громко заявило о своей партизанской деятельности, развернувшейся на обширной территории советской России, Братство Русской Правды[370] — группа, считавшаяся безнадежно маргинальной и ограничивавшаяся до тех пор изданием низкопробного подпольного агитационного листка, заполнявшегося анонимными заметками и пещерными политическими лозунгами. Сводки о ее бесчисленных боевых действиях и информационные заметки о ней хлынули на страницы эмигрантских газет. Если советская пропаганда утверждала, что нет никакой почвы внутри страны для заговоров и восстаний, то из отчетов Братства вырисовывалась диаметрально противоположная картина: невиданный размах массовой вооруженной борьбы против коммунистов, особенно на западной и южной окраинах СССР и на Дальнем Востоке. На фоне таких победных реляций боевые успехи Кутепова выглядели крайне тускло. Особенным ударом для него должен был быть самый факт публикации агитационных материалов Братства в Возрождении,[371] в газете, которая до тех пор была главным для него оплотом. Публикация была предпринята в обход и вопреки распоряжениям главного редактора П. Б. Струве и послужила одним из поводов к его отставке, вскоре объявленной[372]. Выход Братства Русской Правды на публичную арену представлял собой попытку воспользоваться смятением, охватившим эмигрантскую общественность в результате «провалов» Кутепова, и заполнить показавшееся вакантным место в борьбе с большевизмом. П. Н. Врангель сразу резко отрицательно отозвался о военных сводках и других рекламных трюках организации, расценив ее как чекистскую мистификацию:
Касательно «Братства русской правды» все более прихожу к выводу, что тут — провокация. Я имею в виду не издательство С. Кречетова, а одноименную «боевую организацию», сводки коей появляются в «Нов<ом> вр<емени>», а описание боевой работы на страницах «Возрождения» в виде записок какого-то атамана Кречета. Все это, думается, такая же ловушка для доверчивых дураков, как в свое время пресловутая «монархическая организация» Федорова. Это необходимо выяснить, дабы пресечь нашу молодежь[373].
Несмотря на настоятельные требования прекратить работу в России, адресованные различными руководителями эмигрантской политики к Кутепову, он поддаться этому давлению отказался. Вера его в то, что после сделанных Опперпутом разоблачений и исчезновения Опперпута он освободился от опеки ГПУ, побудила его отправить в середине августа в СССР еще две группы из состава той же финляндской дружины. Одним из участников был Сергей Соловьев, член ларионовской тройки, который 7 июня метнул смертоносную гранату в партийном клубе на Мойке. На сей раз граница, по-видимому, оказалась намного более строго охраняемой, и одна группа (С. В. Соловьев и А. А. Шорин, или Шарин) была выслежена и убита в перестрелке, а вторая (А. Б. Балмасов (Болмасов) и А. А. Сольский) захвачена и вместе с тройкой, арестованной на границе с Латвией в июле (Н. П. Строевой, В. А. Самойлов и А. Э. Адеркас), предстала перед военным судом. Таким образом, предчувствия, томившие Шатилова и Врангеля, что новый провал Кутепова неизбежен и близок, — быстро подтвердились. Уже 1 сентября было опубликовано сообщение ГПУ о монархических группах, перешедших по заданию Кутепова границу из Финляндии и Латвии, и названы имена задержанных, причем впервые было сообщено о получении данных об организаторах взрыва на Мойке и выдвинуты обвинения против финского Генштаба, оказывавшего содействие террористам[374].11 сентября берлинский Руль поместил заметку, уточнявшую проникшие в печать сведения:
Сообщаю Вам некоторые данные о лицах, арестованных в России Г.П.У.
1. Соловьев, Сергей Владимирович — сын полковника, недавно скончавшегося, внук настоятеля Гельсингфорсского прихода прот. Соловьева, давно умершего. Его сестра, Людмила, была замужем за Вашим сотрудником Иваном Савиным (Саволяйненом). Кстати, ее несчастья у всех на устах в Гельсингфорсе — меньше чем за один год она потеряла всех своих близких — бабушку, отца, мать, мужа (в июле) и теперь единственного брата.
Покойному было всего 19 лет. В России он никогда не жил. Учился в Гельсингфорсской Александровской гимназии, но курса не окончил. Офицером или вообще военнослужащим, конечно, никогда не был.
В предыдущее свое посещение Петербурга бомбу на Мойке бросил будто бы в сообществе с Шориным.
2. Сольский — не внук гр. Сольского, как сообщает ОГПУ, но его внучатый племянник. Окончил два года назад русскую гимназию в Перкиярви. В Гельсингфорсе служил шофером.
3. Больмасов, а не Бальмасов в Гельсингфорсе хорошо известен. Принимал деятельное участие в русских общественных (не политических) организациях.
4. Шорин в Гельсингфорсе совершенно неизвестен. <…>
Помещая телеграмму Тасса, газета «Hufvudstadsbladel» замечает, что она — сплошной фантастический роман, которые, очевидно, излюблены в СССР. Указание о причастности к делу финского ген. штаба газета считает нелепым уже по тому одному, что Ген. штаб, подчиненный финскому социалистическому правительству и проводящий его указания, не может работать ни с какими монархическими организациями. Уследить же за переходом границы совершенно невозможно, что знает и правительство СССР. <…>
Кстати, если это еще интересно, могу сообщить, что настоящая фамилия Воскресенского, убитого вместе с Оперпутом и Захарченко-Шульц, — Петерс. Он учился в Перкиярви. Его отец и брат — коммунисты. Он ушел от них к белым[375].
Выездная сессия Верховного суда, под председательством В. В. Ульриха, открылась в Ленинграде 20 сентября. На ней впервые были оглашены сведения о деятельности кутеповской боевой организации, которые включали удавшийся взрыв на Мойке и не-удавшийся на М. Лубянке. Подробно сообщалось также о наездах М. В. Захарченко-Шульц и Кутепова в Финляндию и инструкциях, данных ими членам террористической группы, а также упоминалась руководящая роль Опперпута в подготовке взрывов. Процесс являл собой амальгаму, так как арестованные боевики, входившие в две разные — «латвийскую» и «финляндскую» — группы, на суде встретились впервые и между обоими отрядами никогда никакой координации не было.
Какова была задача этого процесса? Бессудная казнь двадцати в июне, наряду с неопределенными слухами о судьбе Рейли, вызвали на Западе тревогу и толки о возвращении к практике террора времен Гражданской войны. В отчете о беседе Н. В. Крыленко с иностранными корреспондентами 26 июля эти слухи были дезавуированы:
Никакого террора в настоящее время нет. Не было также издано никакого закона, который бы его вводил и который бы давал новые права ОГПУ, судам и прокуратуре, отличные от существующих и расширяющие полномочия этих учреждений.
В деле с расстрелом 20-ти, этих злейших врагов советской власти, среди которых были такие имена, как Долгоруков и Эльвенгрен, ОГПУ использовало право, предоставленное ему по закону в 1922 г. ЦИК СССР. Оно принуждено было использовать это право жестокой борьбы с контрреволюцией в зависимости от внешней и внутренней обстановки, существовавшей к моменту совершения этого акта. Я еще раз повторяю, что никакого нарушения существующих законов, а также утвержденного еще в 1922 г. положения об ОГПУ не было совершено и поэтому нет никаких оснований утверждать, что мы вводим новые формы борьбы с контрреволюцией «в целях устрашения наших внешних и внутренних врагов».
Нельзя также связывать это дело, как вы это говорите, с убийством Войкова, Опанского и т. д. ОГПУ пользовалось своим правом в исключительных случаях и раньше; например, было расстреляно по постановлению ОГПУ несколько уголовных преступников в связи с известным «делом чубаровцев».
На вопрос о том, какая разница существует между положением об ОГПУ в настоящее время и положением о ЧК до 1922 г., тов. Крыленко отметил, что в первые годы существования советской власти, в момент обостренной борьбы с контрреволюцией, ЧК было предоставлено право самостоятельно устанавливать меру наказания, вплоть до расстрела, по определенным категориям преступлений: контрреволюции, шпионажу, спекуляции и по некоторой части должностных преступлений.
В настоящее время ОГПУ только расследует подобные преступления, а затем передает их в судебные инстанции. Содержание арестованных в тюрьмах ОГПУ ограничено определенным сроком[376].
Несколько громких судебных процессов — по делу изготовителя фальшивых документов Дружиловского (июль), по делу 26 британских шпионов (сентябрь)