[383] и другие.
Нельзя допустить, чтобы в нескольких десятках верст от Ленинграда, на территории страны, с которой мы поддерживаем дружеские отношения, существовала организация, которая систематически посылает в Советский Союз шпионов и террористов[384].
Глава 6ВОСКРЕШЕНИЕ И ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ОППЕРПУТА
Разоблачения, сделанные на процессе пяти, произвели ошеломляющее действие на эмигрантскую общественность. С одной стороны, поступившие из СССР новости усиливали впечатление большого размаха боевых операций, предпринимаемых Кутеповым под эгидой великого князя. С другой — уяснялись и масштабы провала, постигшего эту деятельность. Особенно смущали покаянные речи подсудимых на процессе пяти, не вязавшиеся с героическими идеалами представителей «активизма» в эмиграции и с утверждениями, что народ, отвергая власть Интернационала, сохраняет верность царской России[385].
Бурные дебаты о провокации и Опперпуте, «Тресте» и книге В. В. Шульгина Три столицы, разразившиеся в начале октября в эмигрантской прессе, были вызваны как раз стремлением дезавуировать картину, складывавшуюся на основании ленинградского процесса пяти. Начата кампания была статьей В. Л. Бурцева «В сетях Г.П.У.», опубликованной в парижском еженедельнике Иллюстрированная Россия и немедленно перепечатанной или отреферированной буквально во всех эмигрантских газетах. Проводя параллели с недавним, дореволюционным прошлым, Бурцев писал о большевиках:
Но вот они сами пришли к власти, и отношение их к провокации резко изменилось.
Они усовершенствовали бывшие охранные отделения и заменили их своими ГПУ. То, что мы знаем о деятельности большевицкого ГПУ и об его провокации и провокаторах, совершенно затемняет все то, что мы знали раньше об охранных отделениях. Теперь мы видим не Азефов, Комиссаровых, Зубатовых, а Сверхазефов, Сверхкомиссаровых, Сверхзубатовых[386].
Статья излагала историю предательства Якушева-Федорова и основания «Треста». В ней впервые оглашались сведения, доказывавшие, что сенсационная поездка Шульгина была устроена ГПУ, что воспетая им в его книге организация «контрабандистов», оказавшаяся чекистской мистификацией, была ответственна за арест и гибель Рейли и что бацилла провокации поразила верхи эмигрантского общества глубже и обширнее, чем в свое время азефовщина партию эсеров. Совершенно оглушительной была и другая новость, сообщенная Бурцевым: книга Шульгина была просмотрена чекистами в рукописи перед тем, как автор сдал ее в типографию. «Сенсационная книжка В. В. Шульгина о его тайной поездке в Россию — “Три Столицы” — ныне стала сенсационнейшей: вся она от первой буквы до последней точки проредактирована агентами ГПУ», — отмечала по этому поводу парижская газета Дни[387]. Бурцев упомянул также, что Шульгин безуспешно пытался обнародовать две свои статьи на эту тему, но что редакция газеты (которую Бурцев не назвал) наотрез отказалась их поместить.
В отличие от истории разоблачения Азефа, сенсация на сей раз досталась Бурцеву «в готовом виде», а не в результате самостоятельного, кропотливого расследования[388]. Обнародованная им информация не была секретом для политических верхов эмиграции. Лидеры правого лагеря знали «все» с момента побега Опперпута из советской России и составления им «записок» в Финляндии. Но разглашение этих тайн было сочтено несвоевременным. Опасения А. П. Кутепова и П. Б. Струве, что оно может стать деморализующим фактором в борьбе против советской власти, усилились в связи с началом боевых вылазок в СССР в июне 1927 года. П. Н. Врангель и его окружение отказывались предать дело огласке, понимая, какой урон престижу великого князя она могла бы нанести. Осложняющим фактором была и двусмысленная атмосфера, царившая вокруг Опперпута, который был действительным и, в сущности, единственным источником разоблачительной информации о провокации ГПУ.
В тогдашней расстановке политических сил Бурцев оказывался наиболее уместным кандидатом для оглашения секретов краха «Треста». Он был одинокой политической фигурой, сохранявшей независимость по отношению к существовавшим политическим лагерям и фракциям. Во многом солидаризируясь с левыми партиями и республиканско-демократическими идеалами, он в то же время был пламенным приверженцем тактики террора (для милюковского лагеря неприемлемой), являясь в этом отношении естественным союзником Кутепова и других представителей «активизма». Незадолго до предпринятого им разоблачения «Треста» Бурцев так отозвался в одном из своих интервью на поступавшие сведения о ширившемся антисоветском терроре:
Я был и остаюсь сторонником террора. Он сыграет большое, может быть, решающее значение. Разумеется, все это советские выдумки и враки, что террор, мол, организуется из-за границы. Ничего подобного. Наоборот, мы всячески удерживаем пылкую молодежь от подобных шагов. Террор в России возник не по приказу каких-нибудь организаций. Он родился сам собою — в глубинах той ненависти, которую вызвали в народе и воспитали своим режимом большевики. В этом и весь ужас положения для них, вся тяжесть. Они знают, что никакими мерами, никакими наказаниями его не остановить. В сущности трусливые, все эти жалкие людишки, примостившиеся у жирного коммунистического пирога, испугались. Они стали дрожать за жизнь. Верхи еще пытаются успокоить, утешить. Все это, мол, идет из-за границы. Они знают, что это неправда, сами себя они не должны обманывать, но они пытаются избежать паники. Потому и самые факты покушений и террористических актов скрываются, замалчиваются. Но как ни тщательно охраняют они границы — и из задавленной большевицким сапогом России проникают к нам за границу голоса — и мы знаем правду…
И террор уже принудил большевиков идти на уступки. Они пытаются сговориться, они ищут выхода, ибо они лучше чем кто-нибудь другой в состоянии оценить и понять, что обозначает для них то, что террористическая волна возникла в стране стихийно, неорганизованно, сама по себе и что она не имеет оснований спадать — а только нарастать…[389]
Прошедший всего через несколько недель после этого в Ленинграде процесс по делу пяти монархистов явился для Бурцева неожиданным ударом, поскольку представленные на нем материалы подтверждали заявления советской пропаганды о том, что «террористическая волна» вовсе не возникла в стране стихийно, а была лишь «импортом» контрреволюции. Ознакомившись с записками Опперпута, которые ранее Кутепов предоставил Шульгину[390], Бурцев решил ринуться в бой и в противовес чекистской пропаганде раскрыть беспрецедентную по масштабам провокацию «сверх-Азефов».
О прямой связи между обнародованием истории «Треста» и процессом пяти было сказано в передовой газеты Сегодня:
При свете разоблачений Бурцева вскрывается вся подоплека «показательных» политических процессов, которые ставятся в последнее время в Сов. России и которые кончаются смертными приговорами над несчастными людьми, из которых многие являются жертвой в руках беспримерных негодяев. Становятся понятными и те «покаянные речи» обвиняемых, которые преподносятся сов. обывателям и зарубежным читателям как доказательство морального ничтожества антибольшевицких борцов. Какой ценой покупаются эти покаяния! Какими средствами добывается показное признание «правоты» большевиков!
Факты, приводимые Бурцевым, вскрывают только часть этой беспримерной по своей гнусности системы.
Теперь можно смело сказать, что каждый политический процесс в Сов. России состряпан агентами-чекистами, и сколько в нем от провокации, сколько от контр-революции, сказать трудно. Во всяком случае, больше от провокации[391].
Та же связь, но по-иному была отмечена в Последних Новостях, которые воспользовались разоблачениями Бурцева для сведения счетов с деятелями и прессой правого лагеря. Резюмируя бурцевскую статью, газета изобразила самое программу террора, принятую в эмиграции «активистами», порождением чекистской провокации:
Представители этого треста, Опперпут и Якушев, специально ездили за границу, причем «говорили о необходимости террористической борьбы с большевиками, о необходимости поддерживать ее из-за границы». Вот откуда исходила сильная поддержка террористической пропаганды! Иначе говоря, в организации посылки «белых» в Россию наряду с вождистскими «руководителями» и с иностранными разведками играл роль еще третий и, вероятно, самый «руководящий» фактор: ГПУ. «Благодаря этим провокаторам ГПУ вело успешную борьбу с белыми, действующими в России. Когда было нужно, оно проваливало их работу и арестовывало кого ему было угодно». Если жертвы дела «пяти», брошенные в России, оказались одинокими, не найдя ни следа сочувствующей среды, то в других случаях «трест» готов был создавать даже и «среду». Если в одних случаях белые «активисты» перевозятся за границу для того, чтобы их убить, устроив «громкий» процесс, иллюстрирующий монархическую опасность, — то в некоторых других случаях завлеченного человека даже возвращают обратно — с целью сохранения связей и доверия. <…> По словам Бурцева, весь рассказанный Шульгиным в его книге переход границы в сопровождении «контрабандистов» с подробностями в духе Майн-Рида был организован провокаторами. Вся его поездка в Россию происходила под руководством «треста», устраивавшего «знатному гостю» специальные заседания «антисоветских революционеров», все участники которых, за исключением самого Шульгина, были чекистами. «Друзья» Шульгина даже будто бы «проредактировали» его записки и наконец добились от своего начальства разрешения на его благополучный «контрабандный» отъезд.