[35]. В составлении ее принимал непосредственное участие журналист А. П. Вольский (Гройним)[36], бывший, как и Искра, сотрудником газеты Варшавский Голос, выходившей с мая по сентябрь 1921 года и занявшей открыто просоветскую позицию[37]. Брошюра Опперпута выделялась на фоне этих антисавинковских публикаций тем, что останавливалась на самом последнем моменте деятельности Савинкова — создании Народного Союза Защиты Родины и Свободы с его грандиозными, амбициозными планами поднятия народного сопротивления на огромной части советской территории, и тем, что была написана одним из руководителей организации и авторов плана маштабного военного выступления.
Основную часть брошюры составляли личные воспоминания о НСЗРС — именуемом «вторым» для различения его с прежней организацией Савинкова (1918 г.) — и, в частности, о Западной областной организации, созданной самим автором. Существенным моментом является презрение Селянинова-Опперпута к «эмигрантщине» из-за неспособности «эмигрантов» руководить борьбой внутри России и их готовности принести русские интересы в жертву иностранным разведкам. В предисловии содержалось объяснение целей, подвигнувших автора на написание книжки:
Сейчас, когда Второй Народный Союз Защиты Родины и Свободы умер, и будем надеяться, что умер окончательно, я, как единственное постороннее лицо, присутствовавшее при воскрешении его, и как член Всероссийского Комитета Союза, считаю возможным, даже считаю своим долгом перед оставшимися в живых членами союза, поднять ту завесу, которая так плотно закрывала от их взоров процесс воскрешения, считаю своим долгом сорвать маски с могильщиков Второго Н.С.З.Р. и Св., представить их в истинном свете и поставить перед общественным судом бывших членов союза и вообще русских людей (с. 4).
Здесь обращают на себя внимание, с одной стороны, слова о долге автора перед «оставшимися в живых членами союза». Как явствует из цитированной выше статьи В. Шенталинского, огромное число рядовых членов Западной организации НСЗРС подверглось расстрелу сразу при разгроме организации в мае 1921 года, в то время как ее основатель, Селянинов-Опперпут, уцелел. В 1927 году Опперпут писал о лживости допрашивавших его чекистов, обещавших спасти от ареста и казни его товарищей по подпольной организации в случае, если он согласится сотрудничать со следствием.
Как, с другой стороны, понять замечание автора о себе как о «единственном постороннем лице» в составе «Всероссийского комитета»? Позднее соратники Савинкова придали фразе одиозный смысл, усмотрев в ней доказательство факта чекистской провокации. На самом же деле слова эти в брошюре подразумевали то, что, в отличие от всех остальных участников Комитета, Селянинов-Опперпут никогда в прошлом связей с Савинковым не имел, к первому НСЗРС не принадлежал и никаких особых симпатий к Савинков-ской политической программе не питал. К тому же Опперпут был уполномоченным, прибывшим из советской России (с. 41), тогда как все остальные члены комитета были «эмигрантами». Из дальнейшего текста брошюры становится видно, сколь случайным был тактический альянс, возникший между Опперпутом и Савинковым в первые месяцы 1921 года. Опперпут оказался в НСЗРС неожиданно для себя самого, так как направлялся он в Польшу, чтобы установить контакт с Союзом Возрождения, а вовсе не с Савинковым. Только после пересечения границы, обнаружив, что варшавский Союз Возрождения никакой помощи подпольному движению внутри России оказать не в состоянии, Опперпут связался с Савинковым. Примечательно, что Савинков и его окружение в брошюре именуются «могильщиками» «второго» НСЗРС, как если бы, не будь их, организация могла благополучно процветать и осуществить поставленные перед собой цели.
Брошюра содержит довольно подробный и по-своему правдивый, даже бесхитростный рассказ, преследующий, можно сказать, двойную задачу. С одной стороны, рассказ Опперпута наделяет более живыми и интимными штрихами основную канву событий, как она была освещена в официальных документах ВЧК и Наркомин-дела. С другой, он выдвигает объяснение причин быстрого внутреннего перерождения автора и осуждения попыток ниспровержения большевистской власти.
Книжку Селянинова-Опперпута нельзя считать «состряпанной в ЧК»[38], послушным исполнением пропагандистского задания: слишком много инициативы автор берет на себя и слишком сильно проявляются в ней личные его обиды и субъективные оценки. Так, Савинкову ставится в вину высокомерно-пренебрежительное отношение к людям с мест при чрезмерной поглощенности вопросами «высокой политики». После опроса во втором, Информационном отделе польского Генерального Штаба и посещения французской миссии Опперпут в течение двух дней не мог добиться аудиенции у Савинкова. Да и в ходе двух дальнейших, столь же кратких, визитов в Варшаву, уже получив от Савинкова ответственные задания и будучи облеченным большими полномочиями, Опперпут все же ни разу не удостаивался более долгой, чем 15 минут, аудиенции у руководителя НСЗРС (с. 14–17). Вдобавок эти единичные встречи выявили, надо полагать, острые расхождения. При установке с зимы 1920–1921 года на стихийное повстанческое движение внутри Советской России Савинков, по словам Опперпута, никогда не придавал большого значения работе непосредственно на территории России, «оставаясь апологетом внешней интервенции, подготовке которой предался всей душой. Спровоцировать какими угодно средствами новую войну между Польшей и советской Россией, заручиться поддержкой Франции, подготовить к этому эмигрантщину, общественное мнение стран Антанты и широких масс, вот была его главная цель. Он даже не интересовался положением вещей в России, а обо всем, что там происходило, у него было невероятно извращенное представление. Он все мерил своей мерой. Об каждом случае, каждом мероприятии советской власти у него было уже готовое заключение, как и о том, какое впечатление данное предприятие произведет на массы. Настоящее положение вещей его не интересовало, наше мнение, т. е. лиц, приходящих из России, он не выслушивал» (с. 44).
В разоблачении участия польского Генерального Штаба и французской миссии в подрывной деятельности против Советской России акцент — в отличие от обычных штампов советской пропаганды — ставится не столько на преступном характере связи этих органов с Савинковым, сколько на том, какому обману и «шантажу» они сами себя подвергают, вступив в этот контакт с ним. При этом ряд конкретных деталей в брошюре призван был показать, насколько малым было доверие иностранных разведок к савинковскому штабу. Как рассказывает Селянинов, второй его визит в Варшаву состоялся по вызову Виктора Савинкова в марте 1921 года, накануне Кронштадтского восстания; при этом обнаружилось, что причиной вызова была попытка, при помощи специально препарированной информации, создать у работников французской миссии впечатление о неминуемом скором вооруженном выступлении России в союзе с Германией и Латвией против Польши и Франции и тем самым добиться увеличения финансирования деятельности савинковской организации. В Информационном бюро французской миссии заинтересовались сведениями Опперпута о группе прогерманской ориентации в Гомеле и попросили собрать больше данных, но согласились отпустить дополнительные суммы и Западному областному комитету, и Всероссийскому комитету при условии, что информация Опперпута поступала бы прямо в миссию, а не через В. В. Савинкова (с. 27).
В какой-то степени освещение деятельности НСЗРС в брошюре Опперпута расходилось с картиной, данной в опубликованных официальных документах, начиная с ноты Наркомивдела от 4 июля. Если нота эта угрозу савинковских планов и замыслов рисовала с явными преувеличениями, то у читателя опперпутовской брошюры возникало, наоборот, ощущение бутафорской несерьезности и полного непрофессионализма савинковского окружения, его непригодности к упорной и систематической политической или вооруженной борьбе.
Необходимо обратить внимание и на другой случай расхождения содержавшихся у Опперпута свидетельств с намерениями чекистского руководства. Как мы уже видели, неожиданно большое место, отведенное у Опперпута портрету Эльвенгрена, можно объяснить лишь особым значением этой фигуры для следствия. Однако содержание опперпутовских показаний, настояние на том, что Эльвенгрен к петроградским боевым группам никакого отношения не имел и в Петрограде или Кронштадте вообще в 1921 году не бывал, вовсе не было на руку чекистам. Напротив, оно разрушало возводимую ими конструкцию, утверждавшую тесную связь между таганцев-ской и савинковской организациями! Ведь еще 16 августа 1921 года, незадолго до завершения следствия и расстрела членов таганцевс-кой организации, следствие пыталось добиться от В. Н. Таганцева признания связи его группы с савинковцами[39]. Симптоматично, что и позже, в июне 1927 года, в официальном извещении за подписью
В. Р. Менжинского о расстреле врагов советской власти, Эльвенгрен был упрямо назван «участником контрреволюционной таганцевской организации в Ленинграде, ликвидированной в 1921 году, участником Кронштадтского мятежа»[40].
Книга Селянинова подводила к мысли, что вина за провал и аресты его гомельской организации ложится исключительно на Савинкова и его заместителей. Эти страницы оказывались своего рода объяснением молниеносной «смены вех», пережитой автором. Вот как, например, изображался в ней Информационный (то есть разведывательный) отдел:
Большинство сотрудников отдела, начиная с адъютанта-секретаря начальника Отдела поручика Рудина, была офицерская молодежь (20–25 лет), не имевшая ни малейшего понятия о конспирации. Остальные сотрудники были барышни, про которых сам Виктор Викторович говорил, что они через неделю после прихода Советской миссии будут ходить в советских ажурных чулках. Опытного конспиратора ни одного. Самые секретные документы, не исключая и карты, на которой были занесены все организации, отряды, ячейки союза вдоль всей Западной границы Советской России, начиная от Петрограда и кончая Киевом, хранились в обыкновенном чемодане в комнате В. В., которая вдобавок очень часто оставалась пустой и открытой. Неудивительно, что в один прекрасный день чемодан исчез вместе со всем