[44]. Автохарактеристика, завершавшая этот ряд портретов членов «Всероссийского комитета», частично вторила формулировкам опперпутовского письма Менжинскому от 7 июля, обнажая «защитные», «покаянные» функции книжки. Компрометировавшие его в глазах советских инстанций обстоятельства были затушеваны, тогда как весь контрреволюционный эпизод представал мимолетной и едва ли не случайной аберрацией, проявлением легкомысленного авантюризма, никак не вытекавшим из политических взглядов (близость к левому крылу эсеров), а просто подхватившим «общее опппози-ционное настроение» того специфического момента (конец 1920 — начало 1921 года). Особенно знаменательно, на фоне тезиса об обращении Савинкова в последнее время к тактике террора, подчеркивание Опперпутом своего принципиального ее неприятия:
Наконец, шестой и последний член Всероссийского Комитета я сам — Павел Иванович Селянинов. Т. к. я вполне согласен, что каждый человек хуже всего знает самого себя, то на себе долго останавливаться не буду, Происхожу из крестьянской семьи. Детство и юность провел в суровых условиях. Офицер военного времени в чине поручика. В подпольных организациях принял участие в начале октября 1920 года. До начала 1921 г. занимал ряд ответственных должностей в военных учреждениях и Штабах Красной Армии, Советской России. Моя жизнь — с начала 1921 г. изложена уже раньше. В легкой степени страдаю общим недостатком русского офицерства, истрепавшего свои нервы в течение шести лет в опасностях и лишениях, наклонностью к авантюризму. По своим политическим убеждениям всегда примыкал к левому крылу эсеров. До 1921 года жил исключительно в России. Постоянное мое пребывание на территории Советской России давало мне, как в отношении знания психологии масс Советской России, так и условий и наиболее пригодных приемов и методов борьбы против Советской власти, значительное преимущество перед остальными членами Всероссийского Комитета.
Западная организация, которую в Всероссийском Комитете считали самой организованной (но не самой сильной), создана мною. В действительное состояние и в работу остальных организаций я не посвящался, и относительно их сами бр. Савинковы ограничивались только общими фразами. Мое отношение к террору до вступления в Н.С.З.Р. и Св. определилось в «основной инструкции для Западной организации», составленной мной лично в конце 20 г.[45]. Отдельные экземпляры этой инструкции, по всей вероятности, сохранились у членов Западной организации: Громова, Смелова, Зорина, Басова, Коржева, Судоходова и др., но старые члены Западной организации наверно и так помнят ее. Этот абзац, посколько я могу восстановить его, говорит следующее: «всякое вооруженное выступление без разрешения на то Областного Комитета, как общее правило, воспрещается и допускается только как мера самозащиты, для отбития арестованных членов, для расправы над провокаторами и шпионами и, в исключительных случаях, для захвата оружия. Сильные организации могут применять террор как меру возмездия за расстрелы ее членов, но каждый раз с особого на то разрешения Областного Комитета. Во всех вышеперечисленных случаях предлагается самим членам организации и ячейкам, по мере возможности, не выступать, а пользоваться действующими в данном районе повстанческими отрядами, для чего и надлежит в подобных случаях устанавливать с ними контакт, избегая, однако, постоянной прочной с ними связи» (с. 51–52).
Особый драматизм книге придавал подробный рассказ Опперпута о последних днях, проведенных на свободе, то есть после возвращения его из последней поездки в Варшаву, перед арестом всех членов его областной организации и задержанием его самого 26 мая. Согласно этому рассказу, организация, вступив в глубокий кризис, стала уже сама разваливаться, сочувствие крестьянских масс — таять, партизанское движение — сокращаться, в Западном областном комитете — расти недовольство тем, что никто из эмигрантских вождей не удосужился приехать. Но самое главное — появилось ощущение, что из-за отсутствия поддержки народных масс необходимо отказаться от подпольной работы и выйти наружу, изменив всю программу и методы борьбы. Опперпут сразу написал об этом Савинкову, настаивая на вынесении этого предложения на рассмотрение съезда НСЗРС и угрожая в противном случае разрывом с варшавским центром. Одновременно он известил и Информационное бюро французской миссии в Варшаве о прекращении с 1 июня сотрудничества с ним (с. 57–61). Если такие письма были действительно отправлены, то адресатов они, по всей вероятности, все же не достигли. Узнав о том, что глава Западной организации задержан и не явился на съезд, некоторые в Варшаве предлагали совершить рейд на Минскую тюрьму с целью освобождения его из тюрьмы[46]. Позднее, летом, в Польшу дошел слух о расстреле Опперпута в советской России[47].
В значительной своей части книга Селянинова-Опперпута — правдивый и обстоятельный отчет о том, с чем столкнулся автор, пытавшийся с конца 1920 года поднять антисоветское вооруженное выступление в Западной области, о разочаровании, постигшем его в результате нескольких посещений савинковского штаба в Варшаве, и о спаде народного движения к лету 1921 года. Но к точному и добросовестному рассказу о том, что Опперпут действительно увидел и узнал в Варшаве, в книгу добавлены несколько пассажей, своей чисто публицистической направленностью резко отличающиеся от основного текста. Эти публицистические вставки направлены трем различным адресатам. Во-первых, это обращенное к Савинкову и Эльвенгрену требование прекратить свою преступную деятельность. Благодаря этому брошюра в целом выступает своего рода субститутом того плана, который Опперпут предложил в летнем письме к Менжинскому, когда вызвался отправиться с Лубянки в Польшу для окончательного разоблачения савинковской организации и для компрометации польской и французской разведок. В концовке книги можно усмотреть легкое (и несколько язвительное) сожаление, если не прямой упрек, по поводу того, что автору не дана была возможность полностью осуществить свое намерение:
По независящим от меня причинам я не могу принять в разоблачении гг. Савинковых того участия, которое я хотел бы принять. С большими затруднениями, при содействии некоторых моих друзей, мне удается выпустить настоящую брошюрку; но я надеюсь, что все русские люди, которые против того, чтобы гг. Савинковы продолжали и впредь купаться в русской крови и в страданиях русских людей, что все русские эмигранты, которые пожелают отмежеваться от этих шантажистов, примут участие в их разоблачении.
Со своей стороны, я и мои друзья всегда будем готовы дать необходимые дополнительные справки (с. 66).
Вторым адресатом были те, с кем автор встретился или в Польше, или уже в заключении, в ходе следствия, и кого он призвал подтвердить (или опровергнуть) перечисляемые им конкретные факты:
Если же господами Савинковыми и г. Эльвенгреном мои требования исполнены не будут, я обращаюсь и прошу невольных жертв этих политических шантажистов, если они не желают прикрывать собой грязные проделки грязных людей, подтвердить в печати следующее:
а) Г. Шефа Английской Военной Миссии в Варшаве, с его адъютантом кн. Радзивиллом, что я, Павел Иванович Селянинов, Виктор Викторович Савинков и полковник польской службы граф Девойно Соллогуб, в первых числах мая с. г. были приняты в помещении Английской Военной Миссии и сделали доклад, содержание которого в общих чертах передано в настоящей брошюре.
б) Господ офицеров Французской Военной Миссии в Варшаве — майора Марино и капитана Дераш, что все переданное мною в настоящей брошюре, касающееся Французской Миссии, освещено правдиво. (За достоверность слов Орлова, что им было получены из Миссии обувь и деньги за сданные в Миссию, захваченные в Койданове документы, ответственности на себя не беру.)
в) Шефа Информационного Бюро Второго Отдела Польского Генерального Штаба г-на майора Бека — что мои письма, адресованные во Французскую Военную Миссию, за исключением одного, на имя майора Марино, которое было передано по назначению, у г-жи Орловой отобраны не были, а также осветить вопрос: было ли дано В. В. Савинковым разрешение на использование Вторым Отделом материалов, отобранных у г-жи Орловой? (с. 66)
Этот ряд призывов, обращенных к индивидуальным лицам, предназначался для того, чтобы придать повествованию больший вес. Но специальная задача разоблачения Эльвенгрена привела к включению в этот список и третьей группы адресатов — людей, к варшавским кругам никакого отношения не имевших:
з) Русских эмигрантов в Финляндии: что во время Кронштадтского восстания Эльвенгрен был в Финляндии и вообще в 1921 году в Петроград не выезжал.
и) Бывших членов Петроградской Боевой Организации, что Эльвенгрену никто не давал полномочий говорить от ее имени и что в период Кронштадтского восстания он в командующие не выдвигался (с. 66).
Как бы то ни было, ни члены Боевой петроградской организации после состоявшихся в конце августа расстрелов, ни варшавяне, ни эмигранты в Финляндии на пламенные призывы Опперпута не откликнулись, и эффект этой риторической фигуры оказался в конечном счете нулевым. Между тем, войдя в публицистическую экзальтацию, автор перешел к политическим нравоучениям более широкого плана, стремясь убедить читателей в том, что слета 1921 года (то есть с момента его ареста) никакой почвы для антисоветской работы больше не существует:
Довольно какой бы то ни было подпольной борьбы против Советской власти. Если у нее есть ошибки и недостатки, не будем шептать из-за угла, а скажем ей это в глаза. Если она нас не послушает — будем апеллировать к народным массам, постараемся доказать им неправильность действий власти, а к голосу масс она прислушивается весьма чутко. Прислушиваясь к их голосу, она заменила продразверстку продналогом, разрешила торговлю излишками и изменила в корне свою финансовую и экономическую политику. Таким образом безболезненно стираются наши разногласия и обозначается путь совместной работы, путь облегчения страданий народа, путь, ведущий к светлому будущему (с. 5).