онную деятельность Серж провел в заключении десять лет. Очень непросто быть писателем и при этом иметь другое занятие, требующее еще больше энергии.
В том ли причина, что, несмотря на все препятствия, он написал так много? К сверхпродуктивности сейчас относятся уже не так благосклонно, а Серж был невероятно плодовит. Его опубликованные труды — большинство из них сейчас уже не переиздаются — включают семь романов, два тома поэзии, собрание рассказов, поздний дневник, мемуары, около тридцати памфлетов и трудов о политике и истории, три политические биографии и сотни статей и очерков. А неизданных было еще больше: мемуары об анархистском движении в довоенной Франции, роман о русской революции, короткий сборник стихов и историческая хроника второго года революции. Когда в 1936 году Сержу наконец позволили покинуть СССР и он обратился в Главлит, орган цензуры, за разрешением на вывоз рукописей, все они были конфискованы. Помимо этих утраченных работ, многие другие, неопубликованные, сейчас хранятся в архивах. Его плодовитость, как сейчас кажется, сыграла против него.
Причина ли в том, что большинство его трудов не относятся к литературе? Серж начал свой первый художественный роман, Люди в тюрьме, в возрасте тридцати девяти лет. К тому моменту он уже двадцать лет писал исторические и политические исследования, бессчетное число статей на политические и культурные темы. Чаще всего его вспоминают — если вспоминают вообще — как отважного коммуниста-диссидента, дальновидного, упорного противника сталинской контрреволюции. (Серж первым назвал СССР «тоталитарным» государством в письме своим друзьям в Париже накануне своего ареста в Ленинграде в феврале 1933 года.) Ни один другой романист ХХ века не был так глубоко вовлечен в революционные движения, не имел такого тесного контакта с эпохальными фигурами, не состоял в диалоге с основоположниками политической мысли. Он знал Ленина — жена Сержа Любовь Русакова работала его стенографисткой в 1921 году; Серж перевел Государство и революцию на французский язык и написал биографию Ленина после его смерти в январе 1924 года. Он был близок с Троцким, хотя после высылки того в 1929 году они больше не встречались; Серж перевел Преданную революцию и другие его поздние труды и потом, в Мексике, где Троцкий до него нашел политическое убежище, вместе с вдовой последнего работал над его биографией. Среди собеседников Сержа были Антонио Грамши и Дьердь Лукач, с которыми в 1924–1925 годах, когда они все жили в Вене, он говорил о том, как быстро, еще под началом Ленина, революция обернулась тиранией. В Деле Тулаева, эпическом романе о сталинских чистках как правоверных партийцев, так и диссидентов в 1930-е годы, Серж пишет о судьбе, которую он сам невероятным образом едва избежал. Романы Сержа уважают в первую очередь как свидетельство, как полемику, вдохновленную публицистику, домысленную историю. Очень трудно по достоинству оценить литературные достижения автора, большая часть наследия которого не является художественной литературой.
В том ли причина, что его нельзя причислить к писателям какой-то определенной страны? Космополит по призванию, он свободно говорил на пяти языках: французском, русском, немецком, испанском и английском. (Часть детства он провел в Англии.) На художественном поприще его следовало бы считать русским писателем, учитывая невероятную преемственность голосов в русской литературе; он был последователем Достоевского (времен Записок из мертвого дома и Бесов), Чехова и находился под влиянием современных ему великих писателей 1920-х, в особенности Бориса Пильняка (времен Голого года), Евгения Замятина и Исаака Бабеля. Но при этом французский оставался языком его художественной прозы. Серж перевел с русского на французский огромное количество текстов: труды Ленина, Троцкого, ранней революционерки Веры Фигнер (1852–1942), которая в своих мемуарах рассказывает о двадцати годах одиночного заключения в царской тюрьме, и, среди прочих романистов и поэтов, Андрея Белого, Федора Гладкова и Владимира Маяковского. Все собственные книги Сержа написаны на французском. Фигура Сержа, русского писателя, писавшего на французском, исключена из истории как русской, так и французской современной литературы — даже в виде сноски.
В том ли причина, что политика всегда накладывала отпечаток на его ценность как писателя, то есть делала ее нравственным достижением? Через узкую призму праведного революционерства сложно усмотреть в литературном голосе иной, недидактический посыл. В конце 1920-х и 1930-х Серж много печатался, по крайней мере во Франции, и имел небольшой, но преданный круг читателей — читателей определенных политических взглядов, в основном троцкистов. Но в последние годы своей жизни, когда Троцкий разорвал с ним связь, он лишился и этой аудитории после ожидаемой клеветы в свой адрес в печати Народного фронта. Социалистические взгляды, которые Серж сформулировал после переезда в Мексику в 1941-м, спустя год после смерти Троцкого от ледоруба сталинского палача, оставшимся его сторонникам слишком напоминали взгляды социал-демократов. В полной изоляции, отвергнутый и правыми, и левыми в послевоенной Западной Европе, бывший большевик, бывший троцкист, антикоммунист Серж продолжил писать — по большей части в стол. Он опубликовал одну короткую книгу, Гитлер против Сталина, издавал политический журнал Mundo вместе с товарищем по ссылке, испанцем, и регулярно писал для зарубежных журналов, но, несмотря на усилия своих почитателей, даже таких влиятельных, как Дуайт Макдональд в Нью-Йорке и Оруэлл в Лондоне, два из трех последних романов Сержа, поздние рассказы, стихи и мемуары так и не нашли издателя ни на каком языке и увидели свет только спустя несколько десятков лет после смерти автора.
Причина ли в том, что в его жизни было слишком много двойственности? До самой смерти он был воинствующим борцом за лучший мир, чем заработал анафему у правых (пускай даже, как он писал в своем дневнике в феврале 1944 года, «проблемы лишились своей прекрасной простоты: насколько проще было жить на противопоставлениях вроде „либо социализм, либо капитализм“»). Но как антикоммуниста, обладающего большими знаниями, его тревожило, что правительства Америки и Англии не осознали конечную цель Сталина после 1945 года, а именно, полный захват Европы, даже ценой третьей мировой войны, из-за чего в эпоху просоветских и анти-антикоммунистических настроений среди интеллектуалов Западной Европы он прослыл перебежчиком, реакционером, подстрекателем к войне. «Скажи мне, кто твой враг»: у Сержа врагов было слишком много. Как бывший коммунист и теперь противник коммунизма, он никогда не выражал достаточного раскаяния. Он сокрушался, но не сожалел. Он не отказался от идеи радикальных перемен в обществе из-за того, что революция в России обернулась тоталитаризмом. Серж верил — и в этом был солидарен с Троцким, — что революцию предали. Он не говорил, что она от начала до конца — трагическая иллюзия, катастрофа для российского народа. (Но мог бы сказать, если бы остался в живых еще десяток лет? Вероятно.) Наконец, он прожил жизнь деятельного интеллектуала, каким его вспоминают в первую очередь, и был страстным политическим активистом, что тоже не помогало его становлению как прозаика.
В том ли причина, что он продолжил до самой смерти называть себя революционером, хотя это призвание не пользуется большим почетом в процветающих странах? В том, что он, вопреки здравому смыслу, продолжал твердить, что надежда есть? В 1943 году в Воспоминаниях революционера он пишет: «За спиной: победоносная революция, которую извратили, несколько революций неудачных и так много жертв, что голова идет кругом». Но всё же, говорит Серж, «таковы пути, которые были нам суждены». И продолжает настаивать: «Сейчас я еще больше верю в человека и будущее, чем в то время». Едва ли это действительно так.
В том ли причина, что романы автора в его опальном, побежденном положении, вопреки ожиданиям, не несли на себе печати меланхолии? Его непреклонность импонирует нам не так сильно, как могли бы терзания рефлексии. В своих романах Серж пишет не о себе, но о мирах, в которых он жил. Это голос, который запрещает себе иметь подобающие ему нотки безысходности, покаяния или потрясения, — присущие в целом литературе в восприятии многих людей, — несмотря на то что жизненная ситуация Сержа ухудшалась с каждым днем. В 1947 году он отчаянно пытался выехать из Мексики, где ему, согласно условиям его визы, запрещалось заниматься политической деятельностью, и вернуться во Францию; речи об американской визе идти не могло из-за его членства в Коммунистической партии в 1920-х. В то же время он был не способен не проявлять интерес к окружающему и надолго оставаться без стимула, где бы он ни находился, и после нескольких поездок по стране и знакомства с местной природой и культурами коренных народов он начал писать книгу о Мексике. Конец его ждал плачевный. Сержа, в лохмотьях, исхудавшего, больного ангиной, которая сильнее его мучила в Мехико на большой высоте над уровнем моря, поздно вечером на улице хватил сердечный приступ; он сел в такси и умер на заднем сиденьи. Водитель довез его до полицейского участка. Семья Сержа узнала о произошедшем и смогла забрать тело только через два дня.
Подводя итоги, едва ли можно сказать, что его жизнь была чередой побед, будь то в ипостаси вечного бедного студента или активиста в бегах, если только не считать победой невероятный писательский дар и продуктивность; если только не считать победой принципиальный характер и прозорливость, не позволявшие ему встать в один ряд ни с фанатиками, ни с трусливо легковерными, ни с просто мечтателями; если только не считать победой неподкупность и отвагу, обрекшие его на одинокий путь, чуждый лжецам, подхалимам и карьеристам; если только не считать победой правоту, даже после разочарований начала 1920-х.
По той причине, что он был прав, он понес наказание как писатель. Истина истории вытесняет истину художественного вымысла, словно нужно выбирать из них что-то одно…