ировать неограниченное количество изображений того, с чем мы не сталкиваемся в действительности. Камера определяет за нас, чему мы позволяем стать «реальным», и постоянно отодвигает всё дальше и дальше границы реального. Фотографами особенно восхищаются, когда они изобличают скрытые истины о них самих или не полно освещаемых социальных конфликтах в обществах как близких, так и далеких от того места, где живет смотрящий.
6_Современный способ познания диктует, что «реальным» может стать только то, что запечатлено на фотографии. События идентифицируются по фотографиям. Фотографии наделяют события важностью и делают их запоминающимися. Для того чтобы войны, зверства, эпидемии, так называемые стихийные бедствия стали предметом широкого внимания, их нужно доставить до людей посредством какой-то системы (от телевидения и интернета до газет и журналов), которая распространяет фотографические изображения среди миллионных аудиторий.
7_Современный способ видеть предполагает, что реальность — это в первую очередь видимость, которая всегда меняется. Фотография запечатлевает видимость. Фиксирование посредством фотографии — это фиксирование перемен, разрушения прошлого. Как современные люди (а если у нас есть привычка смотреть на фотографии, мы по определению современные), мы воспринимаем идентичность как конструкцию. Единственная неопровержимая реальность — и наш самый надежный ключ к идентичности — это то, как люди выглядят.
8_Фотография — это фрагмент, урывок. Мы накапливаем урывки, фрагменты. У каждого из нас в голове хранятся сотни фотографических изображений, которые мы можем моментально воскресить в памяти. Все фотографии стремятся к тому, чтобы быть запоминающимися — то есть незабываемыми.
9_Точка зрения, которая определяет нас как современных людей, подразумевает, что существует бесконечное количество деталей. Фотографии — это детали. Поэтому фотографии выглядят как сама жизнь. Быть современным — значит жить под гипнозом безжалостной автономии детали.
10_Знать — значит в первую очередь замечать. Узнавание — это та форма знания, которая теперь ассоциируется с искусством. Фотографии чудовищных жестокостей и несправедливостей, от которых страдает большинство населения планеты, как будто говорят нам, привилегированным людям в относительной безопасности, что мы должны чувствовать волнение; что мы должны хотеть, чтобы эти ужасы прекратились. Но есть и фотографии, которые хотят от нас иного внимания. Этот корпус фотографических изображений — не инструмент социальной или моральной встряски, призванный дать нам импульс к чувству или действию, но средство фиксации. Мы смотрим, мы замечаем, мы свидетельствуем. Это более классный способ видеть. Это способ видеть, который мы определяем как искусство.
11_Некоторых лучших фотографов, специализирующихся на социальной фотографии, часто упрекают за то, что их фотографии слишком похожи на искусство. Фотографиям, воспринимаемым как искусство, часто аналогично ставят в укор то, что они притупляют сопереживание. Они показывают нам события, ситуации и конфликты, которые способны вызвать наше негодование, и просят оставаться беспристрастными. Они могут показывать нам нечто поистине жуткое, испытывая, на что мы готовы смотреть и что согласны принимать. Или часто — а это львиная доля лучшей современной фотографии — они просто дают нам взглянуть на банальность. Взглянуть на банальность и найти в этом удовольствие, которое нам позволяют испытать хорошо развитые навыки иронии, особенно если с этими фотографиями сюрреалистично соседствуют другие снимки, типичные для солидных выставок и книг.
12_Фотография как высшая форма путешествия, туризма — главный современный инструмент расширения мира. Как ветвь искусства, фотография специализируется на расширении нашего представления о мире касательно сложных, шокирующих вещей. Фотография может говорить нам: это тоже существует. И это. И это. (И всё это присуще человеку.) Но что нам делать с этим знанием, если это действительно знание — о нас самих, об аномалиях, о подверженных гонениям, о подпольных мирах?
13_Назовем мы его знанием или свидетельством, в одном можно быть уверенным касательно этого исключительно современного способа воспринимать мир: наше ви´дение и накопление фрагментов ви´дения не может иметь конца.
14_Не может быть последней фотографии.
_Смотрим на пытки других
Уже долгое время, как минимум шесть десятилетий, фотография определяет то, как воспринимают и как запоминают важные конфликты. Западный музей памяти стал по большей части визуальным. Фотографы имеют высшую власть над тем, что именно мы помним о событиях, и кажется, теперь в мире первой ассоциацией с гнусной войной, которую США в прошлом году превентивно развязали в Ираке, будут фотографии пыток иракских заключенных американцами в самой скандально известной из тюрем Саддама Хусейна, Абу-Грейб.
Администрация Буша и ее защитники в первую очередь приложили усилия к тому, чтобы сдержать публичный скандал и воспрепятствовать распространению фотографий, а не к решению проблемы сложных должностных и политических преступлений, которые выявили эти фотографии. Во-первых, реальность будто сместили на сами снимки. Первым ответом администрации было, что фотографии вызвали у президента шок и отвращение, словно изображения в чем-то виноваты и ужасны они сами, а не то, что они показали. Все избегают слова «пытки». Предположительно, заключенные стали жертвами «жестокого обращения» и в крайнем случае «унижения» — это максимум того, что было признано. «Насколько я знаю, пока что были выдвинуты обвинения только в жестоком обращении, что технически, на мой взгляд, не соответствует пыткам, — сказал на пресс-конференции министр обороны Дональд Рамсфельд. — Это всё, что я могу сказать по поводу слова „пытки“».
Слова меняют, слова дают, слова отнимают. Именно старательное избегание слова «геноцид», когда в Руанде за несколько недель хуту убили около восьмисот тысяч своих соседей-тутси, показало, что американское правительство не собирается никак вмешиваться в ситуацию. Отказ называть то, что произошло в Абу-Грейб — и происходит в других местах Ирака, Афганистана и в Гуантанамо, — своим именем, то есть пытками, так же возмутительно, как отказ называть геноцид в Руанде геноцидом. Вот одно из определений пыток в конвенции, на которой стоит подпись США: «любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или нравственное, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания». (Это определение взято из «Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания» от 1984 года. Подобные определения уже какое-то время существуют в правовых обычаях и международных соглашениях, начиная с третьей статьи Женевских конвенций 1949 года и заканчивая многими недавними конвенциями о правах человека.) Конвенция 1984 года гласит: «Никакие исключительные обстоятельства, какими бы они ни были, будь то состояние войны или угроза войны, внутренняя политическая нестабильность или любое другое чрезвычайное положение, не могут служить оправданием пыток». Все соглашения о пытках отдельно оговаривают, что пытки включают действия с целью унизить жертву — например, оставить заключенного без одежды в камере или коридоре.
Какие бы шаги текущая администрация ни предпринимала для сдерживания ущерба от всплывающих откровений о пытках заключенных в Абу-Грейб и других тюрьмах — суды, военные трибуналы, увольнения с позором, отставки высокопоставленных военных и ответственных лиц в администрации, выплаты щедрых компенсаций жертвам, — скорее всего, слово «пытки» так и останется под запретом. Признание, что американцы пытают своих пленных, будет противоречить всему, что эта администрация внушала общественности о своих благих намерениях и универсальности американских ценностей, которые служили высшим, горделивым оправданием права США на односторонние действия на мировой сцене в защиту своих интересов и безопасности.
Даже когда президента наконец вынудили сказать слова «я сожалею» на фоне того, как репутация Америки заметно пошатнулась во всём мире, предметом его сожаления остался подрыв притязаний Америки на нравственное превосходство, ее гегемонической миссии принести «свободу и демократию» на Ближний Восток. Да, 6 мая в Вашингтоне мистер Буш произнес, стоя рядом с королем Иордании Абдаллой II, что он «сожалеет об унижении, которое пришлось пережить иракским заключенным и их семьям». Но после он добавил, что он «в равной степени сожалеет о том, что увидевшие эти фотографии не поняли истинных стремлений и чувств Америки».
Наверняка тот факт, что все усилия Америки в Ираке оказались сведены к этим фотографиям, показался «несправедливым» для видевших какое-то оправдание этой войне в том, что она привела к свержению одного из самых страшных тиранов современности. Война, оккупация — это неизбежно огромное количество скоординированных действий. Что делает одни действия показательными, а другие нет? Вопрос не в том, совершали ли пытки отдельные личности (т. е. «не все»), но в том, системно ли они совершались. Санкционированно. С попущения. Все действия совершают отдельные личности. Вопрос не в том, большинство ли или меньшинство американцев совершают подобные действия, но в том, делают ли их возможными и вероятными принципы политики этой администрации и иерархии, выстроенные для соблюдения этих принципов.
Если смотреть с такой точки зрения, то фотографии — это и есть мы. Они действительно отражают фундаментально порочный характер любой внешней оккупации вкупе с конкретными решениями администрации Буша. Бельгийцы в Конго, французы в Алжире подвергали пыткам и сексуальному унижению непокорных коренных жителей. Добавьте к этим повсеместным злоупотреблениям поразительную, почти тотальную неподготовленность американских управленцев в Ираке к столкновению со сложными реалиями страны после ее «освобождения» — то есть завоевания. Добавьте поверх этого доктрины администрации Буша, конкретно то, что США вступили в бесконечную войну (против многоликого врага по имени «терроризм») и что пленные в этой войне, если президент так решит, могут быть объявлены «членами незаконных военных формирований» — а такую возможность Дональд Рамсфельд озвучил еще в январе 2002 года, — и тогда, по словам Рамсфельда, «технически» их «права не попадают под Женевские конвенции», и вот у вас есть идеальный рецепт для насилия и преступлений против тысяч заключенных без формальных обвинений или доступа к адвокатам в тюрьмах под американским управлением, созданных после терактов 11 сентября 2001 года.