Бергер подошел к ним и услышал свой стон, показавшийся таким же чужим, каким кажется собственный храп, от которого просыпаешься. Казалось, коробки взорвались от внутреннего давления. Он походил среди раскиданных вещей и внезапно увидел нечто, вызвавшее его интерес. То, что раньше не вызывало ничего, кроме раздражения: как они могли, выгребая школьные альбомы из его гардеробной, решить, что это важная часть его жизни? А теперь, оживленные воспоминаниями о той сцене на футбольном поле, альбомы вдруг наполнились новым смыслом. Бергер сгреб их в охапку, налил себе виски и улегся на жутко неудобный диван. Пока Highland Park приятно растекался по нёбу, Сэм маневрировал между островками архипелага, которого не видел уже более двадцати лет.
Это были школьные альбомы из школы Хеленелунда девяносто первого и девяносто третьего годов. Он отложил более ранний, с седьмого класса, и сосредоточился на девятом. Именно тогда к ним пришел Вильям Ларссон. Интересно, есть ли он на общей фотографии; Бергер совершенно не помнил этого.
Бергер полистал страницы. Не нашел свой класс, может, случайно, а может, и сознательно. Наконец открыл нужную страницу. Взгляд тут же устремился в левый верхний угол, и вдруг все остальные воспоминания словно померкли. Осталось лишь одно – угловатое бугристое лицо, явно притягивающее к себе внимание всего класса. Подбородок сдвинут набок, на лбу с одной стороны выпячивается шишка, похожая на рог, правая скула смотрит вверх, а левая вниз.
А взгляд такой, каким можно убить.
Бергер снова перенесся в тот майский день. Пыльный воздух, безжалостное солнце. Вильям висит, привязанный к воротам. К его окровавленному телу приближается большой человек. Пятнадцатилетний Сэм сидит в отдалении, вытирая слезы полотенцем, которое пахнет кровью Вильяма. Он снова видит все, вспышками: как он поднимает полотенце и хлещет беззащитное тело, как исчезает девичий смех, исчезает даже главный обидчик Антон, и в конце концов Сэм остается один на один с обнаженными окровавленными гениталиями Вильяма. Он хлестал Вильяма, поскольку видел уродливо созданный механизм, и сквозь десятилетия боль посылала отравленные стрелы, застревающие в его мозгу, в каждой извилине, проникающие в каждый уголок, через каждый сантиметр его головы, подвергая мозг электрическому разряду, из-за которого ему пришлось судорожно перелистнуть сразу несколько страниц.
Бергер смотрит на фотографию класса невидящим взглядом. Сразу бросается в глаза, что они моложе, не сильно, но заметно. Восьмой класс, здесь никто не выделяется, никаких угловатых или узловатых лиц с уродскими рогами, обычные шведские подростки с окраин, ребята тринадцати-четырнадцати лет, одно удовольствие скользить взглядом по рядам удивительно похожих друг на друга детей, оказавшихся на пороге взрослой жизни. Но тут Бергер замечает одно лицо, лицо девочки – и огромный часовой механизм возвращается, он снова видит ее привязанной, на заднем плане виднеется Вильям, и тут до него доходит, что эта Молли с заклеенным скотчем ртом – та же Молли, которая, возможно, носит под сердцем его ребенка, и он совершенно зачарован ее чистой улыбкой.
Молли.
Начало семестра. По идее, взгляд должен быть чистым, ясным и неиспорченным, но есть в нем что-то двусмысленное. И все же внешность довольно отчетлива и очень напоминает нынешнюю, и, хотя она лежит в коме и, возможно, умирает, Сэм ясно видит, как будут выглядеть их дети. Он видит это совершенно четко.
Взгляд падает на список имен под фотографией, он видит имя Молли, никаких сомнений, но Бергер не торопится читать дальше, не хочет, потому что в фамилии что-то не так. Еще не оправившийся от потрясения мозг отказывается читать дальше. Потому что там все неправильно.
Потому что после Молли написано не Блум.
Там другая фамилия.
А именно Стен.
Там написано Молли Стен.
17
Четверг, 3 декабря, 23:02
В темноте ее повсюду окружали мертвецы; их сильное, но немое присутствие. Они все приближались и приближались, лишь крошечный свет удерживал их на расстоянии. Как только луч света переметнулся в другую сторону, расстояние до смерти уменьшилось. Она не могла светить сразу по всем направлениям. Она чувствовала гнилостное ледяное дыхание мертвецов у самого лица.
Надо взять себя в руки. Привести мысли в порядок. Успокоиться.
Молли Блум шла через кладбище. Единственное, что виднелось в темноте, – тусклый свет от ее фонарика. Могилы были довольно свежие, церковь – не маленькая. Когда луч света скользнул по фасаду вверх, оказалось, что церковь увенчана не заостренной башенкой, а обычной скошенной крышей. Грубая и сырая каменная кладка фасада. Когда Молли снова направила фонарик на могилы, старинная церквушка опять потонула в непролазной мгле.
Она на минуту остановилась. Перевела дыхание. Рассмотрела могилы. Из земли ты вышел и в землю войдешь. Жизнь. Короткий миг на земле, беспорядочное мерцание, которое вскоре угасает навсегда.
Но дать ей возможность погаснуть спокойно.
Она закрыла глаза; все равно ничего не видно.
Потом пошла дальше по маленькому кладбищу. Дошла до двери, которая, казалось, стояла тут со времен сотворения мира. По идее, учитывая процветающий ныне вандализм в кладбищенских церквях, дверь должна быть закрыта, заперта, заколочена. Но Молли поняла, что это не так. Схватилась за ледяную ручку, потянула на себя. Перед ней открылась тьма, однако не кромешная. Слабое мерцание виднелось над тем, что, скорее всего, называется хорами, справа, где возвышается кафедра.
Молли Блум медленно двинулась вперед. Она видела тусклый свет, но не понимала, откуда тот исходит. Контуры церковного убранства тонули в темноте по мере того, как она поднимала глаза. Больше ничего. Вдруг в пяти-шести скамейках от себя Молли заметила что-то слева, куда едва доставал свет от фонарика. Мужской, слегка поседевший затылок был еле различим и неподвижен. Блум замедлила шаг, она скорее ползла, чем шла. И тут ее окликнули.
Спокойный мужской голос произнес:
– Стоп. Заходи там.
Молли проскользнула между скамеек в следующем за мужчиной ряду. Тут ее снова остановили, в двух местах от него. Она присела, разглядывая затылок, оказавшийся практически прямо перед ней. Мужчина по-прежнему сидел неподвижно.
– Встреча в церкви? – спросила Молли Блум. – Ты серьезно?
– Я подумал, что тебе это необходимо, – произнес невозмутимый мужской голос.
– Как банально.
– Церковь. Умиротворение.
На секунду он обернулся, Молли успела уловить лишь взгляд, бесстрастный взгляд без лица.
– Милосердие, – добавил он и снова отвернулся. Что-то заставило Молли перевести взгляд на фигуру распятого Христа. Раскинутые руки, скрещенные ноги, кровь, вселенское страдание на лице. Терновый венок. Возможно, она действительно нуждается в милосердии.
Затылок сказал:
– Хэррестад – старейшая церковь в Швеции. Раннее Средневековье, практически эпоха викингов. Вон те балки под потолком датируются тысяча сто двенадцатым годом, это задолго до основания Стокгольма. Ранний романский стиль, гладкие известковые стены, лаконичность и полное отсутствие декора. Такова изначально и шведская душа: грубая и скупая. Верная долгу.
Блум откинулась на спинку и попыталась ощутить вокруг себя намоленную за девятьсот лет атмосферу. Но получалось не очень.
– Что тебе нужно? – спросила она.
– Что тебе нужно?
Внутри старой церкви снова воцарилась тишина. Действительно, чего ей, Молли, нужно? Наверное, извлечь хоть какую-то пользу из временных пластов, накопленных в этом чертовом здании, превратить его в машину времени. Чтобы переместиться в Соллентуну, в тысяча девятьсот семьдесят седьмой год. И услышать, как глава комиссии по опеке говорит:
«К сожалению, вы не подходите на роль приемных родителей».
Мужчина опять обернулся, и снова она увидела только взгляд. Кажется, на этот раз во нем сквозила теплота. Или ей просто хотелось так думать.
– Отцеубийство – это нелегко, – сказал он и отвернулся.
Молли закрыла глаза.
Август Стен. Не просто ее наставник. Гораздо больше, чем наставник.
Боль всколыхнулась в ней с новой силой. А когда немного улеглась, мужчина произнес:
– Эта церковь и есть ты, Молли Блум. Вмещаешь в себе множество эпох, различных ролей и масок. Внешне приукрашенная, но внутри непреклонная и несгибаемая. Верная долгу. – Мужчина глубоко вздохнул и продолжал: – Ты же знаешь, что это было необходимо, Молли. Им надо было увидеть труп, причем срочно, и мы успели. Все под контролем. Благодаря тебе мы успели. Тело продемонстрировано. Вовремя.
– Ты пришел только для того, чтобы сообщить мне это? – глухо произнесла Блум.
– Я пришел, чтобы проверить, как у тебя дела, – спокойно ответил мужчина. – Как я уже сказал, убить отца не так легко. Но раз ты выкарабкалась там, в глуши, на полях в окрестностях озера Вэттерн, значит, полагаю, с тобой все в порядке. С тобой все в порядке, Молли?
– Все нормально, – проворчала Блум.
– Как тебе удалось так быстро очнуться?
Молли Блум посмотрела на приглушенный свет. Он впервые колыхнулся – наверное, мужчина зажег одну или несколько свечей где-то за алтарем. Чтобы создать атмосферу?
Атмосферу?
– Что ты сказал? – прошептала она.
– Ты лежала в коме. В лучшем случае, ты должна была очнуться через месяц и постепенно возвращаться к жизни. Ходунки, реабилитация, подгибающиеся ноги. Накануне вечером твой лечащий врач сообщил, что твое состояние, к сожалению, остается стабильно тяжелым. Но вопреки всем прогнозам, ты не просто пришла в себя, но и смогла придумать хитроумный способ сбежать из закрытого, хорошо охраняемого отделения. Ты сама понимаешь, как это произошло? Что ты при этом чувствовала?
Блум снова перенеслась в больничную палату. Внезапное пробуждение. Как будто новая кровь потекла по жилам. Белые стены и потолок, в памяти ничего, один белый свет. Пульсирующая головная боль, дикая жажда, капельница, игла в руке, хирургический скотч. Дверь приоткрыта, в коридоре виднеется каталка, из-под простыни торчит голая белая нога. Попытки понять, что происходит. Придумать план действий. Оценить ситуацию в условиях полной потери памяти. Осознание того, что все это результат долгой профессиональной тренировки, больше напоминающей промывку мозгов. Выдернуть иглу, собраться с силами, несмотря на страшное головокружение, добраться до каталки, поменяться местами с трупом, посадить покойницу на унитаз. Через щелочку из-под простыни подглядеть в вахтенный журнал. В лифте случайно коснуться рукой чьего-то тела. Проехать на каталке по больничным коридорам. Попасть в морг, оказаться на другой каталке. Побыть мертвой среди мертвецов. Выждать момент. Вдали табличка с надписью «Запасный выход». Но каталка все время под наблюдением. Время работало против нее, как будто настойчиво твердило ей о том, что здесь ей и место. В мертвецкой. И тут вдруг оба медбрата исчезли, и она оказалась одна в коридоре. Почти голая, в легкой белой больничной сорочке. Она вышла на задний двор, нашла лестницу, поднялась, пошатываясь, направилась к автобусной остановке. Автоб