А затем, с Перемирием, вдруг на всех уровнях осознать в своих прихожанах эту блажь переворота… конечно же.
Боялся он Параклита. Сын, ставший мужем, его вполне устраивал.
Благостынь, Майистрал, загадка отвратительного лица над фонарем; вот что занимало Шаблона вплоть до марта и дальше. Пока однажды днем, явившись на встречу в церковь чуть раньше, он не увидел, как из исповедальни выходит Вероника Марганецци – голова долу, лицо в тени, какой он и видел ее на Страда-Стретта. Опустилась на колени у алтарной загородки, покаянно помолилась. Шаблон приопустился на колени в глубине церкви, навесив локти на спинку ряда скамей впереди. По виду – добрая католичка, по виду – у нее роман с Майистралом; ни в том ни в другом ничего подозрительного. Но и то и другое сразу плюс (воображал он) десятки отцеисповедей в одной только Валлетте, из которых выбирай не хочу; ближе к суеверию Шаблон пока не подбирался. Время от времени события, хочешь не хочешь, складываются в зловещие узоры.
Благостынь – тоже двойной агент? Если да, то во все это вовлекла МИД на самом деле женщина. По какой такой извращенной итальянской казуистике рекомендуется выдавать какой бы то ни было готовящийся заговор врагу?
Она поднялась и вышла из церкви, миновав Шаблона. Глаза их встретились. Ему припомнилось замечание Полувольта: «В этой вампуке какая-то неимоверная ностальгия».
Ностальгия и меланхолия… Не свел ли он воедино два мира мостом? Перемены же вряд ли в нем одном. Должно быть, чуждая это Мальте страсть – здесь, кажется, присутствует вся история сразу, здесь на улочках не протолкнуться от призраков, здесь в море, чье неспокойное дно возводило и низводило острова что ни год, и эта каменная рыба, и Аудеш, и скалы под названьями Кминное Семечко и Перчинка оставались закрепленными фактами с незапамятных времен. В Лондоне отвлекает слишком многое. Здесь же история – учет эволюции. Односторонний и нескончаемый. Памятники, здания, таблички – лишь памятки; но в Валлетте памятки казались едва ли не живыми.
Шаблон, для которого вся Европа дом родной, тем самым оказался не в своей тарелке. Признав, что для него это первый шаг вниз. У шпиона не бывает своей тарелки, и не чувствовать себя «как дома» – признак слабости.
МИД продолжал не выходить на связь и никак не помогать. Шаблон поднял вопрос с Полувольтом: их что, выгнали сюда на подножный корм?
– Я этого боялся. Мы стары.
– Когда-то было иначе, – спросил Шаблон, – не правда ли?
Тем вечером они вышли и напились в сопли. Однако ностальгическая меланхолия – эмоция тонкая, притупляется алкоголем. Шаблон пожалел о запое. Он помнил, как резвился вниз по склону до Прямой улицы, далеко за полночь, распевая старые водевильные куплеты. Что это было?
Настал, по всей полноте времени, Один из Таких Дней. После весеннего утра, превратившегося в кошмар под воздействием очередной ночи крепкого пития, Шаблон прибыл в церковь Благостыня и там узнал, что священника переводят.
– В Америку. Я ничего не могу поделать. – Снова эта улыбка старого соратника-профессионала.
Мог бы Шаблон хмыкнуть «Божья воля»; маловероятно. До такого он в своем случае пока не дошел. Воля Церкви, определенно, а Благостынь из тех, кто прогибается под Власть. Это ж вам все-таки еще один англичанин. Поэтому они в каком-то смысле собратья по ссылке.
– Едва ли, – улыбнулся пастырь. – В вопросе Кесаря и Бога иезуиту вовсе не нужно проявлять такую гибкость, как вы можете решить. Здесь нет конфликта интересов.
– Как между Кесарем и Благостынем? Или Кесарем и Шаблоном?
– Что-то вроде.
– Стало быть, sahha. Полагаю, ваш преемник…
– Отец Лавин моложе. Не вводите его в дурные привычки.
– Понимаю.
Полувольт уехал в Хамрун, совещаться со своими агентами среди мельников. Те боялись. Благостынь тоже боялся до того, что не захотел остаться? Шаблон заказал ужин к себе в номер. Не успел и десяток раз затянуться трубкой, как в дверь робко постучали.
– О, входите, входите.
Девушка, очевидно – беременная, которая стояла и просто наблюдала за ним.
– Вы, значит, говорите по-английски.
– Говорю. Я Карла Майистрал. – Она стояла очень прямо, лопатки и ягодицы касались двери. – Его убьют – или ранят, – сказала она. – На войне женщина должна рассчитывать, что потеряет мужа. Но теперь мир.
Она хотела, чтобы его уволили. Уволить его? Почему нет. Двойные агенты опасны. Но теперь, когда своего священника он потерял… Она не могла знать о Ла-Марганецце.
– Могли бы помочь, синьор? Поговорите с ним.
– Откуда вы знали? Он вам не рассказывал.
– Рабочие знают, когда среди них дятел. У всех жен это любимая тема. Который из нас? Конечно, какой-нибудь холостяк, говорят. Мужчина с женой, с детьми, не мог бы рисковать. – Глаза ее были сухи, голос ровен.
– Ради всего святого, – раздраженно произнес Шаблон, – сядьте.
Севши:
– Жене известно всякое, особенно такой, кто скоро будет мать. – Она умолкла и улыбнулась своему животу, отчего Шаблон расстроился. С каждым мгновеньем неприязнь к ней росла. – Я только знаю, что с Майистралом что-то не так. В Англии я слыхала, что женщина «залетает» куда-то за много месяцев до родов. А тут она работает, по улице ходит, сколько может.
– И вы сейчас вышли искать меня.
– Мне пастырь сказал.
Благостынь. Кто на кого работает? Кесарю тут по-честному не светит. Он испробовал сочувствие:
– Вас это так сильно беспокоило? Что вынуждены были прийти с этим всем в исповедальню?
– Раньше по вечерам он сидел дома. Ребенок у нас будет первый, а первенец – самый важный. Это же и его ребенок. Но мы больше почти не разговариваем. Он приходит поздно, и я притворяюсь, что уже сплю.
– Но ребенка к тому же надо кормить, укрывать от непогоды, беречь больше, чем мужчину или женщину. На это нужны деньги.
Она рассердилась:
– У сварщика Маратта семеро. А зарабатывает он меньше Фаусто. Но никто из них никогда не голодал, не бегал раздетый, всегда крыша была над головой. Нам не нужны ваши деньги.
Господи, да она все разнести может вдребезги. Мог ли он ей сказать, что, если даже он уволит ее мужа, того по ночам все равно будет отвлекать Вероника Марганецци? Только один ответ: поговорите с пастырем.
– Даю вам честное слово, – сказал он, – я сделаю все, что в моих силах. Но Ситуация сложнее, чем вы ее себе можете представлять.
– Мой отец… – примечательно, что он до сих пор не уловил в ее голосе этой истерической нотки… – когда мне было всего пять лет, тоже подолгу не приходил домой. Я так и не выяснила почему. Но мать мою это подкосило. Я не стану ждать, чтобы меня оно прикончило так же.
Грозит самоубийством?
– Вы вообще со своим мужем разговаривали?
– Не женино это дело.
Улыбнувшись:
– А поговорить с его нанимателем – женино. Прекрасно, синьора, я постараюсь. Но гарантировать ничего не могу. Мой наниматель – Англия: Король. – Это ее утихомирило.
Когда она ушла, он пустился в горький диалог с самим собой. Что стало с дипломатической инициативой? Они – кем бы ни были эти «они», – похоже, заказывали музыку.
Ситуация всегда больше тебя, Шаблон. Как у Господа Бога, у нее своя логика и свое оправдание, а тебе остается лишь с нею справляться.
Я не советчик по семейным отношениям, не священник.
Не делай вид, будто против тебя плетется сознательный заговор. Кто знает, сколько тысяч случайностей – перемена погоды, наличие мест на судне, неурожай – свело всех этих людей, с их отдельными грезами и тревогами, здесь, на этом острове и вот так вот их упорядочило? Любая Ситуация формируется из событий гораздо мельче просто человечьих.
Ох, ну разумеется: погляди на Флоренцию. Случайный узор потоков холодного воздуха, какие-то подвижки пакового льда, гибель нескольких пони – все это помогло произвести на свет Хью Годолфина, каким мы его наблюдали. Лишь чистейшей случайностью избежал он сокровенной логики того ледяного мира.
Инертная вселенная может располагать свойством, которое мы зовем логикой. Но логика все-таки – человеческое качество; поэтому даже так название это неприменимо. Реальны здесь только противоположные намерения. Мы облагородили их словами «профессия» и «занятие». Есть некое слабое утешение в памятовании о том, что Марганецци, Мицци, Майистрал, тряпичник Дупиро, та чертова рожа, что поймала нас на вилле, – у них всех намерения противоположны.
Но что же тогда делать? Выход-то есть?
Есть всегда тот выход, которым пригрозила Карла Майистрал.
Размышления его прервал Полувольт, ввалившийся в дверь:
– Неприятности.
– Ах вот как. Это необычно.
– Тряпичник Дупиро.
Бог любит троицу.
– Как.
– Утоп, в Марсамускетто. Вымыло на берег ниже по склону от Мандерраджо. Его изуродовали. – (Шаблон вспомнил Великую Осаду и турецкие зверства: флотилию смерти.) – Должно быть, «I Banditti», – продолжал Полувольт: – банда террористов или профессиональных наемных убийц. Они друг с другом состязаются в поиске новых и изобретательных способов убивать. У бедного Дупиро гениталии нашли зашитыми в рот. Шелковые швы, достойные прекрасного хирурга.
Шаблону стало нехорошо.
– Мы полагаем, они как-то связаны с fasci di combattimento[234], которые месяц назад организовались в Италии, возле Милана. Марганецци периодически выходит на связь с их вождем Муссолини.
– Его могло приливом притащить.
– Открытое море им ни к чему, понимаете. Умениям такого порядка нужна публика, иначе они ничего не стоят.
Что произошло, спрашивал он свою другую половину. Раньше Ситуация была делом цивилизованным.
Нет в Валлетте времени. Истории нет, вся история сразу…
– Сядьте, Сидни. Вот. – Бокал бренди, несколько шлепков по лицу.
– Ладно, ладно. Полегче. Это все погода. – Полувольт подрыгал бровями и удалился к мертвому камину. – Мы уже потеряли Благостыня, как вам известно, и можем потерять Майистрала. – Он вкратце обрисовал визит Карлы.