ревожиться начнут все, живущие на белом свете, где никому не хочется разжигать массовое истребление. Считайте это некой общностью, которой как-то удается выжить на испакощенной планете, хотя та, бог свидетель, никому из нас особо не нравится. Но это наша планета, и мы все равно на ней живем.
Гаучо не ответил. Подошел к окну, постоял, пристально глядя наружу. Девушка пела уже о моряке, уплывшем из дому на край света, и о его нареченной. Из коридора плескались вопли:
– Cinque, tre, otto[110], брррр! – Вскорости Гаучо поднес руки к шее, снял воротничок. Вернулся к Эвану.
– Если вас выпустят, – сказал он, – так, что вы успеете повидаться с отцом, у Шайссфогеля будет один мой друг. Зовут его Куэрнакаброн. Его там все знают. Я почту услугой с вашей стороны, если вы передадите ему это, записку. – Эван взял воротничок и рассеянно сунул в карман. Ему пришла в голову мысль.
– Но они заметят, что у вас нет воротничка.
Гаучо ухмыльнулся, стянул с себя рубашку и швырнул под нары.
– Тепло, скажу им. Спасибо, что напомнили. Нелегко мне думать по-лисьи.
– Как вы намерены отсюда выбраться?
– Просто. Когда выпускать вас придет вертухай, мы изобьем его до потери чувств, заберем ключи, вырвемся на свободу с боем.
– Если сбежим мы оба, мне все равно передавать записку?
– Si. Сначала я должен идти на Виа Кавур. У Шайссфогеля я окажусь позже, повидаться с моими партнерами по другому делу. Un gran colpo[111], если все пойдет, как по маслу.
Вскоре шаги, звяк ключей приблизились по коридору.
– Он читает наши мысли, – хмыкнул Гаучо. Эван быстро повернулся к нему, стиснул ему руку.
– Удачи.
– Не махай дубиной, Гаучо, – бодро крикнул надзиратель. – Вас выпускают, обоих.
– Ah, che fortuna[112], – мрачно вымолвил Гаучо. Он вернулся к окну. Казалось, девушкин голос слышен по всему апрелю. Гаучо привстал на цыпочки. – Un’ gazz’![113] – заорал он.
VIII
Свежайший анекдот в итальянских шпионских кругах был про англичанина, который наставил рога своему другу-итальянцу. Возвращается однажды вечером муж домой и застает неверную парочку in flagrante delicto[114] на кровати. В ярости выхватывает пистолет и уже собирается вчинить расплату, но тут англичанин упреждающе поднимает руку.
– Послушай-ка, старина, – надменно произносит он, – брожения в рядах мы не потерпим, нет? Подумай, как это отразится на Четверном союзе.
Автором сей притчи был некто Ферранте, питух абсента и истребитель девственности. Он пытался отрастить бороду. Политику терпеть не мог. Как несколько тысяч других молодых флорентийцев числил себя в неомаккьявельянцах. Был предусмотрителен, ибо догматами его вера располагала всего двумя: (а) Дипломатическая Служба в Италии неискупимо коррумпирована и безмозгла, и (б) кто-то непременно должен кокнуть Умберто I. Ферранте уже полгода был прикреплен к венесуэльской проблеме и начинал не видеть для нее никакого решения, кроме самоубийства.
В тот вечер он бродил по штаб-квартире тайной полиции с небольшим кальмаром в одной руке – искал, где б его пожарить. Он только что купил тварь на рынке, себе на ужин. Рассадник шпионской деятельности во Флоренции располагался на втором этаже фабричного здания, где изготовляли инструменты для почитателей музыки Возрождения и Средневековья. Номинально фабрикой управлял австриец по фамилии Фогт – в дневные часы он прилежно трудился над сборкой ребеков, шалмеев и теорб, а по ночам шпионил. В законопослушной, сиречь повседневной, жизни у него помощниками работали негр по имени Гаскойнь, который время от времени приводил друзей испытать инструменты, и мать Фогта, невероятно пожилой одуванчик, а не женщина, у которой имелась причудливая иллюзия, что в девичестве у нее был роман с Палестриной. Она все время вываливала на посетителей нежные воспоминания о «Джованнино», кои по преимуществу собой представляли красочные заявления о половых причудах композитора. Если эта парочка и участвовала в шпионской деятельности Фогта, никто про это ничего не знал, даже Ферранте, считавший необходимым шпионить за коллегами так же, как за любой добычей поуместнее. Фогту же, раз он был австрийцем, вероятно, следовало отдать должное за благоразумие. Ферранте не верил в заветы – считал их делом временным и чаще фарсом, чем нет. Но он рассуждал, что, раз уж заключил союз, следует подчиняться его правилам, коль скоро это целесообразно. С 1882 года, стало быть, немцы и австрийцы временно приемлемы. А вот англичане – решительно нет. Из чего и родилась его шуточка о муже-рогоносце. Он не видел резона сотрудничать с Лондоном в этом вопросе. То был, подозревал он, заговор со стороны Британии – вогнать клин в Тройственный союз, разделить врагов Англии, чтобы Англия могла расправиться с ними по отдельности и как ей заблагорассудится.
Он спустился в кухню. Изнутри несся устрашающий визг. С естественным подозрением относясь ко всему, что отклоняется от его личной нормы, Ферранте тихонько встал на четвереньки, осторожно заполз за печь и выглянул оттуда. То была старуха – исполняла некую мелодию на коленной виоле. Играла она не очень хорошо. Заметив Ферранте, отложила смычок и злобно вперилась на него.
– Тысяча извинений, синьора, – сказал Ферранте, подымаясь на ноги. – Я не хотел прерывать музыку. Хотел узнать, нельзя ли мне одолжить сковородку и немного растительного масла. У меня ужин. Займет не больше нескольких минут. – Он успокаивающе помахал ей кальмаром.
– Ферранте, – отрывисто каркнула она, – не время для антимоний. На кон поставлено многое.
Ферранте опешил. Она что, вынюхивала? Или просто сообщница сына?
– Я не понимаю, – осторожно ответил он.
– Чепуха, – рявкнула она. – Англичане знают то, чего не знаете вы. Все началось с этих венесуэльских глупостей, но случайно, сами не сознавая, коллеги ваши наткнулись на нечто столь огромное и жуткое, что боятся даже по имени вслух назвать.
– Быть может.
– Значит, неправда, что молодой Гадрульфи дал показания херру Шаблону, дескать его отец убежден, будто в этом городе присутствуют агенты Вайссу?
– Гадрульфи – цветовод, – бесстрастно отвечал Ферранте, – которого мы держим под наблюдением. Он связан с напарниками Гаучо, агитатора против законно учрежденного правительства Венесуэлы. Мы проследили за ним до заведения этого цветовода. У вас вся фактура перепутана.
– Вероятнее всего, это у вас и ваших филеров имена перепутаны. Полагаю, вы к тому же разделяете эту нелепую выдумку о том, что Вайссу – кодовое наименование Венесуэлы.
– В таком виде это есть у нас в досье.
– Вы умны, Ферранте. Никому не доверяете.
Он пожал плечами.
– Я могу себе это позволить?
– Полагаю, что нет. Уж точно когда варварская и неведомая раса, бог знает кем нанятая, взрывает динамитом лед Антарктики, готовясь проникнуть в подземную сеть естественных тоннелей, сеть, чье существование ведомо лишь обитателям Вайссу, Королевскому географическому обществу в Лондоне, херру Годолфину и флорентийским шпионам.
У Ферранте вдруг сперло дыхание. Она пересказывала тайный меморандум, отправленный Шаблоном в Лондон не долее часа назад.
– Исследовав вулканы в собственном регионе, – продолжала она, – некоторые жители района Вайссу первыми узнали об этих тоннелях, пронизывающих своим кружевом земные недра на глубинах от…
– Aspetti! – воскликнул Ферранте. – Вы бредите.
– Скажите мне правду, – резко произнесла она. – Скажите, что именно обозначает кодовое имя «Вайссу». Сообщите мне, идиот, то, что я и без вас знаю: оно заменяет собой Везувий. – Она жутко закудахтала.
Дышать ему стало трудно. Она угадала, или разнюхала, или ей подсказали. Вероятно, она не опасна. Но как он мог сказать: я презираю политику, все равно, международная она или не выходит за рамки одного управления. А политика, приведшая вот к этому, действовала точно так же и была равно презренна. Все предполагали, что Вайссу – кодовое обозначение Венесуэлы, обычное дело, пока англичане их не проинформировали, что Вайссу действительно существует. Есть показания молодого Гадрульфи, подтверждения уже добыты в Географическом обществе и у Следственной Комиссии пятнадцать лет назад, о вулканах. А с той поры один скудный факт прибавлялся к другому, и цензура той единственной телеграммы сошла лавиной в целый день переговоров – сплошь взаимные уступки, взаимные услуги, угрозы, распри, тайные голосования, пока Ферранте и его начальник вынужденно не оказались лицом к лицу с тошнотворной истиной: им придется вступить в союз с Англией ввиду высокой вероятности общей опасности. Не вступать они просто не могут себе позволить.
– Может и Венеру обозначать, откуда я знаю, – сказал он. – Прошу вас, я не могу эти вопросы обсуждать. – Старуха снова рассмеялась и вновь запилила по своей коленной виоле. Она презрительно смотрела, как Ферранте снимает с крюка в стене над плитой сковороду, наливает в нее оливкового масла и ворошит угли, чтобы вспыхнули. Когда масло зашкворчало, он аккуратно, как жертвоприношение, разложил на сковороде кальмара. Ферранте ни с того ни с сего прошиб пот, хотя у плиты было не очень жарко. В кухне ныла древняя музыка, отзываясь от стен. Ферранте, не понять толком почему, дал себе задуматься, не Палестрина ли ее сочинил.
IX
С тюрьмой, кою Эван недавно покинул, граничат и пролегают не очень далеко от британского консульства две узкие улочки – Виа дель Пургаторио и Виа делл’Инферно: они пересекаются буквой Т, чья ножка тянется параллельно Арно. Виктория стояла на этом перекрестке, ночь вокруг мрачная – крохотная прямая фигурка в белом канифасе. Она дрожала, точно ждала некоего возлюбленного. Консульские были предупредительны; мало того, в их глазах она различила тупое биенье какого-то тяжкого знания – и тут же поняла, что старого Годолфина действительно выкручивала «ужасная нужда», а интуиция ее в очередной раз не подвела. Она гордилась этим навыком, как атлет гордится своей силой или уменьем; например, навык этот ей однажды подсказал, что Славмаллоу – шпион, а не просто обычный турист; больше того, этот навык как-то сразу открыл и в ней дремлющий талант к шпионству. Ее решение помочь Годолфину возникло вовсе не из какой-то романтической иллюзии шпионажа – в деле этом она видела главным образом уродство, блеска в нем маловато, – скорее потому, что она чувствовала: навык этот или