– Эгей, – сказал Профан.
– Ты банкрот, – сообщила ему она.
– Чувствую себя жиголо. – Чувствовал. Всегда отыщется каких-нибудь 15 центов, может, половина салями в холодильнике – чем бы она его ни накормила.
Рахиль решила поселить Профана дома у Обаяша, а кормить самостоятельно. Фатера Обаяша была известна Шайке как уэст-сайдская ночлежка. На полу места хватало им всем, вместе взятым, а Обаяшу было плевать, кто там у него спит.
На следующий вечер во время ужина к Рахили заявился Свин Будин, искал Паолу, которая умелась бог знает куда.
– Эй, – обратился Свин к Профану.
– Дружбан, – сказал Профан. Они откупорили пиво.
Вскоре Свин уже тащил их в «V-Ноту» послушать Макклинтика Сфера. Рахиль сидела и сосредоточивалась на музыке, а Свин с Профаном припоминали друг другу морские байки. В один из перерывов она подплыла к столику Сфера и выяснила, что он нарыл себе договор с Обаяшем на две ДИ[129] для «Запредельных».
Поговорили немного. Перерыв закончился. Квартет отчалил обратно на эстраду, покопался с настройкой, начал с композиции Сфера под названием «Фугани своего дружбана». Рахиль вернулась к Свину и Профану. Те обсуждали Папика Года и Паолу. Черт, черт, сама себе, во что ж я его втянула? К чему его вернула?
Наутро, в воскресенье, она проснулась с легким похмельем. Снаружи был Обаяш, колотил в дверь.
– Это день отдыха, – проворчала она. – Какого черта.
– Дорогой отец-исповедник, – сказал он, а сам с таким видом, точно не спал всю ночь, – не сердись.
– Поди расскажи Собствознатчу. – Она протопала в кухню, поставила кофе. – Ну, – сказала она. – Что у тебя стряслось?
Что ж еще: Мафия. Теперь все было намеренно. В то утро он надел позавчерашнюю рубашку и пренебрег причесыванием, чтобы создать у Рахили нужное настроение. Если хочешь, чтобы девушка сосватала клиента своей сожительнице, прям сразу не выступаешь и так не говоришь. Сперва нужно соблюсти тонкости. Желание поговорить о Мафии было лишь предлогом.
Рахиль вполне естественно пожелала узнать, беседовал ли он со стоматологом, и Обаяш ответил, что нет. Собствознатч последнее время занят – у него сессии трепа с Шаблоном. Руйни хотелось выяснить женскую точку зрения. Она разлила кофе и сообщила ему, что две ее соседки по квартире пропали. Он закрыл глаза и кинулся вперед:
– Думаю, она с кем попала, Рахиль.
– Ну и. Выясни и разведись.
Они опустошили кофейник дважды. Руйни опустошил себя сам. В три пришла Паола, кратко им улыбнулась, скрылась у себя. Он, что ли, чуточку покраснел? Пульс у Руйни участился. Черти корявые, он же ведет себя как пылкий юнец. Руйни поднялся.
– Можно, мы и дальше об этом будем? – сказал он. – Хотя бы болтать.
– Если поможет, – улыбнулась та, сама не веря в это ни на минуту. – А что это с договором Макклинтика? Только не говори мне, что «Запредельные» теперь выпускают нормальные пластинки. Ты что это, обрел веру?
– Если и да, – сказал ей Руйни, – то мне больше ничего не перепало.
Он вернулся пешком к себе через Риверсайд-парк, спрашивая себя, правильно ли поступил. А вдруг, пришло ему в голову, Рахиль могла решить, что он хочет ее, а не ее соседку по квартире.
В квартире он обнаружил Профана, беседующего с Мафией. Боже миленький, подумал он, мне б одного – поспать. Он вошел к своей кровати, принял зародышевую позу и вскоре, странное дело, и впрямь забылся.
– Вы мне говорите, что вы наполовину еврей и наполовину итальянец, – говорила Мафия в соседней комнате. – Какая до ужаса забавная роль. Как Шейлок, non è vero, ха ха. В «Ржавой ложке» есть один молодой актер, так он уверяет, что он ирландо-армянский еврей. Вам бы с ним познакомиться.
Профан решил не спорить. Поэтому сказал лишь:
– Вероятно, приятное местечко, эта «Ржавая ложка». Но мне там не по чину.
– Ересь, – вымолвила она, – чин. Аристократия – она в душе. Вы можете быть потомком королей. Кто знает.
Я, подумал Профан. Я потомок шлемилей, моя родословная восходит к Иову. На Мафии было вязаное платье из некоей ткани, сквозь которую видно. Она сидела, упершись подбородком в колени так, что юбка ее частью отпала. Профан перекатился на живот. Вот теперь станет интересно, подумал он. Вчера Рахиль привела его за ручку, и они обнаружили здесь Харизму, Фу и Мафию – те боролись австралийскими парными командами минус один на полу в гостиной.
Мафия доерзала до лежачего положения, параллельного Профану. Очевидно, у нее возник некий замысел соприкоснуться носами. Ух, могу спорить, она считает, что это пикантно, подумал он. Но со всего маху ворвался кот Клык и прыгнул меж ними. Мафия легла на спину и принялась чесать и качать кота. Профан дошлепал до ле́дника за добавкой пива. Вошли Свин Будин и Харизма, распевая песню питухов:
В каждом городке Америки есть тошнильный бар,
Где больным невредно время коротать.
Чтоб разжечь любви костер, поезжай-ка в Балтимор,
Фрейда разыграть, коль пьян, – тебе в Новый Орлеан,
И в Киэкак – про Бекетта и дзэн поболтать.
В Терре-Хоуте, Индиана, есть кофейные машины,
А культурный вакуум совсем без дна,
Но от Бостона до Тихого до моря-океана
Я таскался, каждый день кляня,
И знал, что в «Ржавой ложке» приютят меня,
«Ржавая» – вот место для меня.
Это как привнести толику того места сборища в пристойные фасады Риверсайд-драйва. Вскоре началась вечеринка, хоть этого никто и не понял толком. Забрел Фу, сел на телефон и принялся обзванивать народ. Чудом возникли девушки у парадной двери, которую оставили открытой. Кто-то включил че-эмку, кто-то еще вышел за пивом. Густыми слоями с низкого потолка свис сигаретный дым. Два или три члена загнали Профана в угол и принялись внушать ему, как у них все в Шайке принято. Тот не возражал против нотации и пил пиво. Вскоре напился, и уже была ночь. Он не забыл завести будильник, нашел незанятый угол комнаты и уснул.
IV
В ту ночь, 15 апреля, Давид Бен-Гурион в речи на День независимости предупредил свою страну, что Египет планирует изничтожить Израиль. Ближневосточный кризис нарастал с зимы. 19 апреля вступило в действие перемирие между двумя странами. В тот же день Грейс Келли вышла замуж за князя Монако Ренье III. Таким манером весна помаленьку изнашивалась, крупные течения и мелкие завихрения равно выплескивались в газетные заголовки. Люди читали те новости, которые хотели читать, и каждый, соответственно, строил собственное крысиное гнездо из тряпья и соломы истории. В одном лишь городе Нью-Йорке таких крысиных гнезд имелось, по грубым прикидкам, пять миллионов разных. Бог знает, что творилось в мозгах министров кабинета, глав государств и слуг народа в мировых столицах. Несомненно, их личные версии истории проявлялись в действии. Если верх одерживало нормальное распределение типов, они так и делали.
Шаблон выпадал из модели. Госслужащий без ранга, архитектор интриг и коллективного дыханья по необходимости, он, как и отец его, вроде должен был склоняться к действию. Но вместо этого все свои дни проводил в определенном прозябании – беседовал с Собствознатчем, дожидался Паолу, дабы явить, как она укладывается в эту грандиозную готическую кучу умозаключений, которую он так прилежно возводил. Конечно, тут были и его «следы», которые он выискивал теперь нерадиво и лишь полузаинтересованно, как будто в конце концов должен заниматься чем-то поважнее. В чем же заключается его миссия, однако, ему становилось не яснее окончательной формы его V-структуры – не яснее, вообще-то, нежели вопрос, чего ради он с самого начала пустился на поиски V. Шаблон лишь чувствовал (он утверждал – «инстинктивно»), когда информация полезна, когда нет: когда след нужно бросить, а когда неуклонно идти по нему до неизбежно петляющей тропы. Естественно, в порывах настолько интеллектуализированных, как у Шаблона, вопрос об инстинкте вставать не может: одержимость была приобретенной, это да, но где́ по пути, ка́к на свете? Если только он не был, как сам утверждал, чисто человеком века, а такого в природе не существует. На жаргоне «Ржавой ложки» его просто было назвать современным человеком в поисках самоопределения. Многие там уже решили, что в этом и есть его Незадача. Беда лишь в том, что все личности Шаблона, с какими он мог не без удобства совладать, уже располагались у него под рукой: он был вполне исключительно Тот, Кто Ищет V. (и каких бы перевоплощений это дело ни потребовало), а она – не больше его личность, нежели Собствознатч, стоматолог души, либо же любой другой член Шайки.
Тем не менее тут возникала интересная нота половой двусмысленности. Вот шуточка выйдет, если в конце охоты он встретится лицом к лицу с самим собой, пораженным неким душевным трансвестизмом. Вот Шайка будет смеяться, не заткнешь. Если по правде, он не знал, какого пола может оказаться V., даже какого рода и вида. Продолжать, подразумевая, что девушка-туристка Виктория и канализационная крыса Вероника суть одна и та же V., – не значит вдаваться в метемпсихоз; сие лишь подтверждение, что добыча его укладывается в Большую Штуку, главную интригу века, точно так же, как Виктория – в заговор Вайссу, а Вероника – в новый крысиный порядок. Если она есть исторический факт, то продолжает действовать и сегодня, и в данный миг, поскольку предельный Заговор, у Которого Нет Названья, покамест не реализован, хоть V. может быть и «она» не более, чем судно либо нация.
В начале мая Собствознатч познакомил Шаблона с Драным Зубциком, президентом корпорации «Йойодин» – компании, чьи фабрики беспорядочно разбросаны по всей стране, а правительственных заказов столько, что она не знает, куда их девать. В конце 1940-х «Йойодин» ни шатко ни валко бытовала себе под названием «Компания игрушек Зубцика» – с одной независимой мастерской на окраине Натли, Нью-Джерзи. По некоторой причине в детях Америки примерно в это время зародилась одновременная и психопатическая страсть к простым гироскопам – того типа, что приводится в действие бечевкой, намотанной на вращающийся шпиндель, нечто вроде волчка. Зубцик, распознав в этом рыночный потенциал, решил расширяться. Он уже сильно углубился в отвоевывание рынка игрушечных гироскопов, когда на экскурсию заявила