Наконец он вырвался из тугой кучки доброжелателей и засек Эсфирь – та бежала по взлетной полосе. Одну туфлю она потеряла. Профан нацелился за нею следом, но тут поперек его пути рухнуло тело. Он споткнулся, брякнулся, открыл глаза на пару знакомых девичьих ног.
– Бенито. – Грустные надутые губки, эротичные, как всегда.
– Боже, что еще.
Она возвращалась в Сан-Хуан. О месяцах между тем паровозом и сейчас не желала говорить ничего.
– Фина, Фина, не уезжай. – Как от фотографий у тебя в бумажнике, какой толк от старой любви – сколь худо она ни определена, – в Сан-Хуане?
– Здесь Анхель и Херонимо. – Она неясно огляделась. – Хотят, чтоб я уехала, – сообщила она, двинувшись дальше. Он потащился за ней, разглагольствуя. Об Эсфири он напрочь забыл. Мимо пробежали Кукарачита с отцом. Профан и Фина миновали туфлю Эсфири, лежавшую на боку со сломанным каблуком.
Наконец Фина повернулась, глаза сухие.
– Помнишь той ночью в ванне? – сплюнула, развернулась, кинулась к самолету.
– Фиг там, – сказал он, – рано или поздно до тебя б добрались. – Но все равно остался стоять, неподвижный, как любой предмет. – Я это сделал, – произнес он немного погодя. – Это все я. – Поскольку шлемили, как Профан полагал, пассивны, он не припоминал, чтобы когда-либо признавал нечто подобное. – Ох, дядя. – Плюс дал Эсфири удрать, плюс Рахиль у него теперь иждивенка, плюс что б там ни случилось с Паолой. Для мальчика, которому не перепадает, хлопот с женщинами у него теперь больше, чем у всех его знакомых.
Он двинулся обратно к Рахили. Бунт рассредоточивался. У него за спиной завертелись пропеллеры; самолет поехал на рулежку, развернулся на месте, взлетел, пропал. Профан не стал поворачиваться и провожать его взглядом.
VI
Патрульный Ёнеш и офицер Тен-Эйк, пренебрегая подъемными устройствами, в полном согласии прошагали вверх по двум маршам дворцовой лестницы и коридору к квартире Обаяша. Несколько репортеров бульварной прессы, поднявшиеся на лифте, перехватили их на полпути. Шум из квартиры Обаяша слышали аж на Приречном проезде.
– Нипочем не угадаешь, что за Беллвью там будет, – сказал Ёнеш.
Они с напарником были преданными зрителями телевизионной программы «Облава». Оттачивали у себя невозмутимый вид, несинкопированные речевые ритмы, монотонные голоса. Один был высокий и тощий, другой низенький и толстый. Шли они в ногу.
– Поговорил там с врачом, – сказал Тен-Эйк. – Молодой парняга по фамилии Готтшальк. Обаяшу было что сказать.
– Посмотрим, Эл.
Перед дверью Ёнеш и Тен-Эйк вежливо дождались, когда единственный фоторепортер в группе проверит свою вспышку. За дверью довольно визжала девушка.
– О-хо-хо, – произнес журналист.
Легавые постучали.
– Заходите, заходите, – раздалось множество бухих голосов.
– Это полиция, мэм.
– Терпеть болонь не могу, – рявкнул кто-то.
Тен-Эйк пнул дверь, которая была не заперта. Тела за ней отступили, чтобы фотографу открылась линия прямой видимости на Мафию, Харизму, Фу и друзей, игравших в «Музыкальные одеяла». Бац, сказала камера.
– Очень жаль, – сказал фотограф, – эту мы напечатать не сможем. – Тен-Эйк, расталкивая всех плечами, направился к Мафии.
– Значит, так, мэм.
– Хотите сыграть, – истерично.
Легавый улыбнулся, терпимо.
– Мы побеседовали с вашим супругом.
– Лучше пойдем-ка, – произнес другой легавый.
– Эл, наверное, прав, мэм. – Комнату время от времени освещала вспышка, словно припадки зарницы.
Тен-Эйк потряс ордером.
– Публика, вы все арестованы, – сказал он. Ёнешу: – Вызывай лейтенанта, Стив.
– Какое обвинение, – заголосили люди.
Момент зажигания Тен-Эйк вычислял верно. Несколько толчков пульса выждал.
– Нарушения общественного покоя вполне хватит, – сказал он.
Быть может, покой в ту ночь остался не нарушенным только у Макклинтика и Паолы. Маленький «триумф» неуклонно продвигался к верховьям Хадсона, ветерок лично у них был прохладен, выметал все, чем уши, ноздри, рты забил им Нуэва-Йорк.
Она с ним разговаривала прямо, и Макклинтик не парился. Пока рассказывала ему, кто она, о Шаблоне и Фаусто – излагала даже про путешествие на Мальту от тоски по дому, – Макклинтику пришло в голову такое, что уже пора было увидеть: единственный путь мимо неприпаренного/безумного прихлопа-пришлепа, очевидно, – медленная, изматывающая и тяжелая работа. Люби, а рта не раскрывай, помогай, не рвя жопу и без рекламы: не парься, но приглядывай. Мог бы и раньше сообразить, будь у него хоть какой-то здравый смысл. Отнюдь не откровение, просто он бы предпочел этого не признавать.
– Еще бы, – сказал он позже, когда они направились в Беркширы. – Паола, ты знала, что я все это время выдувал дурацкую фразу. Мистер Сало, самородок, – это я. Ленивый, считаю в порядке вещей, что где-то есть такое чудо-лекарство, которое вылечит этот городок, меня излечит. А его нет и никогда не будет. Никто не спустится с небес и не приберет Руйни и бабу его, или Алабаму, или Южную Африку, или нас с Россией. Нету никаких волшебных слов. Даже «я тебя люблю» недостаточно волшебно. Можешь представить, как Эйзенхауэр это говорит Маленкову или Хрущеву? Хо-хо… Не парься, но приглядывай, – сказал он. Где-то позади кто-то когда-то сбил на дороге скунса. Запах не отпускал их много миль. – Будь мать жива, я б заставил ее это вышить.
– Ты ж знаешь, правда, – начала она, – что мне нужно…
– Вернуться домой, еще бы. Но неделя пока не кончилась. Полегче давай, девочка.
– Не могу. Вообще смогу ли?
– С музыкантами путаться не будем, – только и сказал он. Знал ли, чем она вообще сможет стать, когда угодно?
– Шлеп, хлоп, – пел он деревьям Массачусетса. – Когда-то я греб…
Глава тринадцатая,в которой выясняется, что бечевка йо-йо – состояниеума
I
Переход на Мальту случился в конце сентября, через Атлантику, чьи небеса ни разу не показали солнца. Судном была «Сусанна Сквадуччи», уже разок возникавшая в давно прерванном опекунстве Паолы Профаном. Тем утром он вернулся на борт в тумане, зная, что йо-йо Фортуны тоже вернулось уже к некой начальной точке, особо не противясь, не предвкушая – ничего; просто готовый плыть себе, обзавестись направлением и дрейфовать, куда б Фортуна ни пожелала. Если желать Фортуна способна.
Кое-кто из Шайки пришел пожелать Профану, Паоле и Шаблону bon voyage[180]; кто не сидел в тюрьме, не уехал из страны или не лежал в больнице. Рахиль не объявилась. Дело было среди недели, у нее работа. Предполагал Профан.
Он здесь оказался случайно. Пока сколько-то недель назад, скитаясь по закраинам того поля-на-двоих, какое сконструировали себе Рахиль и Профан, Шаблон бродил по городу, дергая за «ниточки», – занимался билетами, паспортами, визами, прививками Паоле и себе, Профан ощущал, будто наконец добрался в Нуэва-Йорке до мертвой точки; нашел свою Девушку, призвание свое – вахтер супротив ночи, партнер комика САВАНа, дом родной – в квартире с тремя девчонками, при этом одна уехала на Кубу, другая вот-вот отправится на Мальту, а одна, его – останется.
Он совсем забыл о неодушевленном мире и каком бы то ни было законе воздаянья. Забыл, что поле-на-двоих, спаренный чехол мира, появилось на свет всего через несколько минут после того, как он пинал колеса, а это для шлемиля чистая подковырка.
У Них много времени на это не ушло. Всего пара-другая вечеров – и Профан отправился на боковую в четыре, рассуждая хорошенько всхрапнуть восемь часов перед тем, как встать и пойти на работу. Когда же глаза его все-таки разлепились, по качеству света в комнате и состоянию мочевого пузыря он понял, что проспал. Рядом весело ныли электрические часы Рахили, стрелки показывали 1:30. Рахили где-то не было. Профан включил свет, увидел, что будильник стоит на полуночи, кнопка с тылу ВКЛ. Не сработал. «Сволочь ты мелкая»; он схватил часы и метнул их через всю комнату. Ударившись в дверь ванной, будильник завелся – громким и наглым «БЗЗЗ».
Ну и чего, он сунул ноги не в те ботинки, бреясь – порезался, жетон не желал влезать в турникет подземки, поезд сорвался с места секунд за десять до того, как он в него успел. Когда он прибыл в центр, стрелки показывали чуть к югу от трех, и в «Антроизысканиях и партнерах» дым стоял коромыслом. У дверей его встретил Бергомаск, в ярости.
– Угадай-ка, – завопило начальство. Судя по всему, шли штатные всенощные испытания. Около 1:15 одна куча электронных приблуд из тех, что побольше, вдруг взбесилась; половина схем перегорела, сработала сигнализация, включились противопожарный разбрызгиватель и половина баллонов с СО2, и все это дежурный техник мирно проспал. – Техникам, – фыркнул Бергомаск, – не платят за то, чтобы просыпались. Для этого у нас есть ночные сторожа. – САВАН сидел под стенкой, тихонько ухая.
Как только все это дошло до Профана, он пожал плечами.
– Глупо, но я это все время говорю. Скверная привычка. Вот. В общем. Извините. – Не получив ответа, повернулся и побрел, шаркая, прочь. Выходное пособие ему пришлют, прикидывал он, почтой. Если только не вознамерятся заставить его компенсировать стоимость поврежденного оборудования. САВАН окликнул его сзади:
Bon voyage.
– А это ты к чему.
Поглядим.
– Прощай, старина.
Не парься. Не парься, но приглядывай. Это пароль, Профан, для твоей стороны утра. Ну вот, я и так тебе много чего сказал.
– Спорим, под этой циничной шкурой из бутирата прячется жлоб. Сентиментальный.
Нету под ней ничего. Кого мы разыгрываем?
Последние слова, коими они перекинулись с САВАНом. Вернувшись на 112-ю улицу, Профан разбудил Рахиль.
– Опять дороги мостить, парнишка. – Она пыталась бодриться. Это за нею он готов был признать, но злился на себя за то, что обрюзг и забыл свое первородное право шлемиля. Раз, кроме нее, выместить ему больше и не на ком.