Капитан, наблюдая этот контингент своего экипажа на каждом сборе личного состава, постепенно стал относиться к ним нежно и называть Своими Мальчиками. Дергал за нужные веревочки и пускал в ход всевозможные дисциплинарные процедуры, лишь бы они оставались на Флоте и на борту «Эшафота». Свин, будучи членом-учредителем этой Капитанской (так сказать) Личной Рати, отделался лишением увольнения на месяц. Время вскоре начало тяготить. Поэтому, разумеется, Свина тяготением влекло к осаждаемому мандавошками Шаферу.
Тот выступал посредником в почти фатальной связи Свина со стюардессами авиалинии Шашлей и Машлей, которые еще с дюжиной им подобных проживали все вместе в обширной фатере у пляжа Вирджиния. Назавтра же после окончания Свинова домашнего ареста Шафер вечером вывел его туда, предварительно завернув в винную лавку штата за бухлом.
В общем, Свин занялся Машлей, поскольку Шашля была девушкой Шафера. У Свина все-таки какой-никакой кодекс чести имелся. Как их звали на самом деле, Свин так никогда и не выяснил, хотя какая разница? Они были практически взаимозаменяемы; обе – неестественные блондинки, обеим где-то между двадцатью одним и двадцатью семью, между 5ʹ2ʹʹ и 5ʹ7ʹʹ (вес пропорционален), кожа чистая, ни очков не носят, ни контактных линз. Они читали одинаковые журналы, зубная паста, мыло и дезодорант у них были одни на двоих; вне службы делились партикулярным платьем. Однажды ночью Свин вообще очутился в постели с Шашлей. Наутро сделал вид, что напился до потери рассудка. Извиниться перед Шафером было довольно легко – он, как выяснилось, завалился в койку с Машлей по сходному недоразумению.
Все курсировало вполне идиллически; весна и лето влекли на пляж орды народу, а Береговой Патруль (время от времени) – chez[181] Шашле и Машле подавлять волнения и испивать кофию. При нескончаемом дознании Шафера стало известно, что в любовном акте Машля «делает» нечто такое, от чего Свин, по его собственному выражению, заводится. Что именно, так никто и не выяснил. Свин, обычно в таких вещах отнюдь не замкнутый, теперь вел себя как мистик после виденья; не был способен, а то и просто не желал облечь в слова сей неописуемый либо неземной талант Машли. Чем бы тот ни был, Свина все его увольнения и некоторые ночи вахты тянул на пляж Вирджинии именно он. Одной такой вахтенной ночью, обреченный на «Эшафот», он забрел в отсек С-и-О[182] после кино и обнаружил, что старшина-рулевой болтается там на подволоке и гикает, как обезьяна.
– Лосьон после бритья, – заорал Шафер Свину сверху, – один эту мелкую сволочь пробивает. – (Свин поморщился.) – Они им напиваются и засыпают. – Он спустился поведать Свину о своих мандавошках, ибо у него не так давно выработалась теория, согласно которой по субботам вечерами они устраивали сельские танцульки в дебрях его лобковых волос.
– Хватит, – сказал Свин. – Что с нашим Клубом. – Имелся в виду Клуб Свободных Пленников и Лишенных Увольнений, образованный недавно с целью строить козни против Кнупа, который к тому же у Шафера был командиром дивизиона.
– Одного, – сказал Шафер, – Кнуп терпеть не может – воды. Не умеет плавать, у него три зонтика.
Они обсудили различные способы подвергнуть Кнупа действию воды, если только не бросать за борт. Через несколько часов после отбоя в сговор после партии в двадцать одно (на денежное довольствие) в столовой экипажа вступили Лазарь и Теледу. Проиграли оба. Проигрывала вся Капитанская Рать. Они употребили квинту «Старого оленя», выжуленную у Полни Бреда.
В субботу Кнуп стоял вахту. На закате у Флота есть такая традиция, называется Спуск Флага, которая у Пирсов Сопровождения Караванов в Норфолке производит впечатление. Глядя на нее с мостика любого эсминца, видишь, как все движение – как пешее, так и автогужевое – замирает; все становятся по стойке смирно, поворачиваются и отдают честь американским флагам, спускаемым на десятках ютов.
У Кнупа была первая полусобака, с 4 до 6 вечера, ДПК[183]. Шаферу полагалось отдать команду «Всем на верхней палубе равнение на флаг». Минная плавучая база ВМС США «Мамонтова пещера», вдоль чьего борта швартовались «Эшафот» и его дивизион, недавно заимела себе трубача после береговой службы в Вашингтоне, О. К.[184], поэтому сегодня играть вечернюю зарю даже горн будет.
Свин тем временем лежал на крыше ходовой рубки, рядом – горка причудливых объектов. Теледу располагался внизу у водоразборного крана за рубкой, ближе к корме: он наполнял презервативы – «французские щекотуны» Свина в том числе – и передавал их Лазарю, который укладывал их рядом со Свином.
– Всем на верхней палубе, – сказал Шафер. Издалека донеслась первая нота сигнала «Гасить огни». Несколько жестянок в строю, поперед сигнала, начали приспускать флаги. На мостик вышел Кнуп, надзирать. – Равнение на флаг. – Плюх, прилетел гондон, в двух дюймах от ноги Кнупа.
– Ох-ох, – сказал Свин.
– Бей его, пока честь отдает, – прошептал Лазарь, нетерпеливый. Вторая резинка приземлилась на фуражку Кнупа, невредимая. Краем глаза Свин заметил, как великая ежевечерняя недвижимость, окрашенная солнцем в оранжевый, сковала окрест все Пирсы С. К. Горнист знал, что делает, – он играл отбой чисто и крепко.
Третий презер угодил совсем в молоко – улетел за борт. Свина потряхивало.
– Никак не могу попасть, – твердил он. Лазарь, уже раздраженный, схватил два и сбежал. – Предатель, – рявкнул Свин и один кинул ему вслед.
– Ага, – отозвался Лазарь снизу, из трехдюймовок, и метнул один в Свина. Горном выдуло рифф.
– Продолжайте, – сказал Шафер. Кнуп проворно кинул правую руку вдоль бока, а левой снял полную воды резинку с фуражки. И спокойно начал подниматься по трапу к рубке за Свином. Первым он увидел Теледу, сидевшего на корточках у водоразборного крана, – тот все еще лил в гондоны воду. Внизу, на торпедной палубе Свин и Лазарь затеяли морской бой – гонялись друг за другом среди серых труб, теперь подцвеченных закатной киноварью. Вооружившись арсеналом, брошенным Свином, Кнуп вступил в борьбу.
Закончили баталью мокрые, уставшие, клянясь во взаимной верности. Шафер даже возвел Кнупа в почетное членство в Клубе СП и Лишенных Увольнений.
Примирение стало для Свина неожиданностью – он ожидал, что ему что-нибудь впаяют. Как-то его разочаровали, а единственный способ улучшить такой взгляд на жизнь он видел в том, чтобы залечь с кем-нибудь в койку. К несчастью же, его теперь свалило немощью бесконтрацептивности. Он попробовал сколько-то занять. Стояли жуткие и безрадостные времена перед днем выдачи денежного довольствия, когда у всех закончилось все: деньги, сигареты, мыло, а особенно – резинки, что уж там говорить про «французские щекотуны».
– Божже, – стонал Свин, – что же мне делать? – На выручку ему явился Хиросима, ТЭО 3-го класса.
– Тебе разве никто никогда не рассказывал, – сообщил этот достойный, – о биологическом воздействии РЧ[185] -энергии?
– Чё, – сказал Свин.
– Постой перед радиолокационной антенной, – сказал Хиросима, – когда она излучает, и она чего сделает – станешь временно стерилен.
– Во как, – сказал Свин. Во как. Хиросима показал ему книжку, где это написано. – Я высоты боюсь? – сказал Свин.
– Это единственный выход, – сообщил ему Хиросима. – Ты чего сделай – ты залезь на мачту, а я пойду раскочегарю старушку «ППА[186] 4 Годную».
Уже подрагивая, Свин выбрался на палубу и приуготовился взобраться на мачту. Полни Бред приплелся к нему и заботливо предложил хлебнуть чего-то мутного из бутылки без этикетки. По дороге наверх Свин миновал Профана – тот птичкой раскачивался в беседке, прицепленной гаком к рангоуту. Профан красил мачту.
– Дум ди дум, ди дум, – пел Профан. – Добрый день, Свин. – Старинный мой кореш, подумал тот. Его, вероятно, и будут последние слова, что я услышу.
Внизу появился Хиросима.
– Эй, Свин, – крикнул он. Свин совершил ошибку – посмотрел вниз. Хиросима показал ему колечко-из-большого-и-указательного-пальцев. Свину очень захотелось стошнить.
– А ты чего в эти дебри забрел, – сказал Профан.
– Ой, да просто гуляю вот, – ответил Свин. – Гляжу, ты тут мачту красишь.
– Ну, – сказал Профан, – палубно-серым. – Они продолжительно обозрели схему окраски «Эшафота», а также давнишние юрисдикционные разногласия, соответственно коим Профан, палубный матрос, красит мачту, когда на самом деле за нее отвечает радарная команда.
Хиросима и Бред, нетерпеливые, принялись орать снизу.
– Что ж, – сказал Свин, – до свиданья, старина.
– Осторожней ходи там по площадке, – сказал Профан. – Я еще фарша стырил на камбузе и туда сныкал. Стащу, наверное, на шельтердек потом. – Кивнув, Свин медленно поскрипел вверх по трапу.
На верхушке он зацепился носом за край площадки, как Килрой, и срисовал подвод. Вот и фарш Профана, порядочек. Свин принялся забираться на площадку, но тут его ультрачувствительный нос что-то засек. Свин уловил это с палубы.
– Как замечательно, – вслух произнес он, – пахнет жарехой. – И присмотрелся к заначке Профана внимательней. – Поди ж ты, – сказал он и начал быстро пятиться вниз по трапу. Вновь поравнявшись с Профаном, заорал: – Старик, ты мне только что жизнь спас. Линька не найдется?
– Ты чего это, – отозвался Профан, кидая ему линь: – повеситься решил?
Из одного конца Свин свил петлю и вновь полез по трапу. После пары-тройки попыток ему удалось заарканить фарш, подтащить его к себе, стянуть с головы беску и вывалить фарш в нее, все это время тщательно стараясь не попадаться в визирную линию антенны. Снова спустившись к Профану, Свин показал ему фарш.
– Поразительно, – сказал Профан. – Как тебе это удалось?