– Шаблон, – объявил Профан, – вы нализались.
Правда. Осень, наставая, была до того хладна, что Профана вытрезвила. А вот Шаблона, похоже, пьянило что-то иное.
V. в Испании, V. на Крите: V., изувеченная на Корфу, партизанит в Малой Азии. Давая уроки танго в Роттердаме, приказала дождю прекратиться; тот повиновался. В трико, украшенных двумя китайскими драконами, подавала сабли, воздушные шарики и разноцветные платки Уго Медичеволе, мелкому фокуснику, одним вялым летом в Кампанье-Романе. И, быстро выучившись, нашла время для некоей собственной волшбы; ибо однажды утром Медичеволе обнаружили в чистом поле, где тот обсуждал тени облаков с овцой. Волосы у него полностью поседели, умственный возраст – лет пять. V. сбежала.
Так оно и продолжалось, вплоть до самых 70-х, это странствие-на-четверых; Шаблон запутался в неотвязном клубке баек, прочие с интересом слушали. Не то чтоб Третья авеню была какой-то исповедальней для пьяницы. Страдал ли Шаблон, как и отец его, от некоей внутренней подозрительности к Валлетте – предвидел какое-то погружение, против собственной воли его, в историю, слишком для него старую или, в крайнем случае, порядка иного относительно ему известного? Вероятно, нет; разве что был на грани крупного прощания. Если не Профан и два бомжа, кто-то возник бы: легавый, кельнер, девушка. Шаблон таким манером понаоставлял куски себя – и V. – по всему западному миру.
V. к тому времени уже была понятием примечательно разбросанным.
– Шаблон едет на Мальту, как нервный жених под венец. Это брак по расчету, организованный Фортуной, всеобщим отцом и матерью. Быть может, Фортуне даже есть дело до успеха предприятий: хочет, чтобы кто-нибудь приглядывал за нею в старости. – Что поразило Профана своей прямо-таки глупостью. Они как-то выбрели на Парк-авеню. Двое бомжей, чуя незнакомую территорию, откололись к западу и Парку. К какой условленной встрече? Шаблон сказал: – Надо приносить умиротворяющую жертву?
– Чё. Коробку конфет, цветы, ха, ха.
– Шаблону как раз такое вот известно, – сказал Шаблон. Они стояли перед конторским зданием Собствознатча. Намерение или случайность? – Постойте здесь на улице, – сказал Шаблон. – У него не займет и минуты. – И скрылся в вестибюле здания. Одновременно в нескольких кварталах к окраине показалась патрульная синеглазка, развернулась и направилась к центру по Парковой авеню. Профан зашагал. Машина проехала мимо и не остановилась. Профан дошел до угла и свернул к западу. Когда он обошел весь квартал, Шаблон высовывался из окна верхнего этажа, орал вниз.
– Подымайтесь. Вам придется помочь.
– Мне придется… Да вы совсем рехнулись.
Нетерпеливо:
– Идите сюда. Пока полиция не вернулась.
Профан постоял с минуту у дома, считая этажи. Девять. Пожал плечами, зашел в вестибюль и на лифте самообслуживания поехал наверх.
– Можете вскрыть замок, – спросил Шаблон. Профан рассмеялся. – Прекрасно. Тогда вам придется лезть в окно.
Шаблон пошарил в чулане со швабрами и извлек оттуда кусок веревки.
– Мне, – сказал Профан. Они двинулись на крышу.
– Это важно, – просил Шаблон. – Предположим, вы с кем-то враги. Но вам нужно повидаться с ним, с ней. Не попробуете ль вы проделать это как можно безболезненней?
На крыше они вышли к точке прямо над кабинетом Собствознатча.
Профан глянул вниз, на улицу.
– Вы, – с преувеличенными жестами, – собираетесь поместить меня за этим парапетом, без пожарной лестницы внизу, чтоб я открыл, это окно, так? – Шаблон кивнул. Так. Профану опять светит боцманская беседка. Только на сей раз никакого Свина спасать не нужно, ничьей доброй волей не наслаждаться. От Шаблона не дождешься награды, ибо у скокарей (даже с девятого этажа) почета никакого. Потому что Шаблон – бомж похлеще него.
Они обвязали Профана посередине веревкой. Он был до того бесформен, что какой бы то ни было центр тяжести засечь трудно. Шаблон сделал несколько оборотов веревки вокруг телевизионной антенны. Профан перелез через бортик, и его начали опускать.
– Как оно, – промолвил Шаблон немного погодя.
– Если не считать вон тех трех легавых внизу, которые смотрят на меня как-то сомнительно…
Веревка дернулась.
– Ха, ха, – сказал Профан. – Это чтоб вы посмотрели. – Не сказать, что настроение у него сегодня было самоубийственным. Но с этой неодушевленной веревкой, антенной, зданием и улицей девятью этажами ниже, откуда взяться здравому смыслу?
Расчет центра тяжести, как выяснилось, был неверен. Пока Профан дюйм за дюймом опускался к окну Собствознатча, ориентация его корпуса медленно смещалась от почти вертикальной к почти ничком и параллельно улице. Зависнув эдак в воздухе, он вдруг решил попробовать австралийский кроль.
– Боже праведный, – пробормотал Шаблон. Он подергал за веревку, нетерпеливо. Вскоре Профан, смутная фигура, похожая на четырежды ампутированного осьминога, биться перестал. Повисел спокойно, размышляя.
– Эй, – позвал он через некоторое время.
Шаблон ответил чего.
– Вытаскивайте меня. Скорей. – Сопя, остро чувствуя свои зрелые годы, Шаблон потащил веревку. На это ушло десять минут. Возник Профан и зацепился носом о край крыши.
– Что случилось.
– Вы забыли сказать, что мне делать, когда я доберусь до окна. – Шаблон на него только посмотрел. – Ой. Ой, вы в смысле, я вам открою дверь…
– …и закроете за мной, – вместе закончили они.
Профан отрывисто отдал честь.
– Выполняйте. – Шаблон снова взялся спускать. У окна Профан крикнул вверх:
– Шаблон, эгей. Окно не открывается.
Шаблон сделал несколько узлов внахлест вокруг антенны.
– Бейте, – проскрипел он. И тут вдоль по Парк вдруг рванула еще одна полицейская машина, с воем сирены, со вспышками огней, снова и снова. Шаблон нырнул за низкий парапет крыши. Машина ехала. Шаблон дождался, когда она отъедет поближе к центру, чтоб не слышно. И еще с минуту. Затем осторожно приподнялся и поискал глазами Профана.
Тот снова был горизонтален. Голову накрыл замшевой курткой и признаков движения не подавал.
– Что вы делаете, – сказал Шаблон.
– Прячусь, – ответил Профан. – Как насчет вращающего момента. – Шаблон крутнул веревку: голова Профана стала медленно отворачивать от здания. Когда же перенаправился совсем прочь от стены, как горгулья, – ударил ногами в окно, хряст ужасный и оглушительный в той ночи. – Теперь в другую сторону.
Открыть окно ему удалось, он забрался внутрь и отпер Шаблону. Не тратя времени, тот миновал череду комнат в музей, взломал витрину, сунул комплект зубных протезов, выкованный из драгоценных металлов, себе в карман пиджака. Из другой комнаты снова донесся лязг бьющегося стекла.
– Что за черт.
Профан огляделся.
– Одно разбитое стекло – грубо, – объяснил он, – потому что похоже на кражу со взломом. Вот я и бью еще, только-то, чтоб выглядело не слишком подозрительно.
Опять на улице, безнаказанные, они последовали по пути бомжей в Центральный парк. Было два часа ночи.
В глухомани этого тощего прямоугольника нашли валун у ручья. Шаблон сел и извлек зубы.
– Трофей, – объявил он.
– Ваш. К чему мне еще зубы. – Особенно такие, скорей мертвые, нежели полуживая машинерия у него во рту ныне.
– Пристойно с вашей стороны, Профан. Так помочь Шаблону.
– Ну, – согласился Профан.
Проглядывал кусочек луны. Зубы, лежавшие на покатом камне, скалились своему отражению в воде.
Вокруг в умирающем кустарнике передвигалась всевозможная живность.
– Нилом звать? – осведомился мужской голос.
– Да.
– Видел твою записку. В мужской уборной автостанции Портового управления, третья кабинка в…
Ого, подумал Профан. Тут «легавый» на лбу написано.
– С портретом твоего полового члена. В натуральную величину.
– Одно мне нравится, – произнес Нил, – больше гомосексуального совокупления. Роги обломать легавому умнику.
Раздался мягкий удар, за которым последовал треск топтуньего тела, рухнувшего в подлесок.
– Какой день сегодня, – спросил кто-то. – Скажите, день сегодня какой?
Там где-то что-то произошло, вероятно – атмосферное. Но луна сияла ярче. Количество предметов и теней в парке, похоже, умножилось: тепло-белые, тепло-черные.
Мимо строем прошла банда малолетних преступников, распевая.
– Гля на луну, – крикнул один.
По ручью проплыл использованный контрацептив. Девушка, сложенная как водитель мусоровоза, в одной руке держа промокший бюстгальтер, влекшийся за нею следом, трюхала за резинкой, опустив голову.
Где-то еще разъездные часы пробили семь.
– Вторник, – произнес старческий голос, полусонный. Была суббота.
Но в ночном парке, почти опустелом и холодном, как-то ощущались население и теплота, а также самый полдень. Ручеек любопытно полупотрескивал, полупозвякивал: словно стекло на люстре, в гостиной на семи сквозняках, когда все отопление отключили внезапно и навсегда. Луну, невозможно яркую, била дрожь.
– Как тихо, – сказал Шаблон.
– Тихо. Как челнок в 5 пополудни.
– Нет. Тут вообще ничего не происходит.
– Так какой сейчас год.
– 1913-й, – сказал Шаблон.
– Чего б не, – сказал Профан.
Глава четырнадцатаяV. влюблена
I
Часы внутри Gare du Nord гласили 11:17: парижское время минус пять минут, бельгийское железнодорожное плюс четыре, среднеевропейское минус 56. Для Мелани, забывшей дорожные часы – вообще все забывшей, – стрелки могли бы стоять где угодно. Она спешила по вокзалу за алжирским с виду фактёром[192] – тот легко нес на плече единственный ее расшитый саквояж, а сам улыбался и перешучивался с таможенниками, которых медленно доводила до исступления толпа просителей – английских туристов.
Судя по первой странице «Le Soleil»[193], утренней газеты орлеанистов, сегодня было 24 июля 1913 года. Нынешний претендент на престол – Луи Филипп Робер,