Пойдем поссым на «Форрестол»,
Чтоб эта чертова лоханка уплыла, –
на мотив «Старой серой клячи», что началось еще в бухте Гитмо зимой 55-го.
– Как ему в башку что втемяшится, – сказал Папик, – он не бросит. Поэтому, если ему сейчас не дадут поссать в окно, он, наверное…
– Смотри, смотри, – сказал Пуз Клайд. По центральному проходу на них двигалась желтая река мочи. Теледу застегивал ширинку.
– Посланец доброй воли и не дурак подурачиться, – заметил кто-то, – вот наш Теледу во всей красе. – Пока река пробиралась вперед, моряки и судоремонтники торопливо забрасывали ее листами тех немногих утренних газет, что валялись на сиденьях. Соратники Теледу аплодировали.
– Папик, – сказал Пуз Клайд, – ты намерен сегодня вечером пойти и набубениться?
– Я об этом раздумывал, – ответил Папик.
– Этого-то я и боялся. Послушай, я знаю, что слишком много себе позволяю…
Его перебил взрыв веселья с задних сидений автобуса. Друг Теледу Лазарь, которого Пуз Клайд наблюдал за подметанием воды с шельтердека, как-то сумел поджечь газеты на полу автобуса. Клубами взвился дым и с ним – жутчайшая вонь. Судоремонтники забормотали между собой.
– Надо мне было придержать чутка, – закукарекал Теледу, – чтоб было чем гасить.
– О боже, – сказал Папик. Пара-тройка собекасников Теледу по машине затопали ногами, стараясь прибить огонь. Водитель автобуса слышимо матерился.
Наконец подъехали к отелю «Финикия»: из окон еще сочился дым. Упала ночь. Охрипши от песен, экипаж «Эшафота» набросился на Валлетту.
Клайд и Папик вышли последними. Извинились перед водителем. Перед гостиницей на ветру дребезжали пальмовые листья. Казалось, Папик медлит.
– А пойдем-ка в кино сходим, – предложил Клайд, в некотором отчаянии. Папик его не слушал. Они прошли под аркой на Королевский проезд.
– Завтра День Всех Святых, – сказал Папик, – и этих идиотов они б лучше в смирительную рубашку закатали.
– Не сшили еще такую, чтоб удержала старину Лазаря. Шорт возьми, а тут людненько.
Королевский проезд кишел. Чувствовалось это сдерживание, как в съемочном павильоне. В знак военной напряженности на Мальте с начала Суэцкого кризиса на улицу выплеснулось неспокойное море зеленых беретов коммандос с примесью белого и синего морских мундиров. Пришел «Королевский ковчег», а еще корветы, а еще транспортно-десантные доставлять морпехов в Египет занимать плацдарм и удерживать его.
– Ходил, помню, на ДГТ[211] в войну, – заметил Папик, когда они проталкивались локтями по Королевскому проезду, – и перед днем-В было так же.
– Ох, да и в Ёке они надирались, еще в Корейскую, – сказал Клайд, как бы оправдываясь.
– Не так там было, да и не как тут. У асеев особое свойство напиваться и меситься перед отходом. Мы не так напиваемся. Мы только блюем или мебель крушим. А вот асеи подходят с воображением. Послушай.
А был там всего лишь английский багроворожий морпех и его мальтийская девчонка – они стояли у входа в магазин мужской одежды и смотрели на шелковые шарфики. Но при этом пели «Люди скажут, мы любим друг друга» из «Оклахомы!».
Над головами бомбардировщики с воем уносились к Египту. На каких-то перекрестках устанавливали прилавки с безделушками, и продажи амулетов на удачу и мальтийского кружева взлетали.
– Кружева, – сказал Пуз Клайд. – Что у них такое с кружевами.
– Это чтобы про девчонку думал. Даже если у тебя нет девчонки, отчего-то лучше, если… – Он умолк. Пуз Клайд не стал пытаться оживить тему.
Из магазина «Филлипс Радио» слева от них что было мочи орали дикторы новостей. Вокруг стояли тугие узелки граждан, просто слушали. В газетном киоске поблизости заголовки о красной угрозе провозглашали: «БРИТАНЦЫ НАМЕРЕНЫ ВОЙТИ В СУЭЦ!»
– Парламент, – сказал диктор, – ближе к концу сегодняшнего дня после экстренного заседания выпустил резолюцию, призывающую к участию воздушно-десантных войск в Суэцком кризисе. Десантники, размещенные на Кипре и Мальте, приведены в часовую боеготовность.
– О-хо-хо, – промолвил Пуз Клайд устало.
– На мели, – сказал Папик Год, – и единственному кораблю в Шестом флоте дали увольнение. – Все прочие в Восточном Средиземноморье эвакуировали американских граждан с материкового Египта. Папик вдруг свернул за левый угол. Ушел шагов на десять вниз по склону и тут заметил, что Пуза Клайда нет рядом.
– Ты куда, – заорал тот от угла.
– На Кишку, – ответил Папик, – куда ж еще.
– Ох. – Клайд заковылял вниз. – Я думал, может, немного побродим по главной топталовке.
Папик ухмыльнулся: протянул руку и похлопал Клайда по пивному брюшку.
– Давай полегче, мамаша Клайд, – сказал он. – У старины Года все нормалек.
Я ж только помочь хотел, подумал Клайд. Но:
– Да, – согласился он, – жду слоненка. Хочешь на хобот посмотреть?
Папик фыркнул, и они покуролесили вниз по склону. Нет ничего лучше бородатых шуточек. В них какая-то стабильность: знакомая почва под ногами.
Прямая улица – Кишка – была так же запружена народом, как и Королевский проезд, но хуже освещена. Первое знакомое лицо принадлежало Леману, рыжевласому повелителю вод, коего вынесло из распашных дверей паба под названием «Четыре туза», минус беска. Пил Леман скверно, поэтому Папик и Клайд нырнули за дерево в кадке перед входом, посмотреть. Ну и всяко, Леман принялся шарить в канаве, нагнувшись над ней под углом 90°.
– Камни, – прошептал Клайд. – Он всегда ищет камни. – Повелитель вод нашел булыжник и приуготовился метнуть его витрину «Четырех тузов». Также посредством распашных дверей прибыла Кавалерия США в лице некоего Турнёра, корабельного цирюльника, и цапнула Лемана за руку. Оба рухнули на улицу и схватились в пыли. Проходящая банда британских морских пехотинцев некое мгновенье смотрела на них с любопытством, затем двинулась дальше, хохоча, как-то смущенно.
– Видишь, – сказал Папик, впадая в философию. – Богатейшая страна на свете, а так и не научились хорошенько закатывать отвальную попойку, как асеи.
– Но для нас-то не отвальная, – сказал Клайд.
– Кто знает. В Польше и Венгрии революции, в Египте дерутся. – Пауза. – И Джейн Мэнсфилд замуж выходит.
– Ей нельзя, нельзя. Она же сказала, что меня дождется.
Они вошли в «Четыре туза». Было еще рано, и никто, кроме пьяниц с низкой переносимостью вроде Лемана, никакой суматохи не создавал. Сели за столик.
– Стаут «Гиннесс», – сказал Папик, и слова эти обрушились на Клайда ностальгическим мешком с песком. Ему хотелось сказать, дескать, Папик, нонеча не то что давеча, и чего ж ты еще на борту «Эшафота» не предупредил, потому что скучное увольнение мне лучше того, от которого больно, а от этого болит чем дальше, тем больше.
Подавальщица, принесшая им выпивку, была новенькой: по крайней мере, Клайд не помнил ее по прежнему заходу. Но вот та, что джиттербажила с одним из новобранцев Папика на другой стороне залы, – та была. И хотя баром Паолы был «Метро» чуть дальше по улице, эта девушка – Элиза? – знала по сарафанному радио буфетчиц, что Папик женился на одной из них. Если б только Клайду удалось не подпустить его к «Метрополю». Только б Элиза их не засекла.
Но музыка смолкла, она их увидела, направилась к ним. Клайд сосредоточился на пиве. Папик улыбнулся Элизе.
– Как жена? – спросила та, конечно.
– Надеюсь, хорошо.
Элиза, благослови ее боженька, развивать не стала.
– Потанцевать не хочешь? Твоего рекорда пока никто не побил. Двадцать два подряд.
Шустрый Папик уже был на ногах.
– Давай поставим новый.
Хорошо, подумал Клайд: хорошо. Немного погодя подвалил не кто иной, как младший лейтенант флота Джонни Контанго, командир дивизиона живучести с «Эшафота», по гражданке.
– Когда мы винт починим, Джонни?
Джонни потому, что офицер этот был белой беской, отправленной на КПО[212], после чего ему представилось два обычных варианта – подвергать гоненьям тех, кто принадлежал к его бывшему сословию, либо и дальше с ними брататься, и к черту офицерскую кают-компанию, – и он выбрал последнее. В этом он, вероятно, хватал через край, по меньшей мере – при всяком удобном случае перечил Наставлению: в Барселоне угнал мотоцикл, в Пирее на Флотском Причале спровоцировал импровизированный массовый заплыв в полночь. Почему-то – видать из-за слабости капитана Шмура к неисправимым – трибунала он избежал.
– С винтом меня все больше совесть ест, – сказал Джонни Контанго. – Только что сбежал с нудного междусобойчика в Британском офицерском клубе. Знаешь, какая у них популярная шуточка? «Давай-ка хлопнем еще по одной, старина, пока нам не пришлось друг с другом воевать».
– Не понял, – сказал Пуз Клайд.
– В Совете безопасности мы по этим Суэцким делам голосовали вместе с Россией и против Англии и Франции.
– Папик говорит, асеи нас выкрадут.
– Насчет этого не знаю.
– Так а что с винтом?
– Пей лучше пиво, Пуз Клайд. – Джонни Контанго совесть за покореженный гребной винт ела не из глобальных политических соображений. То была вина личная, и она, как подозревал Пуз Клайд, расстраивала его гораздо сильней, чем он показывал. Джонни был вахтенным офицером, и вот посреди его вахты старичок «Эшафот», проходя Мессинским проливом, налетел на что уж там было – полузатопленный обломок крушения, нефтяную бочку. Радарному дивизиону было некогда – поди уследи за целым флотом ночных рыбаков, которые выбрали тот же курс, – и объект не заметили, если он вообще из воды выдавался. Снос, дрейф и чистая случайность привели их сюда на ремонт гребного винта. Бог знает, что Средь там подбросила Джонни Контанго под киль. В рапорте назвали «враждебно настроенной формой морской жизни», и над таинственной рыбой, жующей гребные винты, много смеялись, но Джонни все равно чувствовал, что во всем виноват он. Флот скорее обвинит что-нибудь живое – лучше человекоподобное и с личным номером, – нежели чистую случайность. Рыбу? Русалку? Сциллу, Харибду, чё. Поди знай, сколько чудищ женского пола таит в себе Средь?